Жизненный путь Христиана Раковского. Европеизм и большевизм: неоконченная дуэль - Мария Тортика (Лобанова)

Раковский буквально высек Литвинова и вместе с ним тех, кто, как и он, догматически пренебрежительно относился к возможности нормализации советско-британских отношений, следующими горькими словами: «Я считаю, что метафизический уклон мысли в дипломатии еще меньше даже пригоден, чем во всех других областях нашей деятельности… Я лично не могу относиться с пренебрежением к факту, что все те, с которыми я здесь встречаюсь, из всех лагерей, являются сторонниками безоговорочного признания».[615]

Приведенные документы позволяют, между прочим, существенно пересмотреть, по крайней мере применительно к середине 20-х годов, возникающие подчас противопоставления Литвинова, являвшегося, по словам профессора Кембриджского университета (Великобритания) Дж. Хассмана, реалистом и прагматиком, человеком прозападной ориентации, сторонником сотрудничества с Западом, другим советским деятелям, видевшим в странах Запада лишь классово враждебный СССР капиталистический мир. Нельзя признать точным и более мягкий оценочный вариант, который отстаивал в феврале 1992 г. на конференции в Москве по истории советской внешней политики С. З. Случ: Литвинова Сталин использовал, мол, лишь когда ему нужен был удобный фасад для создания благоприятного имиджа на Западе.[616] Если такие представления и соответствуют действительности, то они относятся только к 30-м годам и скорее даже только ко второй их половине.

Раковский был вынужден разъяснять своим оппонентам, прежде всего Сталину и Литвинову, что провал Лондонской конференции затруднит признание СССР другими государствами, ибо будет означать, в свою очередь, неправомерность признания СССР без предварительных условий, как это сделала Великобритания. Неудача конференции ухудшит международное положение СССР и в том отношении, что на неопределенное время отложит получение столь необходимых денежных и материальных кредитов. И наоборот, успех конференции был бы крупным экономическим и политическим достижением СССР. При этом Раковский разъяснял свою позицию, вокруг которой уже распространялись разные недостойные слухи, следующим образом: «Не идет речь о том, чтобы сговориться любой ценой. Если на это мы были бы согласны, мы могли бы сговориться еще в Генуе. Идет речь о том, чтобы сговориться небольшой ценой, и эта возможность для меня абсолютно очевидна. В этом отношении со стороны теперешнего правительства (Великобритании. – Авт.) я вижу несомненную готовность, и лучшим признаком этого является бешеная, прямо хулиганская кампания, которую открыла снова консервативная печать… против правительства и против делегации».[617] Приведя примеры, Х. Г. Раковский переходил к разбору ошибочной и, по его словам, непонятной для него (точнее сказать, она была для него вполне понятна, но совершенно неприемлема) позиции коллегии НКИД и, в частности, Литвинова, нагнетавшего страх по поводу того, что Раковский сдает позиции по вопросу о частной собственности. Этот страх, разъяснял Раковский, совершенно не увязывается с решением Политбюро о признании довоенных долгов с известными изъятиями. В наших прямых интересах довести заключение соглашения до конца. Аналогии, которые применял Литвинов, сравнивая эти переговоры с тем, что происходило в Генуе и Гааге, неосновательны. По существу дела, обвинительным заключением звучали слова критики по адресу могущественного тогда заместителя наркома, но фактически предполагавшие еще более высокопоставленного адресата: «Не нужно по такому важному вопросу прибегать к огульным, неоправданным аналогиям. Не нужно забывать, что речь идет о деловой сделке, в которой будут избегнуты всякие общеполитические формулы, могущие потом быть использованы против нас. Не нужно забывать, что речь идет о сделке с одним только государством, о чем и в Генуе, и в Гааге и речи не могло быть. Предлагаемая Вами тактика может иметь только один результат – объединение снова всех буржуазных государств по вопросу об обязательствах и претензиях против нас».

Каждая фраза в этом письме, гневная и вместе с тем глубоко обдуманная, поражает выходом за пределы большевистских оценочных схем, деловитостью, пониманием характера интриг по внешнеполитическим вопросам, происходивших в высших советских кругах, осознанием личной вины М. М. Литвинова в тех трудностях, перед которыми оказалась советская делегация. «Несчастье в том, что, опять-таки благодаря Вашему энергичному вмешательству, наша программа была перевернута вверх ногами. Вместо того, чтобы начать с собственников, решение вопросов с которыми имеет решающее значение при заключении займа и вообще соглашении с Англией, Вы выдвинули в первую очередь мелких кредиторов, как будто бы отправляемся на избирательную кампанию, а не для того, чтобы вести переговоры с воплощением крупной собственности – Сити. Мы, конечно, следовали директивам Бюро (Политбюро. – Авт.), но у каждого из нас было ощущение, что мы делаем дело, которое не соответствует интересам государства, выдвигая в первую очередь довоенные долги. Но это – дело прошлого. Теперь же нужно увязать и найти общее решение вопроса».

Вновь и вновь Раковский напоминал, что конференция не может продолжаться без конца, что она будет выдыхаться, что надо договориться как можно скорее по кардинальным вопросам, тогда резко повысится и темп решения остальных проблем.

Из скептического отношения определенных московских кругов к перспективам достижения соглашения вытекала небрежность, если не сказать пренебрежение, к обеспечению для переговоров необходимых благоприятных условий. Наркоминдел не обеспечивал техническую сторону переговоров. Раковский вынужден был сообщить в Москву, что переводчики полпредства и делегации плохо знают английский язык, профессионально слабы, путают терминологию. «К счастью, в комиссии дело обходится без переводчиков, точно так же, как и на наших организационных заседаниях с Понсоби, где, в сущности, решаются главные вопросы».[618]

Прибывший в Лондон в июне Литвинов упорно мешал компромиссному поведению советской делегации, использовав, между прочим, и письмо Сталина Раковскому и другим членам делегации от 14 июня. О его содержании можно судить по письму Раковского Чичерину от 23 июня. Сталин, по всей видимости, нажимал на то, что Раковский несет большую ответственность в качестве председателя делегации, что он выходит за пределы директив, которые дало ему Политбюро, и т. д.

Трудно сказать, были ли в письме прямые угрозы, но то, что косвенное недовольство выражалось, бесспорно. Ответное письмо Раковский вообще не написал, а по существу поставленных вопросов ответил Чичерину, указав, что, хотя он берет на себя большую ответственность за проводимую тактику, ручательством ее правильности является проведение ее всей делегацией, и подчеркнул, что при осуществлении на практике любые директивы должны претерпевать конкретные изменения. Раковский требовал, чтобы ход дел не предрешался никакими конкретными формулами.[619]

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});