Живописец душ - Ильдефонсо Фальконес де Сьерра

какими-то тряпками. Маленькая, тощая, ходячий скелет.

– У тебя язык без костей, – проворчала профессионалка, подумав, что в ее-то годы вряд ли за девчонкой угонится.

– Зато он у меня не для того, чтобы отсасывать у мужиков.

– Пока что да, – согласилась проститутка. Затем помотала головой и плюнула. – Бог даст, еще увижу на этом самом месте, как ты сосешь у сифилитика.

Маравильяс заглянула в глаза старухе: тусклые, они не выражали ничего, даже гнева, и девочка умолкла. Снова стала следить за тем, что происходит в таверне. Вторая рюмка. Первую Далмау, по-видимому, осушил одним глотком. Какая-то женщина, пьяная, размалеванная, с огромной грудью, выпирающей из тесного корсета, и с высоким шиньоном, колом торчащим над головой, села за его столик. Хозяин таверны принес вина, хотя Далмау об этом не просил, он даже не обратил внимания на женщину, присевшую рядом. Разозлившись, Маравильяс невольно подошла к двери слишком близко. У кабатчика было меньше терпения, чем у проститутки: завидев девочку, он схватил с прилавка рейку и погнался за trinxeraire; та пустилась наутек под хохот старой шлюхи.

– Поддай ей, Матеу, – науськивала она кабатчика, но тот даже не ступил за порог заведения.

Когда Маравильяс осмелилась вернуться к двери, женщина с шиньоном уже держала Далмау за руку и что-то говорила ему, хотя он, похоже, не слушал; Маравильяс тоже не разбирала слов. Еще рюмка абсента. Глоток, второй…

– «Рюмочница» его не отпустит, – проговорила старуха за ее спиной. Маравильяс обернулась. – «Рюмочница». – Проститутка кивнула на женщину в таверне. – Специализируется на пьяных. Поэтому Матеу и пускает ее внутрь; она их выдаивает в мгновение ока и делится добычей. Если это твой дружок… Просто подожди. Как станет у него пусто в карманах, так его и выставят.

Как будто последовав ее совету и решив подождать, Маравильяс прислонилась к стене дома, откуда было видно таверну, совсем рядом с парадной, где старая проститутка поджидала клиентов; та удивилась, что девчонка посмела устроиться так близко.

– Что у тебя с этим? – мотнула она головой в сторону таверны. Trinxeraire не ответила. – Не важно, – продолжала шлюха, – скоро здесь не на что будет смотреть. – Тут Маравильяс очнулась и непонимающе уставилась на проститутку. Та снова мотнула головой, теперь в сторону улицы Тальерс, где показались двое мужчин во фраках и с ними двое слуг. – Вот идут его приятели, – указала проститутка.

Один был постарше, другой совсем молодой. В старшем по густым бакенбардам, переходящим в усы, Маравильяс узнала хозяина фабрики, где работал Далмау и где ее рисовал. Молодого она никогда не видела; «Амадео», – окликнул его тип с бакенбардами. Вскоре они поравнялись с Маравильяс, заглянули в таверну и узнали Далмау.

– Вот он! – крикнул учитель слугам. – Ты поищи экипаж, а ты ступай со мной, – раздал он приказания.

Слуги бросились исполнять. Первый повернулся и побежал к Ла-Рамбла, второй вошел в таверну вместе с доном Мануэлем. Маравильяс подошла ближе, пользуясь тем, что хозяин таверны разбирался с двумя господами, и увидела, как «рюмочница» исчезает, лавируя между столиков. Интересно, подумала девочка, успела ли она общипать Далмау. Слуга и Амадео подняли его и поволокли; Далмау не подавал признаков жизни. Тот, с бакенбардами, разбирался с кабатчиком, который требовал, чтобы ему заплатили за столько рюмок абсента, сколько Далмау и не выпил, а также за целый графин вина.

– Не платите, дон Мануэль, – предупредил Амадео. – В таких тавернах не выписывают счет. Клиент платит сразу, за каждый стакан.

– Господа… – стал защищаться кабатчик.

– Любезный, – перебил его дон Мануэль, роясь во внутреннем кармане фрака в поисках кошелька, – мне кажется несколько странным, что за столь короткое время этот молодой человек сумел выпить все, что вы перечислили, но я не стану спорить. Сколько с нас причитается?

В то время как он расплачивался, Маравильяс распласталась по стене: экипаж подъехал и остановился прямо у дверей таверны. Trinxeraire оказалась зажатой между стеной и задним колесом.

– Где живет Далмау? – спросил Амадео.

– Где-то в старом городе, – ответил дон Мануэль, – но где точно, не знаю.

– Куда же его отвезти? – осведомился Амадео под пристальным взглядом извозчика, склонившегося с облучка.

Учитель несколько мгновений раздумывал, наконец приказал:

– Ко мне домой!

Далмау затащили в экипаж. Туда же сели дон Мануэль и Амадео, слуги встали на запятки, и извозчик пустил лошадей вскачь. Маравильяс поднялась на цыпочки, чтобы колесо ее не задело, и проводила карету взглядом. Потом молча направилась к Ла-Рамбла.

– Эй! – окликнула ее старая проститутка. – Ты про мальчонку забыла.

Далмау рухнул обратно на постель и закрыл глаза в тщетной попытке избавиться от боли, сдавившей голову, едва он попытался приподняться. За стенами комнаты слышались приглушенные голоса. Он принялся вспоминать: праздник, посмешище, таверна, какая-то женщина… Дальше провал. Он несколько раз глубоко вздохнул и открыл глаза, стараясь не двигаться: слабый свет проникал в комнату через слуховое окно. Маленькая, скромно обставленная. Кровать, кувшин на комоде, в углу стул из некрашеной древесины, с плетеным сиденьем, на нем одежда, аккуратно свернутая. Это его вещи? Он заметил, что лежит совершенно голый. Больше в комнате не было ничего. Окон, как таковых, тоже не было, слуховое окошко выходило во внутренний двор. Далмау все-таки решил приподняться, но его замутило. Голова опять превратилась в бомбу, готовую взорваться, и почти лопнула, когда дверь распахнулась, впустив свет, воздух и шум, все сразу. Жизнь со всей силы обрушилась на него.

– Господин изволил