Неизвестный Бондарчук. Планета гения - Палатникова Ольга Александровна

Горестно признавать, но по большому счёту бондарчуковского «Бориса» постигла та же участь, что и картину Герасимова «Лев Толстой». Я пришла к Мастеру на съёмочную площадку (я ведь у него училась дважды: после актёрской мастерской закончила режиссёрскую). Он подошёл ко мне в длинной толстовской рубахе, грустный:

– Наташка, мой фильм никому не будет нужен.

– Сергей Аполлинариевич, что вы такое говорите? Лев Толстой – и никому не нужен?!

– Вот увидишь…

Эти фильмы вышли в период перелома, когда шла переоценка всего и вся. Но их время наступит, когда мы выстроим систему образования, когда в каждом учебном заведении будет своя видеотека. Фильмы «Борис Годунов» и «Лев Толстой» должны изучать, так же, как произведения гениев русской литературы. Только бы побыстрей наши высокие чиновники от культуры и образования вспомнили – кто мы и откуда.

Перестроечную травлю Сергей Фёдорович предвидел и отразил в «Борисе Годунове». Я смотреть не могу сцену убиения детей, потому что в то время и происходило убиение его самого и даже детей. Пусть я старшая дочь, пусть мама с папой давным-давно развелись, но и по мне ударили жестоко, хотя, конечно, не так жестоко, как по нему. На том Пятом съезде мы сидели рядом с моей однокурсницей Наташей Белохвостиковой и держались за руки: так поддерживали друг друга, потому что это было невыносимо. Громили её мужа Владимира Наумова и моего тогдашнего мужа Николая Бурляева. Буквально уничтожали моего отца. Герасимова не трогали только потому, что он умер, но уже раздавались голоса: «Не подобает ВГИКу носить его имя!» Оскорбляли мастеров. Наумова во время его выступления четыре раза прерывали топаньем и криком. Ведь это были клакеры, у них заранее всё было договорено. И они своего добились. Заговор осуществился. Людей, в нём участвовавших, я знаю, кое-кто из них мне сейчас говорит: «Мы не предполагали, во что это выльется, что мы будем зачинателями ТАКОГО безрассудства. Мы хотели свежего ветра, новой волны».

Да! Отцу досталась та эпоха, в которой честно отражать современность не позволялось никому. Понятно, что бунт был спровоцирован общим враньём. Мы все задыхались в гнилом, безвоздушном пространстве, которое затягивало, как трясина. Это было служение непонятно чему – все критерии культуры были поколеблены. В этом смысле взрыв-то был справедлив, но ударили как раз по истинным художникам. Блок и Цветаева приветствовали революционный порыв своего времени, а потом у Блока сожгли библиотеку, и мы знаем, что претерпела Цветаева. Благими намерениями известно, куда вымощена дорога…

После съезда отец предсказал разрушение Советского Союза и страшное падение культуры. И он оказался пророком. На самый конец его жизни пришёлся разрыв между Россией, Украиной и Белоруссией. Разрыв единого славянского народа. Сергей Бондарчук, украинец по паспорту и русский художник, вынужден был слушать, как «делят» Гоголя: в чём он украинец, в чём – русский. Очень он это переживал.

Он вообще был «переживун», с виду казался таким важным, что не подойдёшь, а внутри – совсем не защищён. Во время травли в какой-то газетёнке его посмели сравнить с дохлым львом, на которого тявкают собаки. Я спросила: как ты чувствуешь себя после этого пасквиля? «Знаешь, я прочёл эту статью в самолёте и хотел выйти в открытый космос».

Теперь всё пошло в обратную сторону. Уход многое сглаживает. И мы опять убеждаемся в непреходящей правоте есенинского: «Лицом к лицу – лица не увидать, большое видится на расстоянье». Начинаем думать: это же был титан! его кино – потрясающее искусство! его кино – колоссальный, самоотверженный труд! Когда отец сказал Шолохову, что принимается за экранизацию «Войны и мира», Михаил Александрович воскликнул: «Что ты делаешь, Серёжа?! Эту махину и с пола-то поднять трудно!» По таким драгоценным крупицам мы собираем, выстраиваем его образ. Сколько людей подошло ко мне за последние годы! Уж не говорю о мосфильмовских ветеранах производственного звена, о старых вахтёрах «Мосфильма» – они о Сергее Фёдоровиче – только с любовью; ко мне обращались люди, от кино далёкие, и не только в Москве – в разных городах:

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

– Помню, как ваш папа гулял по Летнему саду в костюме Пьера!

– Моя мама снималась в «Судьбе человека» – в Тамбове, на вокзале.

– Я участвовал в съёмках «Войны и мира» под Смоленском!

– Я еще девочкой бегала на съёмках пожара в Теряево.

Это неудивительно: Сергей Фёдорович был создателем гигантских массовых сцен, наверное, не меньше четверти населения России снималась в его фильмах. И память о нём для людей драгоценна – ведь они были участниками исторического действа! Он сохранил этих людей в истории. Перечитывая «Войну и мир», я была потрясена: в романе есть солдат по фамилии Бондарчук! Я даже какое-то время о себе в шутку говорила: «Солдат Бондарчук при исполнении!»

Отец считал, что не становится художник художником, если его не волнует история своей страны. Если он не копается хоть в каком-нибудь её уголке, не помнит рода своего, он, скорее всего, воинствующий мещанин, а не творческий человек. Сергей Фёдорович воспринимал историю как «движение человечества во времени». Мне кажется, для понимания истории Отечества он сделал не меньше крупных учёных-историков. Когда он пишет: «Смею надеяться, что по двум фильмам – „Война и мир“ и „Ватерлоо“ – можно изучать эпоху наполеоновских войн и участие в них России», – он прав. Не сомневаюсь, что и к его «Красным колоколам» обязательно вернутся. Это совершенно недооценённая картина, но время и настроения в нашем обществе её востребуют.

…Так случилось, что в день похорон отца, уже к вечеру, мы остались за поминальным столом втроём: Никита Сергеевич Михалков, мой брат Федя и я. Никита Сергеевич рассказал, как во время съёмок «Войны и мира» отец ему, шестнадцатилетнему парню, объяснял Вселенную по Циолковскому. То есть отец уже тогда воспринимал этого молодого человека как художника. Возможно, поэтому Михалков так любит Сергея Фёдоровича и свято хранит память о нём, нигде, никогда и ни в чём не предав его. Если говорить о преемственности, то в нынешнее время я вижу хранителем традиций Бондарчука лишь одного режиссёра – Никиту Михалкова, по-настоящему масштабного русского художника.

По масштабности Сергей Фёдорович Бондарчук – художник неповторимый! Смотрю «Ватерлоо», эпизод «Атака Серых», этот полёт всадников, эту грацию лошадей, и думаю: «Боже мой! Больше нет таких художников, которые бы сделали в кино батальные сцены такой красоты!» Но чтобы эти сцены поставить, надо увидеть их внутри себя. Хотя средств на полную реализацию всего, что придумано, не хватает никогда. Но на то ты и Художник, чтобы всё преодолеть. И испытать восторг, потому что придуманное тобой заиграло, и это, явленное воочию, создал, построил ты. Происходит чудо, и я наслаждаюсь им на своих съёмках, как наслаждался мой отец: от задумки рождается образ. И он оживает. А ты чувствуешь, что угадала, нашла заветное. А потом зрительный зал плачет. «Над вымыслом слезами обольюсь», – сказал Пушкин…

Отец замечательно рисовал. Но никогда не выставлял свои картины, потому что вершиной в живописи для него был Леонардо да Винчи. Где Леонардо и где Бондарчук? – считал он. Но в нём бурлила и кипела увлечённость миром живописи, например тем, как гений относится к своим краскам. Потрясающе он выразил это отношение в моём любимом образе – в Тарасе Шевченко, в сцене, когда ему возвращают краски. Эту сцену он не сыграл – прожил, будто лично ему, Сергею Бондарчуку, через десять лет вернули самое дорогое в жизни. Так почувствовать это состояние, так передать его мог только настоящий живописец.

Как режиссёра Сергея Фёдоровича особенно волновала содержательная сторона искусства. «Содержательно искусство, – писал он, – которое бьётся над тем, для чего человек рождается на белый свет, как он должен жить на нашей земле, что должен оставить или не оставить после себя, куда, в конце концов, он идёт. Это ведь вопросы не злободневные, а, как у нас принято говорить, вечные». Безусловно. Однако, продолжая этот отцовский постулат, замечу: на мой взгляд, тот художник, который в кино поднимает проблемы вечные, в какой-то степени обрекает себя на зрительское непонимание. Особенно сегодня. Кино – искусство массовое, многие сидящие перед экраном хотят, чтобы их развлекали. Художник, размышляющий о Вечном, предлагает зрителю совершить духовную работу. Но на это откликается не каждый. Поэтому большинство кинематографистов всё-таки обслуживают зрителя. Очень надеюсь, что своими фильмами о Пушкине, Гоголе, Тютчеве сумела предложить людям соучастие в духовном процессе. Ведь вся наша классика – это призыв к работе духа. Если мы сейчас не удержим в кинематографе планку духовности, то окончательно скатимся до суррогатного состояния массового американского кино. Я не имею в виду шедевры, которые были и есть в американском киноискусстве. Во время одной из поездок в США отца к себе зазвал Коппола[18]. Отношения у них были дружеские, и Коппола попросил: «Сергей, пойдём, посмотрим мою картину после окончательного монтажа». Про «Апокалипсис» отец говорил: «Я думал, технически мы от Америки здорово отстали; нет – мы отстали от них навсегда!» Но только задачи у нас с ними всегда были разные. Они превзошли всех по части действия, движения. Действительно, смотреть некоторые голливудские фильмы весьма занимательно. А вот духовность…