Персики для месье кюре - Джоанн Харрис

Затем мы вернулись на судно, где все еще крепко спали Анук и Розетт. Ру притащил на палубу одеяла, и мы улеглись прямо на палубе, глядя на Млечный Путь, который проплывал над нами, точно вращающийся фейерверк «огненное колесо»…

Уснула я далеко не сразу. Вокруг стояла тихая ночь, даже лягушки примолкли, а Танн окутал белесый светящийся туман. Я встала, потом некоторое время посидела у костра, глядя в постепенно светлеющее небо. Ру всегда очень легко засыпает; возможно, по той же причине он никогда не помнит, сколько сейчас времени или какой сегодня день недели. В картах Таро ему больше всего подошел бы Шут, который, весело насвистывая, смотрит в небо, а не себе под ноги, хотя шнурки на ботинках у него развязаны; который словно не замечает никаких помех и препятствий; который всегда говорит правду, иногда даже не сознавая этого…

Но ведь сейчас-то Ру был не прав? Ведь мне никогда не был нужен Ланскне? Да, я, конечно, полюбила этот городок, но все же никогда не чувствовала себя здесь своей. Да это и невозможно — я же свободный дух! Я странствовала так далеко и видела так много, что совершенно не подхожу для жизни в крошечном селении вроде Ланскне-су-Танн. Как странно, до чего здешние узколобые жители сумели завладеть моим сердцем! Что, собственно, в этом Ланскне такого? Самая обыкновенная деревня, каких много на берегах Танн. Есть здесь места и гораздо красивей, например Пон-ле-Саул, а есть и такие, которые, как Нерак, могут похвастаться богатым историческим прошлым. Конечно, свое прошлое есть и у Ланскне, но оно есть и у Парижа, и у Нанта, и у сотен других городов, у сотен и сотен иных общин. И я ни одной из этих общин ничем не обязана. Если они позовут, я могу и не услышать. Так чем это место отличается от других? И по-прежнему ли я такой уж вольный дух? А может, я просто пушинка чертополоха, которая летит туда, куда понесет ее ветер?

На рассвете я вернулась в постель и снова попыталась уснуть. Должно быть, мне все-таки это удалось, потому что когда я открыла глаза, солнце стояло уже высоко, а Ру больше не лежал рядом со мной. В каюте сонно возились дети, и ветер за ночь успел снова перемениться.

Глава третья

Суббота, 28 августа

Прошлой ночью снова приходила та женщина в черном. На этот раз она принесла бутылку с мятным чаем и несколько ломтей холодного жаркого из баранины, завернутых в тонкие лепешки. Я заранее дал себе слово, что на этот раз не стану ни о чем ее молить и вообще буду вести себя достойно. Я молча принял принесенную пищу и лишь один раз поднял на женщину глаза, так как она стояла на пару ступенек выше; собственно, от лестницы только и остались эти две верхние ступеньки, остальные давно скрылись под водой. В результате, чтобы подойти к окну, мне приходилось передвигаться чуть ли не по пояс в воде.

Ей, похоже, стало не по себе, когда она это увидела, и она попыталась меня успокоить:

— Вода скоро перестанет подниматься. Сегодня дождь совсем не шел.

Я только пожал плечами и ничего не ответил.

— Вы здоровы? — спросила она. — Вы плохо выглядите.

На самом деле я совсем не здоров и чувствую себя просто ужасно. С тех пор как меня здесь заточили, я постоянно нахожусь в мокрой одежде, и одному Богу известно, какие микробы и бактерии плавают в той воде, которой затоплен подвал. По-моему, у меня температура, меня постоянно знобит, да и рука все еще сильно болит.

— Я совершенно здоров, — сказал я ей. — И мне тут очень нравится.

Она глянула на меня поверх своей чадры.

— Вианн мне все рассказала. Как вы помогли Алисе. Как вы ее спасли, когда она прыгнула в Танн. И никому ни слова об этом не сказали!

Я снова пожал плечами и промолчал.

— Но зачем же вы все-таки пытались поджечь школу Инес и ее плавучий дом?

Вопроса было вполне достаточно, чтобы я окончательно убедился: это не Соня. Да и голос у Сони, конечно, совсем другой; у этой женщины голос какой-то сухой и чуточку гнусавый. И я предложил ей:

— Поговорите об этом с Соней Беншарки. Она-то прекрасно знает, что я не имею ко всему этому ни малейшего отношения.

— С Соней? Не с Алисой? — удивилась она.

— Просто спросите. А заодно расскажите ей, почему я здесь оказался. Пусть она вам объяснит, как в действительности обстояло дело.

Она долго на меня смотрела, потом сказала:

— Возможно, я именно так и поступлю.

Конечно, у меня нет никакой уверенности, что Соня скажет этой женщине правду. Но, собственно, и выбора у меня нет. Во всяком случае, мне удалось вложить в душу этой неизвестной особы малую толику сомнений.

Я не уверен даже в том, понимаю ли сам, как именно все это со мной произошло. Ведь я всегда исполнял свой долг. Нет, все дело в них, в этих maghrebins! Они все до одного просто сумасшедшие. А ведь я так старался помочь им, отец мой! И посмотри, куда это меня привело. Теперь моя жизнь зависит от пятилетней девочки, потерявшегося кота и какой-то странной особы в черном. Если бы я не был так измучен, подобная ситуация, наверное, показалась бы мне почти смешной. Но у меня совершенно не осталось сил; правда, удалось немного поспать, примостившись на двух последних сухих ступеньках, но и этот короткий сон не принес мне облегчения: он был полон таких живых и реалистичных видений, что снами они вовсе не казались. Несколько раз я просыпался, потому что мне казалось, будто кто-то стучится в мое зарешеченное окошко, и я каждый раз лез туда, чтобы проверить, нет ли там кого, и каждый раз оказывалось, что это ошибка. Мой воспаленный мозг, должно быть, начинает играть со мной шутки. Ужасно дерет горло. И голова очень болит. Я с наслаждением выпил весь мятный чай, который принесла та женщина, но не смог проглотить ни кусочка еды. Единственное, чего мне сейчас хочется, это уснуть, пусть даже вечным сном. Просто уснуть спокойно на чистых льняных простынях, положить на подушку голову, которая так нестерпимо болит…

Наступает рассвет. Слышен призыв к молитве. Аллаху Акбар. Бог превыше всего. Эти слова — первое, что слышит новорожденный ребенок; первое, что произносят, войдя в новое жилище. Аллаху Акбар. Бог превыше всего. Теперь еще полчаса тишины — и беговые дорожки вновь загремят у меня над головой, а на колокольне Сен-Жером зазвонят колокола, мои прихожане соберутся в церкви, и отец Анри начнет служить мессу…

Но разве это мои прихожане? Мне отвратительно даже думать о том, как отец Анри Леметр прибирает к рукам церковь Святого Иеронима, как он заменяет старинные деревянные скамьи пластиковыми стульями и, возможно, уже устанавливает эти дурацкие видеоэкраны. Но даже столь мрачные мысли не способны объяснить, отчего мою душу терзает невыносимое чувство утраты. Я оказался в полной изоляции, а ведь я так мечтал о собственном, законном, крошечном месте в этом мире! Но признаюсь тебе, отец мой: даже до того, что со мной случилось в последнее время, я никогда не чувствовал себя одним из них. Я никогда не чувствовал, что это мой дом, хоть и родился здесь. Я всегда был отделен от остальных чем-то большим, чем призвание священника. Вот и в эту минуту, стоя по пояс в воде, я понимаю, до чего все это было мне очевидно уже тогда. В одном Карим абсолютно прав: никто здесь по мне не будет особенно скучать. Мне никогда не удавалось по-настоящему затронуть души и сердца этих людей, я лишь изредка наносил уколы их совести.

Но почему это так, отец? Вианн Роше, наверное, сказала бы, что я не умею устанавливать с людьми близкие отношения и всегда держусь особняком. Неужели такое поведение настолько неправильно? Но ведь священник не имеет права проявлять особое дружелюбие к кому-либо из своих прихожан. Ему необходимо поддерживать собственный авторитет. И все же кто я без моей сутаны? Без нее я похож на рака-отшельника, лишившегося своей раковины и ставшего беспомощным перед любым хищником.

Глава четвертая

Суббота, 28 августа, 9:40 утра

В начале десятого Ру вернулся и принес свежие круассаны и pains au chocolat. Анук сварила на камбузе кофе, и мы позавтракали на палубе. Затем Розетт ушла на берег играть с Бамом, а Ру сказал мне:

— Я бы гораздо раньше вернулся, но меня все время кто-нибудь останавливал и затевал разговоры.

Я знала, что сегодня мессу служит отец Анри, значит, на площади полно народу. Булочник Пуату получает основной доход по субботам и воскресеньям: чудесные пироги, которые покупают ко второму завтраку, тартинки с фруктами, миндальное печенье, а уж pain Viennois[60] он печет только по выходным и по особым случаям. Прихожане сперва посещают церковь, а потом булочную. В конце концов, и дух ведь нужно питать, причем не Святым Писанием, а свежей выпечкой.

— О Рейно ничего не слышно? — спросила я.

— Нет. Зато этот новый священник, отец Анри, даже специально в сторонку отошел, чтобы поговорить со мной. Сказал, что с уважением относится к моему образу жизни и ко всему нашему бродячему сообществу, но хотел бы знать, когда мы отсюда уберемся.