Пришелец - Александр Волков

При этом Дильс не просто валил дерево, но еще и развлекал работавших поблизости гардаров. Когда между зарубами оставалось расстояние не больше ладони, он быстро, цепляясь пальцами за трещины в коре, взбирался вверх по стволу, ловил брошенный ему снизу топор, отсекал самые толстые, опутанные лианами сучья и бесшумно, как огромная ящерица, соскальзывал на землю. Теперь все дерево удерживалось от падения лишь силой недорубленной, проходящей через весь ствол пластины. Дильс отступал на три коротких шага, поворачивался к дереву спиной, чуть приседал, сжав колени жилистыми ладонями, а затем резко вскрикивал, подскакивал на месте и с разворота наносил по стволу страшный удар оттянутой стопой. Кора трескалась, дерево вздрагивало от корней до самой макушки и тяжело, натужно хрястнув, начинало медленно заваливаться набок, сминая соседние кроны и разрывая густые сплетения лиан.

Свегг не одобрял этих представлений и беззлобно поругивал Дильса.

— Похваляется, — нарочито громко ворчал Свегг, подходя к новому дереву и внимательно осматривая ствол от корней до нижних сучьев, — шут гороховый!..

Суетливый Люс, успевший с утра хлебнуть рома, попробовал было раззадорить Свегга, цокая языком и на пальцах объясняя ему, что Дильс-то валит дерево побыстрее, чем он, Свегг. Воин вначале сделал вид, что не понимает, но когда Люс стал откровенно передразнивать его неторопливые и как бы несколько сонные движения, Свегг молча вогнал топор в недорубленный ствол, сгреб тщедушного полупьяного гардара в охапку, раскачал и бросил в кучу свежесрубленных веток. Потом вернулся к дереву, выдернул топор, постучал обухом по замшелой коре и, вбросив топорище в кожаную петлю на поясе, быстро полез вверх по стволу, не обращая внимания на истошные вопли любопытных обезьян, перескакивавших с ветки на ветку и швырявших в Свегга надкушенные, истекающие липким соком плоды.

Сперва воин с некоторой опаской поглядывал на эти красные, как обожженная глина, шары и даже пытался уворачиваться от них, но когда один пахучий плод угодил в его исцарапанную острыми щепками грудь, Свегг прижал его ладонью и ощутил легкое приятное жжение. Он присел на сук, отнял от груди ладонь, всмотрелся в пузырчатую волокнистую мякоть плода, отколупнул ногтем кусочек глянцевой пористой кожуры, понюхал его, лизнул языком липкий палец, а затем прикрыл веками глаза и выжал в рот несколько капель сладкого, пахучего сока Во рту стало свежо, приятно. Свегг открыл глаза и посмотрел на рассевшихся тут и там по веткам хвостатых зверьков с умными лукавыми мордашками. Один из них подбросил лапкой красный глянцевый шар размером с крупное яблоко, надкусил его и вдруг с визгом запустил в голову Свегга. Воин поймал плод на лету, тоже надкусил и ответным броском сшиб зверька с его насеста. Тот совсем по-человечески раскинул мохнатые лапки, испуганно заверещал и, пролетев несколько локтей, зацепился хвостом за обрывок лианы. Но как только Свегг захохотал, глядя, как зверек болтается между небом и землей, хватаясь за воздух всеми четырьмя лапками, как снизу раздался громкий насмешливый возглас Дильса.

— Похваляется! — кричал тот, передразнивая интонации Свегга. — Шут гороховый!..

Воин выругался, выдернул из петли на поясе топор и, по рассеянности перерубив изогнутую под его собственной тяжестью ветку, полетел вниз и рухнул в кучу свежей листвы, чуть не раздавив разморенного послеполуденной духотой Люса.

Когда пространство вокруг поляны было расчищено, Норман широкими шагами промерил размеры укрепления, маленьким топориком вытесал четыре коротких толстых колышка и вбил их в землю по углам будущего лагеря. Затем он огляделся вокруг и, заметив сквозь изрядно поредевший лес поблескивающее под солнцем зеркало лагуны, приказал прорубить широкую просеку, выходящую к самому побережью. Впрочем, приказы свои он издавал больше для вида, потому что к полудню каждый уже представлял себе окончательную цель всей работы и старательно делал свое дело: самые сильные мужчины валили деревья; те, кто был послабее, обрубали сучья, стесывали со стволов лобастые бородавчатые наросты, длинными рваными полосами снимали ломкую кору, обнажая влажный костяной глянец древесины; женщины оттаскивали в стороны ветки и сучья, наваливая у самой кромки леса огромные вянущие кучи. Кору отделяли и, сняв с нее длинные широкие волокна лыка, раскладывали тяжелые корявые пластины поверх лежащих на земле жердей из толстого коленчатого тростника. По этому же тростнику мужчины на корабельных канатах подтаскивали к намеченным линиям будущих стен скользкие голые бревна, подправляя их движение короткими толстыми баграми с коваными крючьями на концах.

Порой вдалеке между древесными стволами появлялись и тут же исчезали пестрые радужные шлемы шечтлей, заставлявшие мужчин невольно хвататься за висящие на поясе пистолеты и бросать быстрые взгляды в сторону мушкетов, составленных в две невысокие остроконечные пирамидки посреди лагеря. Но шечтли почтительно держались в отдаленье, а если кто и досаждал строителям, так это небольшие, ростом с рысенка зверьки с хитрыми плоскими мордочками, длинными цепкими хвостами и темными голыми лапками, удивительно похожими на человеческую ладонь.

К полудню эти зверьки и их лапки стали представляться вездесущими. Они забирались в узкие горлышки глиняных кувшинов, растаскивали инструменты, нажимали на курки составленных в пирамиды мушкетов, отчего те со страшным грохотом палили в чистое безоблачное небо, заставляя истерически визжащих зверьков разбегаться и прятаться за разбросанные бревна и вынуждая сидящего под камышовым навесом падре откладывать обгрызенное перо и вновь засыпать порох и забивать круглые свинцовые пули в нагретые солнцем и огнем выстрелов граненые стволы. Каждый раз, покончив с этим делом и прислонив тяжелый заряженный мушкет к тускло поблескивающей пирамиде, падре поднимал голову, широко разводил руки и, обратив к небу изможденное морщинистое лицо, начинал громко и вдохновенно призывать Господа.

— Боже милостивый! — восклицал он, потрясая широкими рукавами сутаны. — Просвети этих глупых неразумных тварей, вложив в них хоть малую толику пресветлого разума Твоего! Ибо не ведают, что творят, отвлекая меня, слабого и ничтожного раба Твоего, от составления почтительнейшего послания на высочайшее, после Тебя и святейшего наместника Твоего на земле, имя!

Выкрикнув эту патетическую фразу на одном дыхании, падре опускал руки, возвращался под свой навес, расправлял края тонкого воскового пергамента, камешками прижимал их к выпуклой крышке сундучка и, обмакнув разлохмаченное перо в выточенную из бивня мамонта чернильницу, старательно выводил в начале строки блестящую, украшенную завитушками букву.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});