Пришелец - Александр Волков

Вскоре шечтли вокруг костра так разъярились, что стали не просто перебрасываться головами, а швырять их друг в друга с неистовой силой. Когда Люс стал обходить круг играющих по третьему разу, один из игроков, потянувшись за плошкой, слегка замешкался и тут же получил такой удар мячом в грудь, что упал на спину, перевернулся через голову и затих, обхватив руками переломанные ребра. Люс почувствовал страх. Становилось ясно, что с каждой выпитой плошкой сила броска будет возрастать, а точность, напротив, значительно снижаться. Он хотел было вообще прекратить это рискованное занятие, передав плошку кому-нибудь другому, но стоило ему лишь заикнуться об этом, как Норман молча ткнул ему в зубы ствол пистолета, а падре сунул в подрагивающие от напряжения руки наполненную плошку. Люс покорился, но теперь, скрываясь за спинами игроков, сам пригубливал обжигающее глотку пойло, производившее в его слабой голове легкий бесшабашный восторг, который со стороны можно было даже принять за храбрость.

Но теперь шечтли стали часто промахиваться и ползать по кустам, отыскивая улетевшие головы. Это быстро сломало четкий барабанный ритм игры, и, как вождь ни пытался восстановить его, гулко молотя ладонями по туго натянутой коже своего инструмента, эти звуки уже не оказывали на шечтлей своего магического возбуждающего действия. А когда мяч сорвался с ладони одного из самых яростных игроков и угодил в забранное перьями шлема лицо телохранителя, тот судорожно вздрогнул всем телом, бросил вниз руки и стал медленно оседать на землю, увлекая за собой увенчанный рогатиной угол помоста. Но вождь, хоть и опорожнивший к этому времени четыре плошки, успел отбросить барабан и в падении выставить перед собой унизанные браслетами руки.

Игра прекратилась; шечтли все как один повернули головы и тупо уставились на своего распластанного на земле повелителя. Рядом, с переломанной шеей и обращенным в кровавую лепешку лицом, валялся бездыханный телохранитель, а двое других нерешительно топтались вокруг, боясь потревожить священный покой вождя. Наконец тот сам пошевелился, приподнялся на руках и сел, помахивая руками и как бы стряхивая с груди и колен каких-то мелких, никому, кроме него, не видимых насекомых. Приведя таким образом себя в порядок, вождь мутными глазами обвел площадку и, остановив на Нормане нетвердый, блуждающий взгляд, дрожащими ладонями изобразил в воздухе довольно точное подобие бутылки.

И вот за эту последнюю бутылку двое телохранителей наутро доставили к месту будущего укрепленного лагеря несколько больших плетеных корзин, наполненных твердыми золотистыми зернами и прочей снедью: связками мелких сушеных рыбок, морщинистыми, вяленными на сухом, знойном ветерке плодами, кусками свежего, чуть подкопченного и густо нашпигованного пряностями мяса, в общем, всего того, что было теперь разложено на занозистом бревенчатом помосте. Но прежде чем Норман дал знак приступить к трапезе, падре набрал в глиняную чашу воды из протекавшего неподалеку ручья, пошептал над ней и, опустив в чашу связанную из пушистых камышей метелку, окропил все яства, широко размахивая над ними рукавом сутаны.

— Н-да, — ухмыльнулся Норман, постукивая по сушеной рыбке тяжелой рукояткой кинжала, — за неимением более надежного противоядия приходится полагаться на оберегающую силу веры, так, падре?

— Я опасаюсь, как бы они не явились к нам за новой порцией огненной воды, — нахмурился падре, отодвигая от себя чашу с метелкой и закатывая рукава сутаны.

— Наши молодцы, я полагаю, тоже были бы не прочь слегка расслабиться, — негромко сказал Норман, отрывая рыбке колючую сморщенную головку, — а потому, падре, следите за тем, чтобы никто из них не вздумал навестить корабль, воспользовавшись шлюпкой под предлогом ночной прогулки при луне!

Падре молча кивнул головой и потянулся к связке сморщенных маслянистых плодов, напоминающих изрядно усохшие на ветру груши.

Но в эту ночь шечтли не показывались, и падре напрасно вздрагивал от каждого шороха и поднимал голову над рукописью, вглядываясь в лесной пейзаж, залитый лимонным светом полной неподвижной луны.

А после полуночи, когда депеша была составлена, падре разбудил Нормана, и тот, не отрывая головы от конского седла, заменявшего ему подушку, стал неторопливо, слово за словом, читать ее, придерживая ладонью нижний край упругого свитка. Добравшись до последней строки, Норман одобрительно прикрыл набрякшие от усталости веки, взял из перепачканных чернилами пальцев падре свежеочиненное перо и, обмакнув его в подставленную чернильницу, твердой рукой поставил в правом нижнем углу листа изящный вытянутый росчерк.

— Вы, должно быть, изрядно устали, Падре? — вдруг спросил он, подставляя лунному свету поблескивающие чернильные вензеля.

— Я привык к ночным бдениям, — сказал падре, присыпая роспись мелким сухим песком.

— Вы что, собираетесь к утру тайнописью переписать все это донесение?

— Да, я бы хотел покончить с этим делом как можно скорее.

— Буду вам бесконечно признателен, — сонно пробормотал Норман, — широту и долготу лагуны вы помните?

— Да, командор, — коротко ответил падре.

— В таком случае вот вам печать, а я, пожалуй, еще немного подремлю…

С этими словами Норман стянул с пальца массивный золотой перстень с плоской рубиновой печаткой, опустил его в подставленную ладонь падре, закрыл глаза и, откинув голову на седло, тонко засвистел в густые прокуренные усы.

К утру побледневший и осунувшийся падре выложил перед посвежевшим после ночного сна командором три короткие, плотно свернутые пергаментные трубочки, покрытые густым причудливым узором, исполненным острием тонкой стальной иглы. Норман бегло просмотрел их, сидя под навесом и посапывая короткой кривой трубкой с обугленным чубуком. В одном месте он чуть запнулся, но, расправив свиточек и подставив его лучам восходящего из-за каменных идолов солнца, разобрал неясное место и неодобрительно покачал головой.

— Я полагаю, что это лучше сократить, — пробормотал Норман, чиркнув по восковой поверхности пергамента острым ногтем мизинца.

— Воля ваша, командор, — безропотно согласился падре, подавая ему тлеющий на конце сучок.

Норман развернул все три свитка, наложил их друг на друга, тщательно совместил края и, поместив сомнительное место на выпуклую шляпку железной заклепки, прожег угольком аккуратную сквозную дырочку. Затем он вновь разделил листки и, свернув каждый из них в плотную и короткую, не длиннее мизинца трубочку, поместил все три свитка в легкие полые тростинки, которые извлек из своего сундучка предусмотрительный падре. Тростинки с обоих концов плотно заткнули пробками, немного подержали в расплавленном пчелином воске и, запечатав оба торца Нормановым перстнем, на шлюпке доставили на корабль.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});