Старый патагонский экспресс - Пол Теру

— И что вы проверяете?

— Усыхание.

На пути в комнату для кремации я сказал:

— На минуту мне показалось, что вы и правда собирались открыть эти ящики внизу.

— Собирался, — ответил мистер Рейсс, — но вы не захотели.

— Мне наверняка стало бы плохо.

— Так все говорят. Но есть вещи, которые человеку обязательно нужно увидеть. Покойник — всего лишь покойник. Это ждет любого из нас. Смерть — одна из тех вещей, которые необходимо просто принять. И нечего здесь бояться, — наверняка это входило в его дежурную утешительную речь для скорбящих, и он произносил ее весьма убедительно.

Я почувствовал себя заносчивым и узколобым типом. Но что я могу поделать, если мертвые меня пугают? Как я потом буду спать, вспоминая изуродованное смертью лицо шестилетнего мальчика? Я нисколько не сомневался, что, однажды увиденное, оно преследовало бы меня до скончания дней.

В комнате для кремации было душно: в неподвижном пыльном воздухе явственно ощущался жар, идущий от печи — увеличенной версии той топки, которая обогревала наш дом, когда я был маленьким. Жар был столь силен, что металлические дверцы раскалились докрасна и покрылись серым налетом пепла. Пылинки беспокойно плясали в теплых потоках воздуха, пронизанных столбами света.

— Сейчас здесь так жарко, — продолжал лекцию мистер Рейсс, — потому что утром у нас была кремация, — он подошел к печи и открыл дверцу. — Парень из местных, — добавил он, заглядывая внутрь. Взял кочергу и поворошил какие-то белые хлопья. — Один пепел и немного костей.

Перед печью стояла пара алюминиевых цилиндров. Мистер Рейсс снял крышку с одного из них — там оказался пепел. Он полез внутрь, покопался в пепле и извлек кусок кости. Это был девственно-белый длинный осколок, выбеленный нестерпимым жаром в печи и припорошенный серым пеплом. На конце имелось утолщение, напоминавшее какой-то доисторический молот.

— Это чаще всего остается.

— Похоже на бедренную кость.

— А вы молодец, — сказал мистер Рейсс. — Это действительно так. Как вы догадались?

— Я несостоявшийся студент-медик.

— Какой же вы несостоявшийся, если так хорошо разбираетесь в костях?

Мистер Рейсс сжал кость в руке и принялся крошить ее, как сухое печенье: «Я покажу тебе страх в горсти праха»[30].

— Мы делали слишком много ампутаций. А это была целая нога.

Он высыпал пепел обратно в цилиндр и отряхнул крошки с пальцев. Я отважился заглянуть внутрь и увидел изуродованные огнем остатки английских булавок и ветхих клочков ткани.

— У нас по соседству городская больница, где обучают студентов. Они часто присылают нам останки для кремации. После того как используют их для обучения. Все в самом ужасном состоянии: мозги вынуты, все распилено и вскрыто. Иных и узнаешь-то не сразу.

В этой холодной покойницкой больше не было ни единой живой души. Ее пустота, лишенная голосов и мебели, напоминала обстановку в мавзолее, и я не мог подавить в себе чувство, будто заперт здесь в компании этого проводника с вкрадчивым голосом. Та обыденность, с которой он обращался с гробами и кремированными останками и костями, немного отрезвила меня и натолкнула на мысль, что этой своей нарочитой небрежностью он старается скрыть от меня свой собственный страх. Но мистер Рейсс уже продолжал.

— Мы работаем себе в убыток, и все из-за высоких тарифов. Оборудование и гробы стоят так дорого, что мы не покрываем своих расходов. Зато обслуживаем наших сотрудников по высшему классу. Ага, вот мы и пришли, — заметил он, перешагнув порог еще одной пустой комнаты. — Зал для бальзамирования.

В центре зала имелось четыре больших ванны с кранами и со сливами. Также здесь стояли мраморные столы, висели два больших вентилятора под потолком и бил в нос резкий запах дезинфекции.

— Мы уже много лет просим выделить нам деньги на кондиционер, — сообщил мистер Рейсс.

— Ума не приложу зачем, — ответил я. — Здесь и так достаточно холодно.

— Ну что вы, здесь восемьдесят градусов[31]! — расхохотался он.

Странно: я снова почувствовал, что дрожу от озноба.

— Но нам не хотят покупать кондиционер, — сказал он. — А вентиляторов недостаточно. И во время работы может стоять довольно сильный запах.

— Я все хочу спросить: как вы называете останки? — сказал я. — Вы когда-нибудь говорите о них «возлюбленный усопший»? Или называете их телами, или жертвами, или трупами — как-нибудь?

— «Возлюбленный усопший» — это слишком по-книжному, — откликнулся мистер Рейсс. — Слишком напыщенно. А люди склонны выдумывать всякие небылицы о людях моей профессии. Например, взять книгу Джессики Митфорд[32]. Она почти ничего толком не видела сама. И мы совсем не такие, как она нас описывает. «Останки» — вот как мы обычно их называем.

Он подошел к одной из ванн и продолжил:

— Мы укладываем останки на стол, откуда они скользят в ванну. Затем вскрываем артерию. Обычно сонную. Я лично больше всего люблю сонную артерию. И выпускаем всю кровь. Она стекает вот сюда, по трубам, — он наклонился над ванной и рукой показал, куда стекает кровь, — до самого пола. Потом — вот, видите кран? — мы наполняем ванну бальзамирующей жидкостью. На это требуется немало времени и сноровки. Все не так просто, как кажется.

Я бормотал что-то невнятное, пытаясь делать заметки онемевшими пальцами. Кажется, я сказал, что это должно быть интересно. Мистер Рейсс подхватил мои слова:

— Это действительно интересно! С кем только не приходится работать! Ну вот хотя бы на днях, — он так разгорячился, что даже стал пристукивать рукой по краю ванны в такт своим словам, — автобус упал с моста — вы ведь видели этот большой мост через канал? Погибли тридцать восемь человек, и все до единого сказались у нас, в этом вот зале. Да, это было что-то! Авиакатастрофы, автомобильные аварии, утопленники, убийства на кораблях. Взять хотя бы тех, кого убили на корабле, проходящем по каналу, — та еще задачка, но мы справились.

А индейцы? Вечно напиваются и лезут в свои каноэ, а потом тонут. Да какой вид смерти ни назови — нам приходилось с ним работать. Интересно — это не то слово!

Я подавленно молчал. Однако мистер Рейсс не торопился отходить от ванны.

— Я живу здесь, в Зоне, уже одиннадцать лет, — сообщил он, — и все это время работаю в похоронном бюро, — теперь его речь стала медленной и задумчивой. — И знаете что? Ни один день не был похож на предыдущий. Вы не хотите посмотреть зал для аутопсии?

Я демонстративно взглянул на часы.

— Черт возьми! — воскликнул он, посмотрев на свои. — Уже час дня! Я и не заметил, как прошло время, но здорово проголодался.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});