Персики для месье кюре - Джоанн Харрис

— У Пилу богатое воображение, — прервала я его. — Видимо, они втроем — он, Майя и Розетт — придумали себе какую-то игру.

Поль-Мари состроил кислую рожу.

— Значит, вот как ты это называешь? Богатое воображение? Играет целыми днями у реки с двумя малолетними соплюшками… Нет, ты, конечно, можешь называть это «богатым воображением», а на мой взгляд, ему давно пора найти нормальных друзей! Мальчишек! Настоящих французских мальчишек, а не эту шваль из Маро…

Но меня на такую наживку не поймаешь. Поль Мюска вообще любит провоцировать. Как ни в чем не бывало, я спросила:

— А где Жозефина?

Он пожал плечами.

— Взяла утром машину и куда-то поехала — может, судно свое искать. Ну что ж, удачи ей! Говорят, судно речные цыгане угнали, а может, «магрибцы» эти. Только не понимаю, с чего ей так волноваться. А ты понимаешь? Она ведь этим суденышком и не пользуется вовсе — во всяком случае, с тех пор, как этот ее рыжий уехал.

Этот ее рыжий. Я хотела сказать, что он ошибается, но тайна Жозефины — не моя тайна, и я не имела права просто так ее раскрывать.

— Ладно, скажи, что я заходила, — сказала я.

Он насмешливо хмыкнул:

— Ну, если ты считаешь, что у меня только и дел, что выполнять твои поручения…

— А еще скажи, что я зайду завтра, — прибавила я, не обращая внимания на его тон.

— С нетерпением буду ждать, — усмехнулся Поль-Мари.

Глава двенадцатая

Пятница, 27 августа

Вернувшись к домику Арманды, я увидела, что возле него меня поджидает Алиса. В черной абайе со спрятанными под хиджаб волосами, она выглядела сейчас совсем непривычно, и я чуть не приняла ее за кого-то другого.

— Я хотела поблагодарить вас, прежде чем уйду, — сказала она.

— Значит, ты возвращаешься домой?

Она кивнула.

— Джиддо все знает. Он говорит, что это не мой зина. А еще он говорит, что Карим не тот, за кого себя выдает, а мой отец — человек хороший, но, видно, слишком падкий на лесть. А про мою мать он сказал… в общем, для нее важнее всего внешний вид. — Алиса коротко и очень печально улыбнулась. — Мой джиддо, может, и стар, но в людях он разбирается отлично.

— И он расскажет твоим родителям, что с тобой случилось?

Она покачала головой.

— А ты?

Она пожала плечами.

— Джиддо считает, что, если им рассказать, будет только хуже. Все равно назад ничего не вернешь. Мы можем только молиться, чтобы Аллах нас простил, и стараться как-то жить дальше.

Неужели это возможно? — подумала я. Может, и да. Алиса, во всяком случае, считает именно так; со свойственным юности оптимизмом она надеется, что можно стереть прошлое из памяти. Но прошлое упрямо и жестоко, оно оставляет на наших душах тем больше отметин, чем чаще мы пытаемся сами на него воздействовать. Сможет ли Алиса быть счастлива и довольна, живя в своем, таком отличном от нашего, мире?

Я старалась не думать о том, что тогда сказала Инес. Ты рассуждаешь, как ребенок. Как ребенок, который увидел выпавшего из гнезда птенчика, подобрал его и отнес домой. А дальше случится одно из двух. Либо птенчик вскоре умрет, либо выживет и даже проживет еще день или два, и тогда ребенок отнесет его обратно и вернет родителям. Вот только родители его не примут, поскольку он весь пропитался запахом человека. И ему останется только умереть от голода, или его съест кошка, или до смерти заклюют другие птицы. И хорошо, если ребенок об этом никогда не узнает.

Но я-то не ребенок, Инес. И Алиса не неоперившийся птенец. Примет ли ее семья? Надеюсь, что примет. Может быть. А может, и нет. Но если даже не примет, то она, по-моему, достаточно сильна, чтобы выжить и в одиночку, без их помощи. Я видела, как сильно она изменилась даже за те несколько дней, что прожила у нас. Нет, она больше уже не испуганный птенчик, она начинает расправлять крылья. Неужели она действительно сможет, вернувшись в родное гнездо, и дальше притворяться, будто не хочет летать?

Мы проводили Алису до дома Аль-Джерба, где ее уже поджидал старый Маджуби. Внешне он казался спокойным и собранным, но цвета его ауры так и кипели; сквозь серые тона, выдавая тревогу, пробивались языки красно-оранжевого и черного.

— Надеюсь, у вас там все обойдется? — спросила я.

— Иншалла, — ответил старый Маджуби.

В дверях показалось личико Майи.

— Я тоже с вами пойду, ладно? Я хочу показать Розетт, где живет мой джинн. И потом, он мне еще одно желание должен.

Розетт посмотрела на меня и знаками сказала: «Я хочу пойти и посмотреть на Фокси».

— Хорошо, — согласилась я. — Только далеко от меня не убегайте. — И снова повернулась к старому Маджуби: — Хотите, я пойду вместе с вами?

Он покачал головой:

— Спасибо, но не надо. Мне кажется, будет проще, если мы поговорим с сыном с глазу на глаз. Это давно уже пора было сделать; слишком давно мы с ним так не разговаривали. Гордость и гнев стояли у меня на пути, но я все-таки заставил свою гордость уступить дорогу совести и разуму. И больше уж не допущу ничего подобного. Я был слеп, но теперь я хорошо вижу и надеюсь, что Аллах даст мне сил, чтобы и других тоже заставить прозреть.

— Ладно, — кивнула я. — Но если вам понадобится помощь…

— Я знаю, к кому тогда обратиться, — сказал Маджуби.

Глава тринадцатая

Пятница, 27 августа

Я проснулся от стука по металлической решетке, которой было забрано окошко в моем подвале, и бросился к груде пустых клетей, теперь почти целиком уже скрывшихся под водой.

— Вианн?

Но это, конечно же, была не она, а Майя, которая вернулась, как и обещала. Она даже подружку с собой привела, что могло бы вселить в мою душу некоторую надежду. К сожалению, этой подружкой оказалась Розетт, которая едва умеет говорить, а если и говорит, то смысла в ее словах немного.

Стараясь не показывать разочарования, я спросил:

— Майя, ты сказала Вианн, что я здесь?

Она кивнула. Стоявшая с ней рядом Розетт смотрела на меня с таким изумлением, что глаза у нее стали круглыми, как церковные тарелки для пожертвований. Эти две малышки были похожи на котят из мультфильма, которые через зарешеченное окошечко подглядывают за очень большой мышью, угодившей в мышеловку.

— Зачем ты привела с собой Розетт?

Вместо ответа Майя показала мне язык и заявила:

— А ты мне еще два желания должен!

Подавив желание заорать на нее, я вновь попытался до нее достучаться:

— Ты же знаешь, Майя, что мне куда легче было бы исполнить любое твое желание, если бы я вышел из подвала на свободу.

Девчушки переглянулись, и Майя что-то шепнула на ухо Розетт. Розетт тоже что-то ответила прерывающимся шепотом, то и дело хихикая. Потом обе снова повернулись ко мне, и Майя сказала:

— Мое второе желание — чтобы ты вернул назад кота.

— Господи, какого еще кота?

— Сам знаешь. Того, который всегда к нам приходит. Нашего Хази.

— Майя, это же кот, мало ли где он бродит, — сказал я. — Откуда мне знать, где он сейчас?

Майя с торжеством посмотрела на меня сквозь решетку и сказала:

— Ты же сумел сделать, чтобы моему джиддо стало лучше? Сумел! Только он все еще грустит из-за котика. Пожалуйста, верни нам Хази, а после этого мы тебя отпустим.

Ох, отец мой, я, наверное, готов был ее убить! Разговаривать с ней — почти как с Генриеттой Муассон: никакого терпения не хватит. И у меня не хватило, так что я буквально взвыл, и оба эти котенка так шарахнулись от решетки, словно на них бросился огромный пес.

— Эй, девочки! Майя, Розетт! Вы уж меня извините, — я поспешно пошел на попятный. — Мне просто очень хочется поскорей отсюда выбраться.

Майя хитро прищурилась:

— Нет уж! Сперва выполни мое желание!

Нет ничего более бесполезного, чем спорить с пятилетним ребенком, особенно если вынужден с ним общаться через забранное металлической решеткой отверстие размером с почтовую щель в двери. Я вернулся к себе на лестницу — теперь уже три нижних ее ступеньки ушли под воду — и попытался не впадать в отчаяние. В конце концов, это лишь вопрос времени; рано или поздно кто-нибудь услышит о новой игре Майи и захочет своими глазами увидеть ее «джинна». А пока надо набраться терпения и верить, что даже в столь абсурдной ситуации все-таки есть смысл. Возможно, через неделю я буду смеяться, вспоминая все это как некое постигшее меня недоразумение. Но в тот момент будущее представлялось мне весьма мрачным. И вода по-прежнему поднималась; пока, правда, не так быстро, чтобы это непосредственно угрожало моей жизни, но все же достаточно быстро, чтобы изрядно действовать мне на нервы. Я, может, и не утону здесь, уныло размышлял я, но уж пневмонию-то вполне могу подцепить. Неужели Господь хочет, чтобы со мной случилось именно это?