Фанфан и Дюбарри - Бенджамин Рошфор

— Ну тогда ладно! — согласился Фанфан, хотя и в самом деле думал, что она ошалела. Взяв конверт в зубы, вылез из окна.

— И вот что! — наклонилась к нему Цинтия, когда он ухватился уже за трубу. — Что ты никогда не смеешь забыть. Я думаю, что у тебя в жизни не будет более опасного врага, чем герцог Шартрский. Из-за твоей татуировки! Храни эту тайну про себя — до того момента, когда увидишь, что пришла твоя пора. Прощай!

Фанфан соскользнул прямо в розарий и помчался что есть сил, поскольку хозяин, выскочив из кухонных дверей, начал орать, что он поломал розы! Фанфан перескочил живую изгородь, попав на дорожку, ведшую к улице, и припустил по ней, думая, что мчится в сторону Парижа. Впервые в жизни он не понимал, что произошло, и чувствовал себя полным идиотом.

***

В отеле "Принц" Цинтия Эллис, уверенная, что все дело в её документах, следила, как посланцы герцога обыскивают комнату.

— Где он? — спросил один из них, видимо, главный.

— Кто?

— Мужчина по фамилии Эллис! Мы его ищем!

Тут Цинтия Эллис продемонстрировала умение залиться отчаянным плачем.

— Он только что от меня сбежал! — провозгласила с самым жалобным лицом. — Сбежал с какой-то интриганкой, которая пообещала взять его в Венецию! Теперь они наверное в пути!

Оба мужчины, смятенные и растерянные, не зная, что им будет за опоздание, торопливо исчезли, оставив в одиночестве Цинтию, горько оплакивавшую разбитую любовь, смеясь сквозь слезы, потому что убила двух зайцев: помогла Фанфану избежать опасного интереса герцога Шартрского и избавилась от документов, суливших смертный приговор!

Оплатив счет, она велела запрягать и отправилась обратно в Марсель. Боялась, как бы герцог все же не велел её арестовать и не потребовал объяснений. Но тому было не до нее. Он отрядил за Фанфаном отряд легкой кавалерии своего полка и всадники уже мчались в сторону Италии, чтоб по дороге поймать юношу с неповторимыми глазами.

***

А юноша этот, попав к полудню в Париж, сделал три вещи: во-первых, зашел в таверну, где на закопченных балках висели окорока, и съел там шесть ломтей байонской ветчины, полголовки сыра "де бри" и потом, по зрелом размышлении, ещё копченую селедку, как следует залив все белым вином.

Во-вторых, держась как можно дальше, обогнул булочную-кондитерскую Гужона, — ему даже плохо делалось при мысли, что может увидеть вывеску "Гужон — отец и сын". Знают ли родители, что произошло? Если знают… а если нет — ещё хуже.

А в третьих было вот что: он отправился в предместье Сен-Дени. Неторопливая прогулка по местам, где провел детство — какая это была радость, но и какое разочарование! Все было то же и ничто не осталось тем же! Экипажи и ломовики уже не производили такого грохота; улицы казались уже, и хотя людей было полно, как и раньше, казались Фанфану безжизненными. Дом Элеоноры Колиньон был заперт, все окна закрыты ставнями, словно в знак траура по его юности. Кузница исчезла, от неё не осталось и камня на камне, и бурьян с заднего двора, где когда-то он стрелял из пистолета по бутылкам, лез теперь на тротуар. Никого он не знал. Не было даже Пастенака, встреча с которым никогда не была для него радостью, но где теперь этот замухрышка Пастенак? Наконец Фанфан оказался перед домом, где прожил свои первые годы — и там ждал его жестокий удар: Пиганьоли тут уже не жили! Матушка Фелиция исчезла! И никто не знал, куда Пиганьоли перебрались. Уже года два-три назад, как он узнал. Как же он хотел увидеть Фелицию! Да и Пиганьоля тоже. Но они оба — как и он сам шесть лет назад — затерялись где-то в бескрайнем мире. Так что Фанфан зашел купить драже в кондитерскую "Фидель Бержер", которая, слава Богу, осталась на месте, потом зашел в "Кафе де Газ", чтобы там съесть драже, запив его бокалом муската. В кафе он сел за лучший стол, за самый почетный, как и мечтал когда-то. Вот только показалось ему, хотя там было людно и шумно, что заполняют кафе только грустные тени прошлого.

Фанфан спрашивал себя, могла бы матушка Фелиция объяснить тайну его происхождения, истинный смысл татуировки, которая с этого утра приобрела Бог весть какое значение — судя по словам Цинтии. Может быть, Фелиция все и знала, только она исчезла. А брат Анже скончался в тот же час, когда решился наконец все объяснить! Итак, всего один человек, по-видимому, знал теперь, кто, собственно, такой, Фанфан: герцог Шартрский! Но может ли Фанфан рискнуть спросить вельможу (если предположить, что вообще до него доберется), если всего несколько часов назад узнал, что тот — его самый опасный враг? Возможно, сделает это когда-нибудь позднее. Когда вернет свою силу и отвагу. Да, тогда он это сделает. Сумеет противостоять герцогу Шартрскому. Но не теперь! Теперь он слишком утомлен и деморализован корсиканской эскападой. Так что прежде всего он должен обрести утраченную силу, силу и отвагу, чтобы посвятить себя единственному делу, достичь единственной цели, от которой не мог отречься — найти Летицию!

***

В четыре пополудни Фанфан позвонил у дверей мсье де Фокруа в доме 43 на рю Фобур Сен-Оноре, — довольно узком по фасаду частном палаццо красного кирпича, со странными балконами, по-испански нависавшими над улицей.

— У меня известие к барону де Фокруа, — сказал он, показав конверт открывшему молоденькому слуге, напудренному и накрашенному, как девушка. И к удивлению своему услышал: — Вас ждут, мсье Тюльпан!

И потом этот миленький птенчик с почтением распахнул перед ним двери, ведущие в роскошный салон, где все было розовым — от расписного потолка и стен, обтянутых лионским шелком, до штор и мебели, словно изготовленных из опавших лепестков роз.

Навстречу ему встал мужчина в напудренном парике, с кружевным жабо и кружевными манжетами, накрашенным лицом, мушкой под глазом и ртом, напоминавшим куриную гузку. Он не шагал, а просто плыл навстречу, возраст его был неопределен и точно также можно было усомниться насчет его пола.

— Позвольте мне приветствовать вас в своем скромном жилище, — он взял Тюльпана за руки и стал их гладить. — Я получил известие от нашей Цинтии через курьера. Сообщая о вашем приходе, она просила принять вас как самого лучшего друга, но разве нужно было меня об этом просить, мой дорогой? Я уже чувствую, что вы станете самым дорогим мне среди моих друзей…

— Все это мне весьма лестно, барон, — отвечал Фанфан-Тюльпан, не зная, как высвободить руки, чтобы не обидеть хозяина. — Но, видимо, она вам сообщила и о том, что произошло сегодня утром и отчего я ещё не опомнился?

— Я знаю об этом не больше вас, — ответил барон, которого Цинтия действительно оставила в неведении. Все, что он знал, стояло в записке: "Мне угрожал обыск, пришлось отдаться на волю случая и вверить то, о чем вы знаете, нашему юному другу, но не забудьте, он ничего не знает о содержании конверта." — И приписала: "Постарайтесь его не скомпрометировать, друг мой, и примите как милого малыша, какой он и есть в действительности."