Персики для месье кюре - Джоанн Харрис

Инес протяжно вздохнула.

— Я думала, что смогу обойтись без подобных сцен и объяснений. Я думала, наши прежние отношения с Каримом могут наконец быть похоронены и забыты. Я пыталась однажды предупредить тебя, что он опасен, и твою сестру я тоже пыталась предупредить. Но война между мной и Каримом вызвала слишком много несчастий. И я больше не могу хранить молчание. Мне очень жаль, если кому-то мои слова причинят боль. Этого я никогда не хотела.

Соня явно была озадачена.

— Я не понимаю…

— Да, такое ты вряд ли способна понять. — Инес села рядом с нею и обратилась к нам: — Располагайтесь. Садитесь поудобней. Мой рассказ, возможно, займет некоторое время.

Мы уселись на подушки. Оми, быстро сунув руку в карман, вытащила кокосовое печенье и заявила:

— Если твой рассказ будет долог, то я должна сперва немного подкрепиться.

Инес подняла брови:

— Старый Маджуби сказал бы, что ты едешь верхом на осле дьявола.

— На осле дьявола или на овце Шайтана. Мне все равно, я старая. Давай, начинай свою историю!

Инес весело прищурила свои дымчатые глаза, поглядывая на Оми поверх покрывала — сейчас ее взгляд был почти ласков, — и сказала:

— Ну что ж, прекрасно. Сейчас я расскажу вам, кто я такая. Но сперва вы должны усвоить, что я не являюсь ни сестрой Карима, ни его шлюхой, ни даже его женой. Альхамидуллила, я — его мать.

Глава седьмая

Суббота, 28 августа, 10:25 утра

На какое-то время в комнате воцарилась полная тишина. Затем на Инес обрушилась лавина вопросов, восклицаний, возражений. Она — мать Карима? Это очень, очень странно! Но даже если это и так, то зачем ей понадобилось это скрывать? Зачем нужно было вызывать излишние подозрения, если она могла получить всеобщее признание и уважение…

Наконец шквал вопросов сам собой затих, и Инес начала свой рассказ. По-французски она говорила с сильным акцентом, это был не живой разговорный язык, а страшно зажатый, болезненно аккуратный язык человека, который учил его по учебникам, причем сильно устаревшим. При этом прекрасные глаза Инес были лишены какого бы то ни было выражения, а голос сух, как осенние листья.

— Я родила Карима в шестнадцать лет, — сказала она. — Я из бедной семьи. Мы жили все вместе в маленьком деревенском домике — мои родители, трое моих братьев, две сестры и я. Когда мне исполнилось десять лет, родители отослали меня в город и отдали в прислуги. Я переходила из дома в дом и в итоге оказалась в Агадире, в одной богатой семье с тремя детьми: двумя маленькими девочками и мальчиком. Сперва я считала, что мне очень повезло. Я ходила в школу. Выучилась читать. Меня учили математике, истории и французскому языку. Я научилась хорошо готовить и умела быстро навести в доме порядок. — Впервые мне показалось, что голос Инес чуть дрогнул, но она быстро взяла себя в руки и продолжила: — Мне было пятнадцать, а сыну моего хозяина, Мохаммеду, восемнадцать. И однажды ночью он пришел ко мне в комнату. Я спала, но он разбудил меня и сказал, что, если я скажу кому-нибудь хоть слово, меня тут же уволят. А потом он меня изнасиловал. Я все рассказала его матери, и она тут же вышвырнула меня вон. Тогда я пошла в полицию и там тоже все рассказала. Но полицейским на меня было наплевать.

Значит, даже в пятнадцать лет, думала я, Инес обладала поразительным упорством. В полиции с ней обошлись, как с обвиняемой (первое, о чем у нее спросили, была ли она должным образом одета). Поскольку прежние хозяева ее выгнали, она попыталась найти работу в другом доме. Но без рекомендаций ее никто брать не хотел. Она спала на улице, попрошайничала, потому что ей нечего было есть, дважды ее арестовывали и на второй раз в полиции ее подвергли тщательному осмотру, в том числе у гинеколога. Там-то и выяснилось, что она беременна.

— Полицейские пригласили моего отца, — продолжала рассказывать Инес. — Он приехал в Агадир на автобусе — шесть часов в пути в один конец. Но, едва услышав, что со мной произошло, он тут же повернулся и ушел. Домой он вернулся без меня, и мои родные оплакали меня, как если бы я умерла. Я им писала, но мои письма возвращались нераспечатанными. Мать, правда, прислала мне немного денег — совсем гроши, но больше у нее просто не было — и велела передать, что никогда больше не хочет меня видеть. Через шесть месяцев после этого в Центральной муниципальной больнице Агадира родился Карим. — И снова голос Инес слегка дрогнул; на мгновение в ее ровном тоне послышались нотки нежности. — Он был невероятно хорош собой! И я подумала: если бы мои родители смогли его увидеть, они бы…

— Просто в него влюбились, так вам казалось? — спросила я.

Она кивнула.

— Да, но я ошибалась. Я поняла это сразу, как только к ним приехала. Я обесчестила семью. Практически уничтожила все шансы сестер выйти замуж. В итоге хоть я и истратила все имевшиеся у меня деньги, чтобы приехать домой, оказалось, что дома у меня больше нет и возвращаться мне некуда. И тогда я пошла к своему старшему брату — я всегда была его любимицей. Он уже восемь месяцев был женат на моей кузине Харибе. Увидев меня, они, естественно, не испытали восторга, но все же взяли меня в дом. А однажды, когда моей невестки не было дома, явились они.

Инес так долго молчала, что Оми не выдержала и нетерпеливо спросила:

— Кто пришел-то?

— Компания шутов. Мой дядя. Мой отец. Мои братья. Они сказали, что лучше б я умерла, чем продолжала жить в бесчестье. Что я шлюха, что я забыла хайаа, свой стыд. Что только кровью я могу смыть тот позор, который навлекла на всю семью. Что если бы я, как полагается, носила хиджаб и вела себя уважительно и скромно, этого никогда бы не случилось. А потом…

И тут Инес расстегнула булавку, державшую ее никаб, оттянула покрывало книзу, и мы увидели… Впервые я увидела ее по-настоящему: Королеву Скорпионов, Женщину в Черном, призрак, за которым я гонялась столько лет, что стала уже сомневаться, действительно ли он существует…

Оми от неожиданности хрипло каркнула.

Соня прижала пальцы к губам.

Сама Инес внешне ничем не выразила своего волнения. Захра тоже — я подумала, что она наверняка не впервые видит Инес без покрывала, — но ее аура была буквально пронизана самыми горестными оттенками.

А вот мне потребовалось некоторое время, чтобы осознать, что именно я увидела. Я предполагала, что Инес окажется невероятно красивой. Все говорило в пользу этого — ее осанка, исполненные грации движения, цвет и форма ее золотисто-зеленых глаз; и на секунду мне даже показалось, что я вижу перед собой именно такую женщину, ту Инес, какой она могла бы быть. На самом дела она была уже не столь молода, как мне представлялось, но все еще замечательно хороша: блестящие волосы, элегантный изгиб шеи, удивительной красоты скулы, разлет бровей; такая красота даже в шестьдесят, даже в семьдесят, даже в восемьдесят лет не увянет, ибо это красота не только внешняя, но и внутренняя — бриллиант внутри куска обычной скальной породы…

А потом я наконец по-настоящему ее разглядела. Это напоминало оптическую иллюзию, когда в какое-то мгновенье все вдруг встает на свое место — два прекрасных лица любовников сливаются в одном демоническом лике, а профиль человека превращается в бабочку, — и тебе уже кажется странным, что все раньше выглядело иначе.

— Они называют это «смайли»,[62] — сказала Инес. — Таких, как я, можно порой встретить в Танжере или в Марракеше. Даже в Париже или в Марселе они попадаются. И всем нам ножом рассекли лицо отсюда и досюда, оттуда и дотуда, — она словно отмеряла нужное расстояние с помощью указательного и большого пальцев от уголков рта до мочек ушей. — Чтобы мы до конца своей жизни помнили, что следует беречь свой хайаа. Чтобы каждому, кто на нас взглянет, сразу стало ясно, что перед ним шлюха.

Глава восьмая

Суббота, 28 августа, 10:45 утра

Врача пригласила ее кузина. Он наложил швы — по девять с каждой стороны — блестящей черной ниткой, от которой, когда ее впоследствии удалили, остались маленькие черные пятнышки, похожие на родимые, словно пунктиром помечавшие каждый комочек плоти в бугристом, грубом шве. В результате лицо стало походить на физиономию тряпичной куклы, которую случайно разорвали пополам, а потом неуклюже зашили, не особенно заботясь о том, чтобы края разрыва совпали в точности. Это выглядело не только ужасно, но и невыразимо печально; к тому же одна половина лица у нее осталась неподвижной, безжизненной, как бывает после тяжелого инсульта, — по ее словам, это случилось из-за того, что ножом ей повредили лицевые нервы. Без чадры стало ясно, почему голос Инес звучит как деревянный, невыразительно и ровно; говоря что-то, она практически не двигала губами — только челюстью, точно кукла в руках чревовещателя. Этим шрамам было уже более тридцати лет; они растянулись, образовали «лесенку», сверху их отполировало время. Стоило один раз увидеть эти жуткие ухмыляющиеся шрамы, и уже трудно было отвести от них взгляд, трудно увидеть в ее лице еще что-то, кроме них. Они застревали в горле, как рыбья кость, заставляя давиться и хватать воздух ртом. А если представить себе, что эти шрамы появились на лице шестнадцатилетней девочки, почти ровесницы Анук…