О, юность моя! - Илья Сельвинский

— А кто их знает? Все может быть.

И тем не менее Шокарев сутки пролежал в «амбулатории» Леонида, а потом целую неделю ходил на пере­вязки.

— Я не борец «Икс». Моя красота от шрама не по­страдает. К тому же доктор Бредихин сделал такой то­ненький шов, что моя будущая жена легко мне его про­стит.

— Значит, все-таки решил демобилизоваться?

— Да. И когда придут большевики, Леонид будет свидетелем, что он сделал мне фальшивую операцию ис­ключительно, чтобы я ушел от белогвардейцев.

— А ты представляешь себе, в какое неловкое поло­жение ты поставишь Леонида?

— Почему же в неловкое? Мы ведь не скажем, что я ему за это заплатил. Налицо будут исключительно идейные соображения.

— Ох, и расстрелял бы я тебя, Володька... С насла­ждением расстрелял бы...

— Бы, бы... А кто тебя будет прятать? ..

Дни шли за днями, а Леська так ничего и не узнал о намерениях атамана. Но, может быть, об этом знают сами казаки?

Леська дождался приезда Андрона и рассказал ему, чего от него, Леськи, ждет партия. Андрон задумался. Потом сказал:

— Готовь с утра шаланду и сеть.

Шаланда доплыла до собора. Оставив Леську в лод­ке, Андрон ушел на базар. Через полчаса он вернулся,

неся в ящике из-под фруктов множество свежих, еще жи­вых карасей, ставридок и барабули. Карманы его то­пырились от бутылок. Под мышкой — каравай хлеба.

* * *

За мельницей показался казачий лагерь. Андрон за­бросил сеть. Елисей начал грести к берегу и сильными рывками заставил шаланду прыгнуть на пляж.

К ним тут же подбежали три казака.

— Здесь нельзя! — закричал один из них.

— А где можно?

— Где хочешь, там и можно, а тут сам видишь — во­енный лагерь.

— Ладно. Сейчас уйдем.

Андрон и Леська вытащили сеть, в которой было мно­го камки и очень немного рыбы, да и та хамса.

— Мелкота! — презрительно сказал низенький, коре­настый, которого казаки звали Прохор.

— У нас и покрупней, — отозвался Андрон и показал ему ставридок.

— Купите? — спросил Леська.

— Кто? Мы?

— Ну да.

— А гроши у нас е? — комически вопросил третий, очевидно кубанец.

— А может быть, другие купят?

— Да другие не богаче нас.

— Как же быть? — раздумчиво спросил Андрон. — Не ворочаться же с этим домой.

— Жинка засмеет?

— Угу.

Андрон подумал и вдруг решил:

— Пустим рыбу обратно в море.

Он зачерпнул ладонью карасей и швырнул их в воду, но станичник кинулся к нему:

— Слышь, рыбак! Давай вот что: сварим из них уши­цу, а? Твоя рыба — наш котелок. А?

— Ушицу... — как бы неуверенно протянул Андрон.

— А что? — поддержал казака Елисей. — Только у нас ни соли, ни лаврового листа. Зато, — он подмигнул станичнику, — водка есть.

Станичник взволновался еще горячее:

— Соли мы достанем, а насчет лаврового листа, — скусно и без него. Уха, да еще с водочкой... Э-эх!

— А из чего костер разжигать? — спросил Андрон.— Ящик у нас есть, да, пожалуй, одного мало.

— Ящики доставим, — успокоил его станичник. — А ну-ка, Прохор, сбегай к повару, притащи казанок и ложки. Только никого сюда не пускай! Скажи, мой бра­тельник отыскался. Тут и самим... Гам — и вот он, зуб.

— Да я зараз...

Он действительно очень скоро вернулся. Запылал ко­стер, белый и бледный на солнце, и вскоре пятеро муж­чин хлебали уху из котелка, держа хлеб под деревянной ложкой, чтобы ни капли не пропало. Потом по кругу пошла бутылка. После третьего глотка беседа стала та­кой дружеской и откровенной, точно люди знали друг друга с детства.

— Сидим, загораем, — сказал высокий станичник.— А что с нас думают делать, никто не знает.

— Так уж и не знают?

— Подлец я буду, не знают! Хоть кого спроси. То ли военная тайна, то ли просто некуды нас девать.

На дороге показались два автомобиля. Окутанные пылью, подкатили они к лагерю. Из первого вышел очень рослый краснолицый человек в черкеске и папахе. За ним двое пониже.

— Врангель!

Прохор вскочил и побежал в лагерь. Двое других остались доедать уху. Уха оказалась невкусной, но ка­заки были очень голодны.

— А нам тоже можно подойти к лагерю? — наивным голосом спросил Леська.

— Подойти можно, а войти нельзя.

Барон Врангель уже держал речь. Голос у него был могучий, а у тихого моря прекрасная слышимость.

— Русские люди! За что мы боремся? Мы боремся за наши поруганные святыни. Мы боремся за то, чтобы каждому крестьянину была обеспечена земля, а рабо­чему его труд, за то, чтобы сам русский народ выбрал себе хозяина. Помогите мне, русские люди! К нам идут из-за границы новенькие пулеметы, винтовки, седла. Дон­цы! Россия смотрит на вас с надеждой. Спасите Россию!

Рядом с Врангелем стояли атаман Богаевский и на­чальник контрразведки генерал Кутепов.

Андрон и Леська решили отступить, пока их не за­метили.

— Да... Беляки определенно чего-то затевают, и как раз в Евпатории. А то на кой Врангелю сюда ехать?

Андрон, конечно, был прав. Но что задумали бело­гвардейцы? Казаки пока не знали.

Дома на скамье под яблоней Леську поджидал Ере­мушкин.

— Авелла!

— Ну, как дела?

— Пошли на мельницу.

— Зачем?

— Увидишь.

И Леська увидел «товарища Андрея».

— Я хотел бы, товарищ Бредихин, услышать из ва­ших уст то, о чем вы сообщили нашему связному. Это для нас чрезвычайно важно. Разумеется, ультиматум де Робека в Москве известен: он ведь послан в два ад­реса — Ленину и Врангелю. Но неужели Богаевский так прямо и сказал, что делается это исключительно для про­волочки времени?

— Да. Так прямо.

— Вы не ошибаетесь?

— Нисколько.

— Вспомните, пожалуйста, если можно, слова ата­мана точно.

Елисей передал все, что слышал, обрисовал обста­новку, в которой проходил разговор.

— Спасибо, товарищ Бредихин. Вы сделали для пар­тии большое дело. Теперь к вам великая просьба. Не­сомненно, белые готовят десант, — кстати, он перед вами, — сказал Ульянов, указывая на лагерь. — Так вот: не сможете ли вы узнать, куда именно бросят эту пуб­лику?

— Сделаю все, что смогу, Дмитрий Ильич.

— Будем вам очень благодарны.

— А теперь у меня к вам свой вопрос: почему меня не хотят принять в партию? Неужели я еще не проверен?

— Этого сейчас ни в коем случае делать нельзя, то­варищ Бредихин. У вас уникальное положение. До тех пор, пока вашего имени нет в списках, все ваши провалы можно объяснить, простите меня, мальчишеством. Но если ваше имя найдут хоть в одном списке, вы для нас потерянный человек. Конечно, мы постараемся вас спря­тать, но работать вы уже не сможете. Однако обещаю вам: как только советская власть утвердится в Крыму, я первый дам вам рекомендацию.

Леська возвращался с мельницы, как со свидания. Он был полон счастья...

Дома, на той самой скамье, где его ожидал Еремуш­кин, сидел уже Сеня Дуван.

— Авелла!

— Здравствуй, Леся. Мама послала меня к тебе: ей очень нужно тебя видеть.

— Хорошо...

— У нас опять беда с Аллочкой, — начала Вера Се­меновна. — Африкан Петрович почему-то отозвал сестру милосердия, Артемий Карпыч уехал в университет, и мы снова должны просить вас о помощи.

— Если я нужен... — рыцарски поклонился Леська и пошел к Алле Ярославне.

— Куда вы исчезли? — спросила Карсавина.

У нее были две улыбки. Одна — общая, расхожая, дружелюбная, предназначенная всем. Другая — особая, с приподнятыми уголками губ, — для очень-очень редких людей. Этой второй улыбкой она и встретила Леську.

Вся нежность, которая скопилась в груди Елисея, устремилась к ней, но Леська сумел взять себя в руки.

— При вас находились муж, и сестра, и атаман. За­чем еще тут я?

— Много званых, мало избранных.

— Неужели я избранный? — бестактно спросил Леська.

— Это я так, из Евангелья, — неопределенно ответила Карсавина, и голос ее прозвучал суше.

Потом появилась Вера Семеновна. Она позвонила атаману и вызвала сестру. Та сделала укол и ушла.

— Подумайте, Леся, — шепотом заговорила Вера Се­меновна, чтобы дать больной уснуть. — Пять дней назад у нас испортился движок, который подавал воду в резер­вуар. Я наняла двух казаков, чтобы они качали вручную. Они покачали-покачали, а теперь ушли. Завтра в гости­нице нечем будет умываться. А у нас Врангель.

— Наймите меня, — сказал Елисей тоже шепотом. — Я как раз сейчас ищу работы.

— Он не справится, — сквозь сон пробормотала Кар­савина.

— Справлюсь!

— Да, но ведь два казака... — сказала Вера Семе­новна уже погромче.

— Ну и что? Если они вдвоем работали, допустим, шесть часов, то я один буду — двенадцать. Простая ариф­метика.

— Гм... Попробовать, пожалуй, можно. Тем более что выхода у меня нет: завтра нечем будет умываться.

— А сколько вы платите?