Рассвет пламенеет - Борис Беленков

Симонов умолк, не спуская глаз с лица Рождественского, — а тому так стало неловко, что он даже поморщился болезненно. «Вторую пушку раздавили танком!.. Но и первую же тоже, хотя Андрей Иванович и не упоминает о ней. Может, тем самым он подчеркивает вину мою? Ведь это я не уберег сорокапятимиллиметровку» — думал комиссар, досадуя на себя и злясь на тот танк, который загнал его в узкую траншейку.

— Но и мы накрошили гитлеровцев! — снова заговорил Симонов несколько веселее. — Ты видел, сколько их осталось на поле? Спасибо артиллеристам. Я о них всегда был наилучшего мнения — спасибо!.. не будь предварительной хорошей артобработки, пожалуй, не встать бы нам в рост.

— Жаль — Савельев, Сережа Новиков погибли, — тихо проговорил Рождественский после длительной паузы, в течение которой он стоял с поникшей головой и думая мучительно, и словно в то же время прислушиваясь к биению своего сердца. — Лучшие, дорогие товарищи!..

Симонову хотелось подтвердить: «Да, комиссар, лучшие, дорогие люди погибли. И не только Савельев и Новиков. Нельзя без жертв на войне, никак нельзя — все чаще приходила ему в голову мысль. — На войне в одно и то же время все может быть: обрадуешься и опечалишься. Причин к последнему хоть отбавляй. А вот к первому бывают они пореже».

В это время Пересыпкин поставил на разостланную газету бутылки вина с иностранной этикеткой и подмигнул Кудрявцевой.

— Трофея, ей-богу! — сообщил он вполголоса, как будто ему опасно было говорить об этом сейчас, когда начальство разговаривает о погибших на поле боя. — Мы ужасно длительно ждали вас, сестрица. По этому случаю теперь вы у нас гостья первого что ни на есть разряда. Кушайте, серьезное дело… А то бы попервости чарку, а?

Лена кивнула на Симонова:

— Сегодня знаменательный день — двадцатилетие Октябрьской революции. А такой праздник встречают в большом кругу друзей.

— А мне бы гречки, — словно про себя молвил Филька Серафимов. — Ни на какие деликатесы не променяю.

— Разрешите, товарищ гвардии майор, в первую роту отчалить? — спросил Серов. — Корни у меня пущены там.

Сдерживая улыбку, Симонов шагнул к Серову.

— Не пойму, как это могли вы пустить корни в неродственной вам среде? В пехотной роте… Н-ну?

— Был моряком, — грустно проговорил Серов, — но давненько…

— Это почетно. Не всякий юноша попадает во флот.

— Но морячком я не родился.

— А кем же?

— Обыкновенно: советским человеком. Родился без тельняшки, с голым пупком. А прошлое кто вспомнит… Эх, товарищ майор, давно же это было.

— В первую роту отпустить вас или пока подождать? — неопределенно проговорил Симонов. — Я, пожалуй, оставлю за собой право подумать. А сейчас — праздник будем встречать. Присыпкин, готово у тебя?

— Готово, да вот — артиллерист гречневой каши просит…

Комиссар и командир спустились в траншейку, и хотя все тотчас стали усаживаться потеснее, им с трудом удалось разместиться.

Симонов поднял бокал.

— За нашу победу, — произнес он. — Велика по своему значению в теперешнем нашем деле — вера! Вера в то, что победа будет за нами… Нелегкая, но она — на нашей стороне!

— За партию! — негромко и твердо сказал Рождественский, задумчиво глядя перед собой. — За нашу великую Родину! И за народ, хороший советский народ!

Ласково глядя на Лену, Симонов подмигнул ей с доброй улыбкой:

— За вами слово, дочка!

Обрадованная общим вниманием, Лена проговорила растерянно:

— Мне не приходилось я не умею, поверьте. Ну, что вы, я — нет… Мне только слушать, бывало, приходилось. Это я могу и люблю, если говорят о хорошем… Оно такое желанное…

— День праздничный, — негромко сказал Серов, — и значит, за радость, Лена.

Переводя дыхание, она произнесла почти шепотом:

— Для меня он вдвойне праздничный. Наши войска теперь пойдут туда, где живет моя мама, в Киев. Ох, как он далеко, этот город, но пойдем!

— Вы, значит, в штабе дивизии были? — спросил Рождественский.

— Да, сразу же туда и попала.

— Не забыли взять в политотделе комсомольский билет?

Лена расстегнула шинель, чтобы достать документы из нагрудного кармана гимнастерки.

— Мой старенький комсомольский билет…

— О! — воскликнул Симонов — У вас я вижу орден Красной Звезды?

— Это комдив вручил… И вам, товарищ капитан, и Рычкову орден. Мне капитан Степанов, начальник разведки, говорил об этом.

— Комиссара и Рычкова поздравлять будем позже, а вас… Теперь уж позвольте, — сказал Симонов и поцеловал Лену, уколов ей щеку жесткими усами.

* * *

Явившись в санкпункт, Лена доложила Магуре:

— Товарищ гвардии военврач 3-го ранга, медицинская сестра старший сержант Кудрявцева прибыла для дальнейшего продолжения службы!

— Здравствуйте, Лена!

— Здравствуйте, Тамара Сергеевна!

Они рванулись друг к другу, обнялись. Военфельдшер Шапкин деликатно отвернулся.

— Как я вас ждала, Леночка!

— А я как торопилась, если бы вы знали… Мне так хотелось…

— Сейчас вы как раз очень нужны. В третьей роте остался один санитар. Там серьезный командир роты. Вы побудьте у них… Потом я возьму вас сюда, в санпункт.

Шапкин внимательно рассматривавший девушку со светло-русыми волосами и ровным, чуть вздернутым носом, подойти к ней в присутствии Магуры не решился. Он уважал и побаивался своего начальника.

В глазах Магуры — открытых и почти всегда усталых, покрасневших — он видел и отвагу, и выражение силы. Эти глаза с вызовом глядели на любое препятствие. А то, что Тамара Сергеевна прослезилась, когда в районе Ищерской в санпункте вдруг появился полковой комиссар Киреев, военфельдшер расценил по-своему. Тогда он злорадно подумал: «Это тебе не майор Ткаченко, из которого ты веревки вьешь. Это комиссар дивизии, Тамара Сергеевна!..».

— Рождественский наконец-то узнал о сыне? — спросила Магура у Лены.

— Да, конечно, я рассказала ему обо всем. И о его дочери Анюте, и о жене. Потом он все время молчал. Мне тяжело видеть, как он страдает!..

— Но как ты нас разыскала?

— О, это очень просто! В Грозном стоял санитарный поезд. Я им доехала до Назрани. На дороге «проголосовала». Грузовик и подобрал почти до Орджоникидзе. Тут уж мне указали точную дорогу. В дивизии, вот, переобмундировали меня. А как я рада видеть вас всех! Какая-то у нас воинская часть капитальная, постоянная, крепко сколоченная… Слышите, бой опять разгорается. А я не боюсь. Здесь все на своем месте, твердо, надежно. В штабе дивизии со мной разговаривал полковой комиссар Киреев. Какой это человек!.. вопросы ясные, короткие, сам внешне серьезный, будто даже сердитый, а глаза добрые-добрые и внимательные.

— Как он? — живо спросила Магура. — Похудел, постарел?

— Кто? — не поняла Лена.

— Киреев.

— Я его раньше не видела, не могу сравнить. Но очень спокойный. При мне к нему вошел работник штаба, насколько запомнила, по фамилии Беляев.

— Это большой начальник.

— Ну вот, послушайте, — продолжала Лена. — Майор доказывает, я не поняла, что, но очень горячо говорит. Киреев молчит, а тот продолжает и продолжает. Говорит о действии какого-то батальона. Наконец полковой комиссар тихо произносит: «В поддержку каждому батальону по одной роте. Все!». Майор сейчас же повторяет: «Есть» и уходит. Здесь такой бой, такая схватка, а в штабе говорят вполголоса — все тихо, спокойно. Такое спокойствие и уверенность и нужны для нашей победы. Побежит враг, пробрехался он со своей непобедимостью.

— В штабе батальона виделись с майором Симоновым?

— Да, виделась. Он тоже добрый, этот Симонов.

— Может быть, он хочет таким показаться?

— Нет, — возразила девушка. — Старший у нас хороший, что вы?

— Он очень суров, этот старший…

Лена хотела что-то сказать, но, взглянув в необычно сосредоточенное лицо Магуры, прикусила язык. Ее поразило выражение упрямства и грусти на этом спокойном красивом лице.

XVI

Ночью Лена разыскала Колю Рычкова, который теперь находился в третьей роте. Встретил он Лену так радостно, что, казалось, с огромным усилием сдерживал слезы.

— Остался один, — торопливо жаловался Рычков. — Второй номер убит. А комиссар наш, наверное, о сыне расспрашивал?

— Еще бы!

— Вот мальчонка, а? потеряла его мать.

— Подожди, — проговорила Лена, — а по-моему, он потерял мать. Она же без вести пропала.

— Да ну, без вести… Воюет она. Тоже по вашему, по санитарному делу… Ждет ее сюда Александр Титович. Штаб дивизии запрос сделал, чтобы Марию откомандировали в наш батальон.

— Откуда тебе это известно? — живо спросила Лена.

Рычков рассказал о встрече Рождественского с женой. Лена вздохнула и отвернулась, ощутив в сердце горечь и пустоту. Но она не раскаивалась, что не послушала начсандива и не осталась работать в медсанбате.