Часы любви - Меган Маккинни

Равенна поглядела на осколки, стеклянные иглы были повсюду вокруг ее босых ног, однако ей было все равно. Все безразлично, если нет возможности убедить Ниалла в ее невиновности, в ее искренности, в ее любви.

– Ну почему? Ну почему ты оставила меня? Почему ты всегда убегала от меня?

Равенне нечего было ответить. Она пыталась удержать руками содрогающееся тело.

– Объясни же, – сказал он напрягшимся голосом.

Равенна не ответила, и словно плотина обрушилась в его душе. Нагнувшись, Ниалл подобрал с пола бритву, упавшую вместе с зеркалом, и поднес ее к лицу Равенны.

– Если этому гейсу или тебе нужно было избавить меня от жизни, почему ты не могла взять ее, просто перерезав мне горло, пока я спал рядом с тобой?

– Прекрати, – простонала она.

Взяв руку Равенны, Ниалл вложил в нее бритву и со стоном приложил к груди.

– Почему ты еще не вырезала мое сердце, как делаешь это теперь?

Равенна попыталась высвободиться, но ее рука казалась закованной в железо.

– Прошу тебя, не надо, – едва выдохнула Равенна.

У Ниалла не было времени на ответ. В двери постучали, и он разрешил войти. За спиной Гривса стояли два крепких конюха.

Она посмотрела на Тревельяна, надеясь, что тот сумеет каким-нибудь образом прекратить это безумие. Но он молчал, и уста ее более не способны были молить. Только глаза все еще добивались правды, пытаясь убедить Ниалла в том, что она любит его.

– Мисс Равенна? – Гривс указал ей на дверь. Равенна сравнила себя с Анной Болейн[61] на пути к эшафоту.

– Подожди. – Ниалл положил руку на ее локоть. Медленно, словно преодолевая боль, он опустился на одно колено и приподнял подол ее платья. Взяв рукой босую ногу Равенны, он старательно одел на нее комнатную туфлю, чтобы она не порезалась о стекло. Он приподнял ее другую ногу, и Равенна с горькой болью в сердце вновь ощутила его заботу. Затем Ниалл кивнул, чтобы ее увели. Равенна пошла к двери, уже не сознавая, что происходит.

– Позаботьтесь, чтобы у нее было все, что она пожелает, – каменным голосом произнес Тревельян.

Гривс кивнул.

Не оглянувшись, Равенна позволила ему увести себя.

* * *

Расхаживая по устилавшей каменный пол соломе, Равенна разглядывала темную пустоту за железными прутьями. С засохшими на щеках слезами она удивлялась хрупкости любви. Как легко растоптать ее… Как просто она может умереть под чьими-то ногами, еще не получив возможности расцвести. За какие-то недели Ниалл провел ее от интриги к ненависти, а от нее – к признанию в любви.

А теперь все вернулось к ненависти.

Она провела в темнице уже два дня. Тревельян лишь однажды спустился вниз, чтобы повидать ее. О'Молли находился в соседней камере, слева от ее. Ночью – или это был день, не видя солнца, она утратила представление о времени, – Равенна слышала, как Шон шевелится. Но звуки доносились издалека, и иногда ей казалось, что это шуршат крысы.

Во время недолгого визита Тревельяна они почти не говорили. Чтобы развеселить ее или выказать покровительство, Ниалл дал ей бумагу, перо и чернила и велел писать. Сквозь прутья в камеру подали лишнюю лампу, чтобы она могла читать. Прежде чем уйти, Ниалл протянул руку в железную клетку, привлек Равенну к прутьям и поцеловал ее в губы.

Тогда она заплакала и попросила Ниалла выпустить ее. Он отказал и пообещал только, что постарается вернуть ей доброе имя.

И ненависть, которая, казалось, оставила ее, сразу вернулась.

Приуныв, она села на тюфяк. Надо писать, велела себе Равенна. Перо перенесет ее совсем в другой мир. Оно поможет ей бежать отсюда. Но она никак не могла заставить себя вернуться к своему сочинению. Наконец, Равенна рассердилась. Ниалл не сумеет отнять у нее дар слова.

Прибавив в лампах огня, она положила листок на красного дерева рисовальную доску, которую Гривс прислал ей. Окунув в чернила перо, она продолжила сагу о Скии и Эйдане.

* * *

Рассвет неторопливо пробирался в чащу, давая знать о себе щебетом скворцов и дроздов, воплями лесного скитальца, дикого павлина. Золотые оленухи с пятнистыми малышами пробирались к ручью на водопой, когда первый свет утренней зари серебром пробился под густой полог ветвей орешника. Наконец, золотые пятна солнечных лучей легли на траву и, разогнав туман, провозгласили приход нового дня. Именно в этот миг Ския открыла глаза.

Возле нее на циновке лежал Эйдан, спиной она ощущала ровное биение его сердца. Своим телом он согревал Скию. Мускулистая рука, обнимая, вселяла в нее уверенность. Она поглядела на укрывшее их грубое шерстяное одеяло и на все еще сомкнутые руки, так и оставшиеся на ее груди. Она не могла отпустить его. Теперь это было просто немыслимо. Долгие годы ожидавшего ее одиночества покажутся ей слишком болезненными – теперь, когда она знает, что такое блаженство. Если бы он не пришел к ней, она сумела бы устоять. А теперь выхода не было – она должна оставить его у себя.

Ския повернула голову, надеясь увидеть его спящим. Но, к ее удивлению, голубые глаза принца были открыты и обращены к ней.

Ския молчала. Никакие слова не могли выразить то, что она хотела сказать ему… то, что она хотела отдать ему. Она ласково улыбнулась и поцеловала его заросшую щеку.

– Настал день, и я должен оставить тебя, – мягко шепнул он.

Рука ее стиснула руку Эйдана.

– Если ты попытаешься уйти, я превращу тебя в тролля.

Принц поцеловал ее так, что Ския задохнулась. Он впивал ее дыхание, и когда губы его отстранились, Скию охватила печаль.

– Ты должна понять меня, я обязан вернуться. Мой отец уже немолод. Когда его не станет, я взойду на престол. Без меня королевство может пасть жертвой анархии, которая способна погубить и королевство твоего отца.

– Но вы всегда воевали с моим народом. Вы хотели отобрать у нас королевство, и не говори мне, что это не так.

Он стал играть ее золотыми кудрями. А потом негромко сказал:

– Сегодня я ухожу отсюда. Я рожден не для того, чтобы отсиживаться в лесу у ведьмы – в глинобитном домике с соломенной крышей. Я рожден, чтобы быть королем, и я должен им стать.

– Но я не могу отпустить тебя, – губы Скии дрожали от слез. Она прижалась к его груди. – Останься со мной и люби меня.

– Не могу. – Суровое лицо принца смягчилось. Он погладил ее по голове и тихо проговорил: – Я не намереваюсь жить в этом лесу, я не просил тебя превращать меня в тролля. Я ненавидел тебя за эти жалкие дни. – Повернув к себе ее голову, принц продолжил: – Но не все дни были плохими. Те мгновения, которые мы провели вместе, останутся навсегда в моей памяти. Твои заклинания сильны, ведьма, но чары твоей женственности, кажется, оказались сильнее.

– Тогда не оставляй меня. Разве ты не видишь? Я умираю от одиночества, – прошептала она сквозь слезы, катящиеся по щекам.

– Вернись к своему отцу.

– Не смею. Я отверженная. И мое возвращение в замок только причинит ему боль. К тому же сейчас он, может быть, уже находится в плену у твоего отца. Неужели я должна возвращаться только для того, чтобы очутиться вместе с ним в темнице.

Принц отвернулся. Решимость его была так же тверда, как и его мускулы.

– Прошу тебя, останься, – сказала она, прикоснувшись к его щеке.

Он сел и привлек ее к себе. Ския решила, что он поцелует ее, и потянулась к его губам. Принц медленно наклонялся вперед, и веки ее, трепеща, сомкнулись в ожидании.

И тут же, схватив ее за свободную руку, принц вырвал свои ладони. Прежде чем Ския успела открыть глаза, он соединил ее ладони вместе и быстро обмотал их толстым кожаным шнурком.

– Не надо, – взмолилась она.

– Я должен, – прошептал он, не смея смотреть ей в глаза.

– Я умру, если ты бросишь меня. Умру… – Слова эти были едва слышны. Воля к жизни уже начинала оставлять девушку.

– Я должен идти, – проговорил он, доставая свою одежду из дубового сундука возле постели. Зашнуровав кожаные брайи, он натянул пурпурную бархатную тунику, расшитую золотом и украшенную королевским гербом и короной.

Ския глядела на принца – такого красивого в утреннем свете, такого царственного в своей богатой одежде. Неловко вскочив с тюфяка, забыв о собственной наготе, она попыталась последовать за ним, но Эйдан вновь повалил ее на постель и привязал сомкнутые руки к спинке кровати.

– Не покидай меня. Я умру… умру, – стонала девушка.

Принц глядел на Скию, явно растроганный ее очарованием и горем. Но королю приходится приносить в жертву собственные желания. Он прикрыл ее шерстяным одеялом и шепнул:

– Я пришлю кого-нибудь, чтобы тебя освободили.

– Ты хочешь, чтобы мое одиночество разделил другой! – горько воскликнула она.

– Нет. Я бы остался с тобой, если бы мог… Но не могу. – В его словах слышалась боль.

Он покинул ее дом, даже не оглянувшись, приказав глазам своим не замечать ее слез, а своим ушам не слышать рыданий.

Он рожден, чтобы быть королем, и королем должен стать.