Часы любви - Меган Маккинни

– Бедняжка, сердце ее разбито. Она окружила себя каменной стеной. После кончины Граньи у нее никого не осталось.

Отец Нолан поглядел в сторону кладбища, хмуря и без того озабоченное лицо. Старая Гранья ушла, наступило время подумать о собственной, уже близкой смерти. Но он никак не мог отвлечь свои мысли от девушки, оторвать взгляд от тонкой фигурки Равенны. Ветер теребил ее платье – старое, синее, то самое, в котором она была на похоронах Питера Магайра. Одинокая, как никто на свете, и все же…

От дерева отошел мужчина, державший в руке черный цилиндр. Священник не видел, что карета Тревельяна остановилась вдали на аллее, не видел он и того, как граф выходил из нее.

Затаив дыхание, отец Нолан следил за Равенной. Она подняла голову, повернулась к выросшей неподалеку фигуре. Ниалл остановился, не сделав нового шага.

Казалось, что прошел целый век, прежде чем взгляды их встретились. Даже ветер притих, пока двое любовников глядели друг на друга.

Все разбилось.

Ниалл опустил голову, словно в молитве за отлетевшую душу. А потом медленно повернулся, чтобы направиться прочь.

С отчаянием отец Нолан видел, как Равенна в муке склонила голову. Слезы вырвались снова с безутешным рыданьем. Сердце священника сжалось. И он пробормотал:

– Да, крепость. Боже, помилуй нас.

Глава 30

Книга была дописана.

Прижимая стопку страниц к груди, она отправилась в дальний путь. Ветер трепал краешки листков, и Равенна была рада соленому воздуху. Две недели она безвылазно просидела в коттедже, проживая монетки, которые обнаружились в тюфяке Граньи. Дни прошли в переписывании романа. И теперь она была готова предоставить свою книгу попечению почты.

Поцеловав на прощание страницы своего манускрипта, Равенна подняла железную защелку на двери лавки Маккарти. Но лавка оказалась пустой. Мистера Маккарти нигде не было видно, чему, однако, не следовало удивляться, ибо старик любил попить днем чайку у отца Нолана и посему оставлял дверь в лавку открытой, чтобы всякий мог взять нужное и оставить деньги на прилавке.

Она оставила два пенса за конверт и написала на нем имя того человека в Дублине, о котором ей говорил Тревельян, и адрес издательского дома.

Ветер врывался внутрь порывами, домишко даже содрогался. Какой-то шорох заставил Равенну поглядеть в угол, но, ничего не заметив, она посчитала, что от дуновения ветра штора зацепилась о железную задвижку.

Покончив с делом, Равенна уже собралась выйти, когда непонятный звук повторился – на сей раз левее.

– Кто здесь? – спросила девушка, ощутив мурашки, забегавшие по спине.

В углу упало и разбилось что-то стеклянное.

Обойдя прилавок, Равенна охнула: на полу с кляпом во рту лежал старый Маккарти, связанный по рукам и ногам. Подбежав к нему, она первым делом вытащила тряпку из его рта.

– Кто… кто это сделал? – вскричала она, тщетно ощупывая тугие узлы.

– Грабители, вот кто. Явились сюда с платками на лицах и все у меня унесли. И фонари, и виски, и все остальное…

– А как по-вашему, кто это был?

Усадив дрожащего старика возле печки, Равенна подбросила в огонь брикет торфа.

– Ты бы лучше сказала Тревельяну, что времени у него немного. Приходили очень скверные парни, – пробурчал Маккарти, пока Равенна искала чайник, чтобы нагреть воды. – Говорят, что они собрались напасть на замок, чтобы освободить О'Молли. Теперь у них есть все нужное для этого. Даже у тех, кто бунтовал в девяносто восьмом году, не было такой злобы… надо же – грабить своих!

Равенна не смогла скрыть вдруг охватившую ее тревогу.

– Тревельян выгонит их отсюда. Я в этом не сомневаюсь.

– Они линчуют его, вот что они сделают. Когда-то я уже видел такое в графстве Даун. Тамошнего господина схватили и повесили прямо перед его замком.

Тут уж у Равенны затряслись руки. Две недели заставляла она себя не думать о Ниалле. Она оглядела лавку, наконец-то заметив опустевшие полки. Грабители обокрали ее дочиста. Трудно было даже заподозрить, что в лавке чем-либо торговали.

– Отец Нолан сумеет отыскать их и попытается образумить, – сказала она. – Какая подлость! Обокрасть вас, чтобы добраться до Тревельяна!

– У священника нет над ними никакой власти. Церковь осуждает таких, поэтому они идут своим путем.

– Лиам Маккарти, что ты сделал со своей лавкой? – В дверях появилась миссис Маккарти с корзинкой кружев, во взгляде ее читалось изумление.

– Они унесли все! – выкрикнул Маккарти, едва не плача.

– Тревельян все исправит. Он не допустит такого, – шепнула Равенна, с трудом произнося это имя и боясь той тревоги, которую оно в нее вселяло. Она не желала думать, что означала эта тревога.

– Но что он сделает, если его повесят?

Равенна не знала, что ответить, и постаралась по возможности успокоить Маккарти, рассказывавшего жене подробности кошмарного происшествия. Равенна заварила старикам чайничек крепкого чая и, когда ничем более помочь им уже не могла, отправилась домой, пообещав проведать завтра утром.

Возвращение домой оказалось безрадостным. На востоке собирались грозовые облака, стирая границу между небом и морем. Орешины в мольбе вздымали к небесам трясущиеся ладони. Равенна тоже дрожала. И возвратившись к себе, не сразу сумела зажечь свечу.

Ненавижу его, твердила она себе. Тревельяна ненавидели и смутьяны, только они желали ему смерти. И они добьются своего, если их не остановить.

Не зная, что предпринять, она потерла лоб. Ситуация казалась безвыходной. Конечно, ей придется отнести Ниаллу записку и предостеречь его – так поступила бы она в отношении любого из смертных, – но это, безусловно, не принесет никакой пользы. Тревельян и без того знает об опасностях, а ее предупреждение окажется невразумительным и неточным. Оно лишь подтвердит то, что и без того известно Ниаллу. Им нужен О'Молли. Чтобы освободить его, смутьяны готовы пойти на все. Они могли убить Тревельяна даже за нее – если бы он не отпустил ее на свободу.

Понимание этого тяжким бременем легло на ее плечи. Равенна старалась убедить себя в том, что участь Ниалла беспокоит ее лишь из вполне понятного в подобном случае человеческого сострадания.

Но почему же так сильно колотится ее сердце, когда ей представляются эти люди, пробравшиеся в замок? Почему так плачет ее душа, думая о веревке, которая может стянут шею Ниалла?

Трясущимися руками девушка прикрыла губы. Еще не совсем знакомое, могучее чувство, которое, как ей казалось, погибло, убитое его жестокостью, медленно возрождалось. Нет, она не любит его, уверяла себя Равенна, вызывая в памяти темницу, ощущая, как ненависть возрастает в душе, словно дитя в чреве матери.

Но ненависть, как утверждают некоторые, сродни любви, и Равенна уже видела родство этих чувств. Память о счастливых моментах была сильней воспоминаний о темнице: она видела Ниалла слушающим повесть об Эйдане и Скии – довольного и радостного возле очага… лежащего возле нее в сарае близ Хенси… видела бросающим вызов гейсу и взирающим на опустошенную землю. Он даровал ей сладкое, незаконное счастье, и она приняла этот дар – потому что хотела получить его, и хотела получить только от одного Ниалла. Жизнь свою она провела вне католической церкви и, по мнению отца Нолана, была обречена на ад, где уже пребывала ее мать, бабка и Финн Бирне… а посему подобная перспектива по молодости лет ее еще не смущала.

Тем не менее его жестокость по отношению к ней нельзя было простить в один миг, думала она. Но грозящая ему беда гасила ярость в ее сердце. Равенна понимала, что должна помешать расправе над ним. Тревельян не заслуживал подобной участи. По природе своей Ниалл – человек добрый и сильный. И непонимание между ними возникло лишь потому, что в их судьбу вмешался гейс. Теперь она понимала Ниалла лучше, чем кто-либо на свете. И это предоставило ей возможность переломить свои чувства.

Он добрый и сильный. Он любит ее, и она знает об этом.

Внезапное понимание этого обрушилось на нее с такой силой, что Равенна не сумела сдержать слезы. Она любит Тревельяна, любит – со всеми его грехами и достоинствами. Любовь ее не исчезла, как ей казалось… Такое чувство не могла сокрушить никакая обида. Сильное, мощное, оно не поддавалось невзгодам. В сердце ее еще осталась здоровая почка, из нее еще вырастет самое могучее из деревьев.

Равенна со скорбью подумала, что не сумела дать Гранье те самые уверения, в которых старушка так нуждалась. Более того, она уже чувствовала угрызения совести. Тем не менее Равенна задумывалась: не было ли все это известно Гранье заранее. Кто знает, быть может, ее бабушка все-таки была ведьмой. Гранья всегда ведала такое, о чем не догадывались другие. Ей было известно о смерти Финна Бирне и об их с Бриллианой любви друг к другу. Вполне возможно, Гранья прекрасно знала обо всем происходящие с ее внучкой. Только прислушавшись к голосу Равенны, она вполне могла понять – по ласковым ноткам – то, что Тревельян сделался ее любовником. А значит, она умела видеть самые глубины ее сердца, видеть то, чего не замечала она сама.