Черный легион - Богдан Сушинский

Рейхслейтер пожевал губы, почмокал и, так ничего и не ответив, медленно побрел по коридору рейхсканцелярии к своему кабинету.

Гиммлер до сих пор уверен, что в тот день он спас Гейдриха не столько от гнева Бормана — этот боров, как всегда, притаился, — а от карающей руки Гитлера. Борман просто-напросто не решился раздувать сексуально-притонный ажиотаж, как когда-то в истории с генералом фон Фричем.

«Не спас, а всего лишь отсрочил день казни», — уточнил сейчас рейхсфюрер, глядя на посмертную маску основателя СД.

У него давно возникло подозрение, что Борман очень ловко использовал ненависть некоторых личных врагов Гейдриха и с их помощью помог чешским партизанам организовать нападение на йице-протектора. Однако копаться в этой истории Гиммлер не собирался.

«Во всяком случае, не сейчас, — в который раз приказал себе Великий магистр Черного ордена. — Не время. Хотя, займи Гейдрих место Гитлера, — при всем том, что он отчаянно зарился на мой пост, — Германия шла бы теперь не к позорному поражению, а к победе». «Ты был прав, Рейнхард: «все зависит от вожака», — вспомнил рейхсфюрер любимую поговорку Гейдриха. — Только что-то в последнее время вожак наш все менее достоин той стаи, которая возвела его на трон величия. Вот уж поистине: все зависит от вожака…»

11

Адмирал вышел на влажную от ночного дождя тропинку и настороженно осмотрелся. Не потому, что побаивался кого-то встретить. Просто это вошло в привычку: сказывались годы страха и подполья.

— Я изобрел свой, изысканный способ борьбы. Не оговорился, изысканный. Вот вы, рискуя жизнью, пробираетесь через кордон. С боями и диверсиями проходите тысячи километров. Много ли коммунистов вам удалось загнать на тот свет? Я имею в виду именно коммунистов, а не вступавших с вами в перестрелку солдат.

Курбатов искоса взглянул на Адмирала и не удостоил его ответом. Который, впрочем, подразумевался. Он, подполковник Курбатов, подобными подсчетами не занимается.

— Ясно, князь, ясно. А вот я, извините, подобной цифири не гнушаюсь. На моем счету их шестьдесят четыре. Таких, «наиболее преданных делу партии»… Которые и на тот свет ушли при номенклатурных должностях.

— Индивидуальный террор, — иронично констатировал фон Тирбах. — Поклонник Савинкова и компании. Мститель-одиночка. Каждый избирает свой способ борьбы. Тем более что мы, идущие по этой стране «вольными стрелками», тоже по существу террористы-одиночки. Так что… коллеги.

— На этом можно было бы и прервать наш разговор, — произнес Адмирал. Оступившись на изгибе тропинки, он поскользнулся, но вовремя успел схватиться за ветку рябины, на которой еще осталось несколько почерневших прошлогодних гроздьев. — В таком случае вы так ничего и не узнаете о тактике борьбы с коммунистами, которую я избрал… И которая, используй мы ее в широких масштабах, принесла бы нам такие успехи, каких мы не достигали ни в одном сражении с ними.

— Надеюсь, у нас еще появится возможность использовать ее.

— Вам это будет труднее. Я же числюсь у них «особо доверенным лицом». Вам не понять, что это значит: «особо доверенное лицо». С правом, так сказать, первого доноса. Но даже мои знакомцы из энкавэдэ не знают, что мои официальные доносы — лишь то, что выше ватерлинии. Есть еще анонимные доносы.

— Профессиональный стукач, — снисходительно осклабился Курбатов. — Об этом можно было сказать сразу и не столь мудрено.

— Некоторых коммунистов я убиваю сам, — не отреагировал Адмирал. — Из нагана, например. Или с помощью иных подручных средств. Но такое случается редко. Да и подобные развлечения крайне рискованны. Существует иной путь. Как говаривал их Ильич: «Мы пойдем иным путем». За каких-то неполных тридцать лет своей власти коммунисты сумели создать неподражаемую систему государственного террора. Массовые чистки в партии. Судебные процессы по делу троцкистов, зиновьевцев, военспецов и всяческих там уклонистов…

— Империя марксистско-ленинского абсурда.

— Нечто пострашнее. Неосторожный анекдот, недобрый взгляд, неуместно молвленное слово, хоть как-то выраженное недовольство своей жизнью, порядками, действиями чиновника — и вы уже «враг народа». Пулей я убил семерых. Ломом успокоил одного. Загнал в Сибирь, в лагеря, в том числе и на десять лет без права переписки — это у них так расстрел именуется — не поверите, более пятидесяти.

— Что, сами?! — изумленно усомнился Курбатов. — Доносами, составленными одной рукой?

— Почему же, имеется соратник — полуобезумевший интеллигент-марксист, из бывших политкаторжан, которому эта страна представляется огромным скопищем врагов народа, предателей и агентов международного империализма.

Казалось бы, особый, клинический случай. Но лишь с точки зрения человека, чувствующего себя в этой стране гостем. Или мстителем. Ибо с точки зрения «истинно советского патриота» он вполне нормальный продукт социалистической действительности.

— Не точите душу, Адмирал.

— Короче, я шел к нему, ставил на стол бутылку и, как бы между прочим, спьяну нашептывал: «А начальничек железнодорожной станции… — гидра-гидрой. Шахтеры вон вагонов ждут не дождутся, а он их на запасных путях мурыжит. На фронт солдат везти не в чем, а у него два полуразбитых вагона месяцами в тупике буреют. А вчера, сволочь белогвардейская, проходя мимо портрета Сталина, недобро так взглянул на него и сплюнул себе под ноги…»

— Вот что значит гений от провокации, — заметил Тирбах. Но Адмирал не придал этому значения.

— Поговорю, вроде как бы сам с собой, — продолжал он, — рюмочку пропущу — и домой. А он, стервец, садится и левой рукой — он и правой почерк менял, и левой писал пошибче правой, это у него с большевистского подполья… — строчил куда надо, что так, мол, и так… Прихожу через три дня на вокзал, прошусь к начальнику на прием, а там совсем другой человек сидит, который о предшественнике своем и вспоминать не желает. Кабинет тот же, телефон тот же, портрет Сталина тот же — а человек другой. А как вам этот сабельный абордаж?

Курбатов и Тирбах брезгливо промолчали. Чувство собственного достоинства не позволяло им снисходить до морализаторства по поводу методов борьбы Адмирала. Но и согласиться с ними тоже не могли.

— Знаю, знаю, что вы думаете и обо мне, и о моих чернильных терактах.

— «Чернильный теракт», — подтвердил Курбатов. — Прекрасно сказано. Только так все это негодничество и должно называться.

— Не я создавал в этой стране концлагеря. Не я насаждал атмосферу подозрительности и мстительного недоверия. Не я взлелеял в этой стране сотни тысяч, если не миллионы, доносчиков, создавая институт «особо доверенных лиц». В прошлом я ведь морской офицер. Не мне объяснять, что такое честь. Но, пожив среди коммунистов, убедился: понятие офицерской чести, обычной порядочности большинству этих людей недоступно. Что такое открытая, честная политическая борьба — они не знают и знать не хотят. Согласитесь, каждый офицер обязан познать психологию противника, созданный в его стране режим и использовать слабости этого режима в борьбе с ним. Обычная психологическая война. «Пусть большевички истребляют друг друга» — вот вся военная доктрина бывшего морского офицера Куркова. И заякорим эту тему, господа адмиралы.