Голоса потерянных друзей - Уингейт Лиза

— Папочка! — Джуно-Джейн плачет, трясется, как лист на ветру, молится на французском и крестится снова и снова. — Aide-nous, Dieu! Aide-nous, Dieu![3]

Он мечется, крутит головой на подушке, стонет, шевелит губами, потом замолкает и только натужно дышит, с каждой минутой уплывая от нас все дальше и дальше.

— Особых надежд не питайте, — снова предупреждает доктор, сидящий за столом у камина в дальнем углу комнаты.

Пока мы ехали вдоль реки, почтарь рассказал нам, как обстояло дело. Он постоянно ездит этой дорогой — в форт и городок Скабтаун, расположенный на другом берегу. Массу привезли сюда из мэйсонской тюрьмы, чтобы судить, а еще чтобы он рассказал все, что знает о человеке, продавшем ему армейскую лошадь, но до этого не дошло. Кто-то напал на них по пути. Они не успели спрятаться, и в одного из солдат попала пуля. Он погиб на месте, а массу вдобавок ко всему сильно ударили по голове. Когда его принесли в форт, он был едва живой. Штатный доктор занялся им в надежде, что сможет привести в чувство и узнать, кто на них напал. В форте решили, что масса знает этого человека. Им вполне мог оказаться тот самый конокрад, который торговал ворованными армейскими лошадями. Его очень хотели поймать, особенно теперь, когда он убил солдата.

Я могу им рассказать про ирландца, вот только чем это поможет? К тому же в Форт-Уэрте он уже угодил в руки к солдатам, а значит, на массу напал точно не он. Но даже если масса и знает имя своего обидчика, он его не назовет. Единственный человек, которого мистер Уильям Госсетт знает в этих краях, — тот, за кем он сюда приехал. Это его сын, который скрывается.

Но я молчу об этом — молчу весь день, и следующий, и еще один, хотя мне очень хочется рассказать им о Лайле, о том, как масса два года назад его, мальчишку всего шестнадцати лет от роду, выслал из Луизианы, чтобы спасти от обвинений в убийстве. И как Лайл поступил с техасской землей, которая по завещанию однажды должна была достаться Джуно-Джейн, как он продал то, что ему не принадлежит. Такой негодяй легко мог выстрелить даже в родного отца.

И все-таки я держу язык за зубами. Боюсь, что, если обо всем расскажу, нам не поздоровится. Я храню эту тайну, а дни всё идут. Масса завис меж жизнью и смертью. Супруга доктора присматривает за нами, достает нам приличную одежду, которой с нами делятся женщины форта. Мы же присматриваем за мистером Госсеттом и друг за другом.

А еще мы с Джуно-Джейн много времени проводим с Книгой пропавших друзей. Тут, в форте, квартирует несколько ка- валеристских полков, состоящих из цветных. Их еще называют «бизонами». Эти люди съехались сюда из самых разных уголков страны. Они много где бывали и нередко заезжали и на дикие территории. Мы спрашиваем, не знают ли они тех, кто уже есть в нашей книге, а потом выслушиваем их истории, записываем имена их близких и названия мест, откуда их угнали.

— Держитесь подальше от Скабтауна, — советуют они нам. — Очень опасное место для дам.

Довольно странно вновь чувствовать себя женщинами — мы все-таки так долго притворялись мальчишками. А теперь нам стало чуть сложнее, и я не собираюсь покидать форт, да и в тот город тоже не поеду. Во мне крепнет предчувствие. Я ощущаю, что скоро что-то случится, но не могу сказать что.

Что-то плохое, это как пить дать.

Это предчувствие заставляет меня держаться поближе к солдатам и не уходить дальше больницы, построенной чуть в стороне от основного здания, чтобы здоровые не подхватили заразы от больных. Я наблюдаю, как по улице прогуливаются офицерские жены, как играют их детишки. Наблюдаю за тем, как солдаты проходят муштру, а потом дуют в горн и, выстроившись длинными рядами, верхом на своих рослых гнедых конях отправляются на запад.

Я жду, когда масса вздохнет в последний раз, и слежу за горизонтом.

Спустя две недели после нашего прибытия в форт, на рассвете, я выглядываю из комнаты, которую выделила нам троим жена доктора, и вижу одинокого всадника, который скачет по прерии. В тусклом свете он похож на бледную тень. Доктор сказал, что масса вряд ли доживет до вечера, и уж тем более до завтра, так что я решаю, что всадник — это ангел смерти, который наконец- то принесет нам мир. Масса постоянно мне снится, точно неприкаянный дух, не желающий оставить меня в покое. Он хочет мне что-то рассказать, прежде чем покинет эту землю. Его мучает тайна, но времени осталось совсем мало.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Надеюсь, он сможет ее сообщить и перестанет мне докучать, когда покинет свою земную оболочку. Эта мысль тревожит меня, пока я наблюдаю, как ангел смерти на своем коне скачет сквозь утренний туман. Я уже давно встала и оделась в синее ситцевое платье, похожее на то, что мы купили Джуно-Джейн в Джефферсоне. Подол чуть-чуть коротковат, но выглядит оно пристойно. А набивать корсаж, как я тогда сделала для Джуно-Джейн, нет никакой нужды.

Мне все же приходится оторваться от окна, когда мисси просыпается и зажимает рот руками в приступе дурноты. Я едва успеваю подставить ей тазик, чтобы она не запачкала пол.

Джуно-Джейн поднимается с кровати, смачивает лоскут ткани в кувшине и протягивает мне. Глаза у нее красные, ввалившиеся. Невзгоды измучили ее неокрепшую душу.

— Nos devons еп parler[4],— говорит она и кивает на мисси.

— Не сегодня, — отвечаю я. Мне уже удается кое-что понимать по-французски. Джуно-Джейн всегда на него переходит, когда мы не хотим, чтобы остальные обитатели форта поняли, о чем мы толкуем. Тут полно людей, охочих до наших секретов. — Не будем говорить о мисси сегодня. Давай завтра. За это время ничего толком не изменится.

— Elle est enceinte[5], — говорит Джуно-Джейн, и я безо всяких пояснений понимаю, что означает последнее страшное слово. Мы обе знаем, что мисси беременна. За все время нашего путешествия у нее ни разу не было месячных. Почти каждое утро ее тошнит, а грудь у нее сделалась до того чувствительной, что она не дала бы мне ее перевязать, даже если бы мы еще носили мужскую одежду. Она хнычет и суетится, если корсет завязан слишком туго, — а здесь его приходится носить ради приличий.

Мы с Джуно-Джейн ни словом обо всем этом не обмолвились до настоящего момента, надеясь, что, если не обращать на это внимания, все как-нибудь само собой разрешится. Я не хочу думать о том, как это произошло, кто отец ребенка. Но понятно одно: доктор и его супруга уже очень скоро обо всем догадаются. Нам нельзя тут задерживаться.

— Сегодня тебе придется проститься с папой, — говорю я Джуно-Джейн. Слова застревают в горле, цепляются за него, точно репей за одежду. — Ты сегодня такая красивая! Хочешь, я тебя причешу? Волосы уже немного отросли.

Джуно-Джейн кивает и натужно сглатывает, а потом садится на край своей постели. В комнате две железные койки с колючими матрасами. А я сплю прямо на полу, на тюфяке. Двум белым девушкам и одной черной разрешают заночевать вместе лишь при одном условии: если черная будет спать, как спали рабы, — в изножье у белой.

Джуно-Джейн напряженно замерла. Ее худенькие плечи выглядывают из хлопковой рубашки, подбородок дрожит, а губы плотно сжаты.

— Поплачь, не надо стесняться, — говорю я ей.

— Мама такое не одобряет, — отзывается она.

— А я вот ее не особо жалую, — у меня сложилось не слишком-то хорошее впечатление о ее мамаше. Пускай мою маму у меня отняли, когда я была еще совсем крохой, но она всегда говорила мне только хорошее. То, что оставалось в памяти. Мамины слова живут в ней дольше всех. — Дай потом, ее же тут нет, правильно?

— Non.

— Ты собираешься к ней вернуться?

Джуно-Джейн пожимает плечами:

— Сама не знаю. Она — все, что у меня осталось.

Сердце у меня сжимается. Я не хочу, чтобы она возвращалась. Да еще к женщине, готовой продать родную дочь любому мужчине, который только предложит ей кругленькую сумму.

— У тебя есть я, Джуно-Джейн. Мы с тобой семья. Ты об этом не знала? У моей матушки и твоего папы был общий отец, так что они, можно сказать, брат и сестра, только никто особо об этом не болтает. Когда моя мама была еще совсем крохой, бабушке пришлось ее оставить и перебраться в поместье, чтобы быть кормилицей новорожденному белому младенцу. А это значит, что человек, лежащий сейчас в больничной палате, мне сводный дядя. Ты не будешь одинока, когда отца не станет. И я хочу, чтобы сегодня ты помнила об этом, — затем я рассказываю ей, что масса и моя мама родились с разницей всего в несколько месяцев. — Мы с тобой, выходит, кузины.