Лина и Сергей Прокофьевы. История любви - Саймон Моррисон

Лина запомнила медсестер, тайком уносивших еду своим детям; палату с больными детьми, которые казались всеми брошенными. У Лины был сильный жар, ее лихорадило. Женщина-врач из Грузии, осмотрев Лину, пришла к заключению, что у нее не тиф, а правосторонняя пневмония, для лечения которой необходимы антибиотики. Кроме того, требовалась особая диета.

Лину отправили домой, и за ней стала ухаживать новая соседка, 39-летняя француженка Анн-Мари Лотт, мать двух девочек. Лина считала ее ангелом, посланным с небес, но на самом деле Анн-Мари оказалась в доме на Чкаловской улице после череды страшных событий. Склонившись к Лине, она рассказывала подробности своей жизни. Их истории имели много общего.

Подобно Лине, Анн-Мари переехала в Москву не ради политических убеждений, а вслед за мужчиной. В Париже, учась в лицее, она влюбилась в скульптора, уроженца Одессы Саула Рабиновича, и вышла за него замуж. Он рассчитывал остаться в Париже, но вернулся в Москву. Ему посулили выгодный заказ на создание бюста народного комиссара Серго Орджоникидзе, соратника Сталина, умершего при загадочных обстоятельствах в феврале 1937 года. Рабинович стал преподавать в Строгановском училище. Он хотел, чтобы Анн-Мари оставалась в Париже, но та забросала его телеграммами и в конце концов объявила о решении переехать в Советский Союз. Летом 1937 года Анн-Мари получила советский вид на жительство, попрощалась с матерью и поехала на поезде в Москву. Ее первыми впечатлениями от города после двухдневного путешествия на поезде были жара, грязь, босые дети и мужчины, которые сидели прямо на вокзальном полу, матерились и лузгали семечки. Рабинович встретил ее на вокзале, но не захотел даже поцеловать и почти сразу расторг брак. Анн-Мари осталась с 20 рублями в кишащей клопами коммунальной квартире.

Ее положение изменилось, когда на вечере, устроенном журналистом Ильей Эренбургом и его женой, она познакомилась с недавно овдовевшим архитектором Ильей Вайнштейном. По его проекту были построены многоэтажные жилые дома на Чкаловской улице, в одном из которых у него была квартира. Его дом располагался практически напротив дома, в котором жила Лина. Вайнштейн приютил напуганную, измученную Анн-Мари. Их отношения быстро переросли в романтические, и за время войны она родила двух дочерей, старшая из которых появилась на свет в бомбоубежище.

Похожие истории сблизили Лину и Анн-Мари. Обе надеялись, что смогут уехать из Советского Союза. В июле 1944 года, после бесславного марша пленных немцев по улицам Москвы, Анн-Мари обратилась во французское консульство с просьбой установить контакт с ее семьей через дипломатическую почту. Лина тоже пошла в посольство и договорилась об отправке и получении зарубежной корреспонденции. Однажды они присутствовали на приеме в честь Мориса Тореза, секретаря Французской коммунистической партии, который всю войну провел в СССР. Вместе с Коминтерном он был эвакуирован в Уфу. Сохранилась фотография, на которой изображены две дамы, стоящие на балконе второго этажа, – блондинка и брюнетка. Высокая блондинка Анн-Мари прислонилась к изящной угловой колонне, чуть прищурившись от яркого весеннего солнца. Лина стоит в тени, повернувшись лицом к подруге. Поза изящная, макияж изысканный, некогда модную французскую шляпку украшает вуаль, а в волосах цветок.

Лина вспоминала, что из них двоих Анн-Мари была гораздо более кокетливой и любила пофлиртовать на посольских приемах. Анн-Мари нашла серьезную поддержку в лице Ролана де ла Пуапа[441], летчика-героя из полка «Нормандия-Неман», воевавшей с нацистами на советско-германском фронте. Благодаря его помощи Анн-Мари разрешили связаться с семьей, и в июне 1946 года с французским паспортом и билетом она поднялась на борт самолета, вылетевшего в Париж. Ее муж, Вайнштейн, посоветовал ей покинуть Советский Союз, хотя понимал, что уже никогда не увидит ее и дочерей. Лина навестила Анн-Мари за месяц до отлета и сказала: «Итак, моя милая Аннет, через месяц я получу визу, и мы встретимся в Париже!»[442]

Для Лины роль Ролана де ла Пуапа должен был сыграть Станислав Жюльен, французский дипломат или, возможно, военный офицер, работавший в Москве до июля 1945 года. Не исключено, что это был тот самый француз, который вызвал ревность американца из Красного Креста, прислав Лине розы. Жюльен обещал помочь ей уехать из Советского Союза, но не сдержал обещания. Разочарование было жестоким. По возвращении во Францию он тут же прервал с ней отношения, правда, перед этим выполнив одну ее просьбу: навестил ее мать и отдал фотографии, которые Лина попросила передать. Сохранились несколько снимков, сделанных Станиславом в 1944 году, – на них Лина и Жюльен запечатлены в квартире на Чкаловской улице. На фотографии неулыбчивый, седовласый мужчина среднего возраста, в очках в тонкой проволочной оправе и в мятой белой рубашке. Взгляд у него прямой и открытый. Возможно, к неудовольствию Жюльена, его отношения с Линой были чисто платоническими. Тем не менее после отъезда во Францию Жюльен вдруг начал осторожничать – попросил Лину писать ему в Париж на абонентский ящик, а не на домашний адрес, и затем внезапно пропал. К концу жизни Лина смутно припоминала француза, у которого во время войны был скандальный роман с московской переводчицей, но имени его Лина не назвала. Возможно, это был тот самый таинственный Станислав Жюльен.

В 1942 году немцы были отброшены от Москвы. Это был первый поворотный момент в ходе войны, однако до победы было еще далеко. Высокопоставленные чиновники, эвакуированные в Куйбышев, начали потихоньку возвращаться в Москву. Контрольно-пропускные пункты еще сохранились, жители продолжали испытывать бытовые неудобства, однако больше не было необходимости закрывать окна плотными шторами, чтобы не привлекать внимание бомбардировщиков, да и заряжать пушки на крышах теперь не требовалось. Музыкальная жизнь постепенно оживлялась, и появилась надежда, что искусство сможет выйти за тесные рамки, которыми его ограничили перед войной.

Олег просил мать сводить его на концерт, надеясь увидеть отца. Они ходили на фортепианные и органные концерты в Московскую консерваторию по приглашению одного из профессоров консерватории, Александра Гедике, и Лина даже выступала в Центральном Доме литераторов. Гедике отметил сходство Олега с Прокофьевым, особенно когда мальчик был нарядно одет. Каждый раз, приходя на концерт, Олег спрашивал: «Где папа?»[443] Но отца не было. Прокофьев оставался в эвакуации в Казахстане до октября 1943 года, но на самом деле «папа» так и не вернулся.

После возвращения в Москву Прокофьев продолжал помогать семье, но отказывался встречаться с Линой, Святославом и Олегом. Он общался с ними через посредников, будто до сих пор находился в эвакуации на Кавказе или в Казахстане. Лина запомнила, как однажды он передал для нее и детей конфеты, хотя в тот момент они больше всего нуждались в самых обыкновенных продуктах. Еще был неприятный спор по поводу ковра, который Сергей хотел забрать в квартиру, где жил с Мирой. Но это было ближе к концу войны, поскольку с осени 1943 года до осени 1944 года Прокофьев жил в гостиницах «Националь», «Метрополь», «Москва» и «Савой».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});