Тролльхеттен - Сергей Болотников

Через неделю после ночного побоища собак в городе снова зазвучали выстрелы. На этот раз стреляли в людей, и почти никто не пытался бежать.

Три отряда, источающие боевой дух, приличествующий целой, пусть и небольшой армии сошлись не на жизнь, а на смерть, и когда кончались патроны, в ход шли штыки, кулаки, ногти и зубы.

Одна армия возглавлялась вождем, другая его была лишена, а третья была лишена и того и другого и вообще сражалась во имя непонятно каких идеалов. Скорее всего, она просто пыталась удержать расползающийся, как ветхая мешковина, старый порядок. Что ей, впрочем, не удалось.

Время и место было оговорено заранее. Когда нашли труп Кабана — ближайшего подручного Босха, лежащего чуть ли не в обнимку с сектантом и непонятным волосатым монстром, главарь был в ярости. Он рвал и метал и в запале пустил в расход трех богатых заложников, с которых ожидался немалый выкуп. Когда он осознал, что этим слегка пресек свой же собственный денежный ручеек, Босх пришел в еще большую ярость и публично воззвал к вендетте.

Были спешно мобилизованы все члены единственной городской преступной группировки, которые могли держать оружие. Те, которые держать не могли, были мобилизованы тоже, и им готовилась почетная должность пушечного мяса. В числе последних оказались трое дезертиров, мечтавших о честной жизни, пятеро сторчавшихся до состояния больных синдромом Дауна наркоманов, двое больных туберкулезом в последней стадии, готовившихся к битве, как берсеркеры перед заведомо проигрышным боем, и один пациент психиатрической больницы, взявшийся обеспечить полевую связь с высшим разумом.

Из глубоких подвалов было извлечено самое различное оружие, с него стерли пыль и спешно смазали. Во имя начавшейся войны не скупились ни на что, и потому в арсенале Босха оказались три станковых пулемета советского производства, два автомата ППШ, снайперская винтовка СВД (притом, что снайперов у Босха не было), гранатомет «муха», противотанковое ружье времен Великой отечественной и легкая войсковая зенитка, стыренная из почившей районной армейской части. Зенитку погрузили в кузов джипа-пикапа убитого Кабана, отчего машина приобрела невиданно агрессивный дизайн.

Босх бил в тамтамы и призывал, во-первых, к мщению, а во-вторых, к справедливости, высказываясь в том смысле, что сила в городе может быть только одна, а значит, эти мерзкие стукнутые на голову сектанты должны все до единого присоединиться к своему гуру. В порыве вдохновения он вспомнил хлыстов и привел пример их изгнания советской властью, хоть хлысты и никакого отношения к секте Ангелайи не имели.

Мобилизовавшись по полной программе, непогожим вечером воины Босха выступили в свой крестовый поход. Кожаные куртки раздувались от прятавшихся под ними бронежилетов, а у кого их не было, те в скором порядке нашивали на майки стальные ложки, которые звякали на разные голоса, стоило сделать хоть один в шаг в таком броннике. Из-за этих самодельных кольчуг (одна из которых была заказана у плетущего кольца день и ночь фаната-ролевика) идущая в ночь армия бандитов казалась неким фантасмагоричным средневековых воинством. Торчащие в небо стволы зенитки только дополняли картину.

Выглядело это столь грозно, что торчащие из окна, на ночь глядя, две восьмидесятилетние бабушки в ужасе отшатнулись, поминая поочередно первую и вторую мировую.

* * *

А пятнадцатилетний Костя Шапошников, большой поклонник средневековых рыцарей и ролевик со стажем восхищенно оглядел идущее воинство и выдохнул:

— Вот это да! Армия тьмы!

После чего поспешно потушил свет, плотно зашторил окно, залез под кровать и пролежал там всю ночь, зажав уши руками, а на следующий день спустил в мусоропровод все свои любимые книжки про мечи и колдовство и никогда больше не возвращался к этой теме. Вот так мечты расходятся с реальностью.

Лучи мощных фонарей бесцеремонно обшаривали темные углы, и если кто-то попадался на пути грозного воинства, то был тут же схвачен и пущен вперед, как живой щит. Когда армия Босха прошагала три квартала до центра, этих страдальцев оказалось аж пятнадцать штук. Слух о том, что творят бандиты, очень быстро распространился по городу, и потому все население спешно попряталось.

Позади шагающей армии катился подвижной состав, сплошь состоящий из дорогих иномарок, и подсвечивал дорогу фарами. Шли молча, угрюмо и лишь изредка награждали крепким словцом ополоумевших сектантов и их почившего предводителя. Почему основная доля проклятий доставалось именно ему, наверное, из-за того, что в отличие от его паствы Ангелайя уже был недоступен для любого вида карательных мер.

А сектанты шли с песнями, облачившись в боевые, ярко малиновые одежды, и над головами идущих вились кислотной расцветки стяги. Паства Ангелайи несла над собой фанерные доски с ликом гуру, который ободряюще улыбался с них. В эти-то доски чуть позже бандиты стреляли с особенным ожесточением.

На следующее утро в одной из досок насчитали дюжину дырок, почти все из которых пришлись в правый глаз гуру и лишь одна в подбородок, точно в находившуюся там родинку.

Ангелайя был убит, но дело его жило. Сектанты горели священной яростью и безумной одержимостью. Смысл их жизни был утерян, и лишь месть имела теперь значение. Тоже отлично вооруженная, армия просвещенного Ангелайи не надела никакой брони, с голой грудью выступая против пуль. Ярость была для них защитой и тараном одновременно.

Кроме того, их было ощутимо больше.

Воздух над марширующими звенел от гавкающих боевых мантр, мантр войны, которые до сей поры ни разу не были произнесены вслух. От слаженного, пронизанного священной яростью, голоса сектантов мороз шел по коже. Вслед за выступающим войском волочилась небольшая толпа плачущих и причитающих родственников сектантов, состоящая преимущественно из мам и бабушек, что слезливо умоляли свои зомбированные чада вернуться назад в семью и бросить это дело, пока не стало поздно. Плач их мешался с боевым пением и создавал при этом особенно жуткое впечатление. Так что с пути этой армии люди убирались сами и как можно поспешней. Надо сказать, что когда разразилась битва, мамы и бабушки сообразили что спасать надо, в общем-то, себя и покинули Ангелайевых солдат, оставшись на порядочном расстоянии, куда не долетали пули, где и столпились наподобие встрепанных наемных баньши.

В первых рядах сектантского воинства шагал адепт первой ступени Прана, родной брат убиенного Ханны. В руках он сжимал тяжеленный станковый пулемет, с которым обращался, словно оружие было целиком сделано из пластика. Холодный ночной дождь капал на его широкие плечи и как будто кипел и превращался в пар от кипевшей в Пране ярости.

Они несли безумно чадящие факелы, от которых в темные небеса взмывали серые дымовые змеи, словно по городским улицам следует стадо маленьких паровозов.

Некоторым воинам Ангелайи не досталось огнестрельное оружие, и они несли вилы, топоры и антикварные шашки, походя на безумную версию народного ополчения.

— Победа будет за нами! — рявкнул он перед сражением на боевой сходке. — Мы очистим наш город от мерзкого бандитского отродья!! От поганых нелюдей, не видящих света истины! Смерть им! В нижний мир их!

— В НИЖНИЙ МИР!! — откликнулась экзальтированная толпа. — РВИ-ЖГИ-КАЛЕЧЬ-УБИВАЙ!!! — так начиналась одна из боевых мантр.

Проорав еще пару одиозных лозунгов брат Прана утратил связную речь и огласил округу воплем самца орангутанга, вызывающего соперника на бой.

— РВИ-ЖГИ-БЕЙ-КАЛЕЧЬ!!! — надрывалась толпа, а потом над ней взвились многочисленные лики мертвого гуру. И сектанты пошли.

И теперь вот, почти не растеряв боевого пыла, быстро приближались к точке встречи с обиженной братвой. По дороге они пением боевых мантр довели себя до такого состояния, что многие совсем перестали соображать и только пускали пену из уголков губ, а у одного от перепада чувств случился сердечный приступ. Нет нужды говорить, что стимуляторы разливались по этой толпе рекой, придавая сил воинам мертвого гуру, так что каждый из них стал стоить, по меньшей мере, двоих.

Третьей силой была городская милиция и остатки городского же ОМОНА, все двенадцать. С самого начала они попытались вести политику невмешательства, за что и поплатились, потому что на них накинулась и та, и другая враждующие стороны. После этого-то и стало понятно, что порядка в городе больше нет и никогда не будет.

Проследовав через половину города, обе армии встретились на Центральной улице, которой и предстояло стать полем для будущей битвы. Сначала вышли боевики Босха, а чуть позже подоспели и воины Ангелайи.

Замерли. Цепочка людей со стороны Арены, эффектно подсвеченная автомобильными фарами, бросающая длинные искаженные тени на мокрый асфальт, и угрюмая, держащаяся плечом к плечу маленькая толпа с чадящими факелами со стороны реки. Сектанты смотрели на бандитов, бандиты смотрели на сектантов, и, казалось, воздух между двумя напружинившимися группами одержимых людей вот-вот накалится от ненавидящих взглядов. У Босха было двадцать пять человек, и еще пятнадцать тех, что поймали по дороге. Эти стояли в первом ряду с лицами гладиаторов, обреченных сражаться без доспехов с хорошо вооруженной конницей. В спины им упирались стволы, красноречиво говорящие о том, что будет, если жертвы попытаются сбежать. Так что эти безвинные в общем-то горожане при столкновении проявили себя ничуть не хуже впавших в боевое безумие сектантов и стали героями все до единого.