Годы в огне - Марк Гроссман

«Панове молодцы» кричали «Рады стараться!», у начдива выступили на глазах слезы, и все были довольны друг другом: генерал — куренем, а курень — старым дураком на коне.

Потом говорил атаман Святенко, что он надеется на сотни, как на каменную стену, что один их вид обратит красных в бегство, и «козаки» опять весело и жидко кричали «Ура!»

В три часа дня первого мая головные взводы полка вошли в Кузькино. Крестьяне и какие-то солдаты, надо полагать, расквартированные в селе, глядели на «самостийников» не столько с любопытством, сколько с ненавистью.

Четвертая сотня, не останавливаясь, отправилась в окопы, вырытые в четырех верстах от Кузькино. Остальные по команде составили винтовки в козлы и повалились на травку площади. Поговаривали, что сегодня же «козаков» введут в боевую линию, передав сотни пехотным полкам.

Орловский велел тотчас всем членам ревкома собраться в овраге, отгороженном от деревни садами крестьян.

Когда подпольщики сбежались туда, Василий Иванович заявил, что «настав сичи час» и надо немедля поднимать мятеж, пока людей не растащили в чужие полки.

Все согласились, что это разумно, и условились о сигналах и начале восстания.

Поднимает мятеж 3-я сотня двумя выстрелами в воздух. По этому знаку все подпольщики, а за ними и полк, бросятся к козлам и расхватают винтовки. Затем прогремит залп, тоже в воздух — сигнал, что парный выстрел услышан и курень поддерживает своих.

Главная задача поначалу — истребить офицеров своего и пехотных полков, стоящих в Кузькино. Уничтожить надлежит также истинных добровольцев, кулаков и филеров Гримилова.

Ревком еще совещался, когда Орловский приказал группе подпольщиков отправиться в село под видом квартирьеров. Разведке поручалось выяснить, какие полки стоят в деревне, как они отнесутся к восстанию, как охраняются штабы, где стоят пулеметы. Следовало также узнать, на чьей стороне окажутся крестьяне, когда заполыхает мятеж.

Посланные вернулись через час. Сведения, которые они принесли, вполне обнадеживали. И солдаты, и крестьяне села ненавидели Колчака.

Разведка донесла, что в Кузькино стоят штабы и роты двух пехотных полков, Отдельного егерского батальона 11-й Уральской дивизии и Исетский полк 12-й Уральской дивизии. Доставлены были и непроверенные сведения, что в селе есть какие-то мелкие подразделения Златоустовского полка.

Позиции этих частей, как выяснили раньше, находились в четырех верстах. На ближних холмах выстроились пушки, а рядом пехотинцы и артиллеристы рыли окопы.

Но много существеннее были сведения, что пехота «бродила». Там тоже оказались сильные подпольные группы, и достаточно одной искры, чтобы полыхнул пожар.

Еще вчера полки получили приказ наступать на Васильевку и Новоаширово и оттеснить красных за реку Кинель.

2-й и 3-й батальоны Исетского полка (он формировался в Екатеринбурге, — и там тоже готовили мятеж), понукаемые офицерами, вышли из Кузькина и стали развертываться в боевой порядок. Но 1-й батальон идти отказался и угрожал остальным огнем. Бунт возглавили екатеринбуржцы Константин Белов, Иван Кокин и Алексей Латков.

К мятежникам кинулись офицеры, и штабс-капитан Панич ударил нагайкой одного из вожаков подполья. Тот не сдержался и выстрелил в обидчика из винтовки. Раненый сполз с коня и трясущимися пальцами вытащил из кобуры наган.

Когда обессиленный офицер наконец взвел курок, рядовой исчез, а остальные солдаты отправились в Кузькино. Как выяснилось немного позже, стрелявшего укрыл у себя в подполе крестьянин Федор Прокопьевич Сенцов.

Пытаясь предупредить бунт или развал 2-го и 3-го батальонов, офицеры вернули их в село и попытались там арестовать зачинщиков волнений. Солдаты ответили огнем, но офицерам удалось отнять у них пулемет.

Начальник дивизии, плохо понимая, что может случиться в ближние часы, назначил следствие.

…Ревком куреня уже заканчивал обсуждение неотложных дел, когда подошли повторно посланные в деревню «квартирьеры». Обстановка в селе и на позициях была вполне ясна, единственное исключение составлял егерский батальон. Его взводы охраняли штабы и знамена полков; ходили слухи, что батальон раньше выполнял карательные функции. Солдаты, похожие на анархистов семнадцатого года, носили черные бескозырки и подрезанные на манер бушлатов шинели. Один бог знает, куда они повернут дула своих карабинов.

Ревком куреня решил: если станут стрелять в повстанцев, смести батальон с лица земли.

Члены военно-революционного совета старались предусмотреть все, что можно.

Погоны решили пока не снимать, чтоб раньше времени не встревожить офицеров.

Позаботились и о крестьянах. Сигнал о восстании прозвучит лишь по возвращении стада, то есть тогда, когда на улицах уже не будет жителей.

В первую очередь предстояло атаковать штаб 41-го Уральского пехотного полка, вполне известного куреню. Это был тот самый полк, что формировался в Челябинске, полк, в котором озверевшие офицеры растерзали рядовых Зайцева и Маликова.

В семь часов стадо вернулось домой, и Кузькино затихло.

Наступил решительный срок.

В семь часов тридцать пять минут вечера тишину села разорвали два сигнальных выстрела. Стреляли Федор Колчук и Иван Иштван.

— До брони! — этот призыв к оружию, повторенный всеми пятерками, разнесся, кажется, по самым дальним переулкам и окраинам села.

К бойцам кинулся сотенный Белоконь.

— Хто стриляв, сучьи диты? Хто?!

Мелькнул штык винтовки Василия Короля, и капитан без дыхания рухнул навзничь.

Услышав стрельбу, поспешили к взводам командиры. Впереди бежали куренной атаман и сотник Лушня.

Им преградили дорогу.

Святенко закричал: «Геть з-перед очей!» — и вытащил из кобуры браунинг. Глаза атамана налились кровью.

Сюда уже спешили со штыками наперевес Степан Пацек, Михаил Забудский, Андрей Лебедь, Иван Лисовец, братья Натыкины.

Куренной только теперь понял, в чем дело, и на ходу выстрелил в Пацека. Он нервничал и — промахнулся.

В ответ грянул нестройный залп, и все шесть офицеров упали на землю.

Казалось, в людях безудержно прорвался вековой гнев нищеты, бесправия, унижений, гнев вечного труда и недоедания перед сытым самодовольством помещиков и буржуа. Теперь едва ли можно было остановить этих людей, у которых «на вику горя — море, а радощив — и в ложку не збереш».

Клич «Бей золотопогонников!» гремел над площадью, и за полчаса мятежа были уничтожены восемьдесят офицеров.

Бунчужный, заменивший Кургузова, пытался стянуть к себе «справных козаков» и стрелял почти в упор по своей сотне.

Его свалили пулеметной очередью.

Еще в начале мятежа люди Василия Киселева кинулись к телефонным проводам, что связывали штабы в селе с Сарай-Гиром, с батареями и заставами близ Кузькина.

Покончив с офицерами, Пацек вскочил на первого попавшегося коня и во главе 3-й сотни кинулся снимать пехотные заставы. Захваченные врасплох, они не оказали никакого сопротивления.

Паника летела по белым частям, и всюду бурлил крик, что красные напали с тыла, и всем теперь смерть, и надо скорей задирать руки!

Пацек, разоружив заставы, поскакал к пушкам. Пехотное прикрытие орудий, увидев конницу, пустилось бежать, а прислуга, напротив, встретила восставших дружеским «Ура!».

А в это время в селе гремел огневой бой. Первая сотня куреня, к которой примкнула пехота, обрушилась на штабы полков.

Навстречу Лебединскому, управлявшему сотней, и Максиму Мартынюку бежали три офицера Исетского полка. Они были испуганы, бестолково кидались из стороны в сторону, кричали: «Что случилось? Где красные? Отставить панику!»

Один из них схватил Мартынюка за ворот, рванул к себе.

— Куда бежишь?!

Выстрелы пригвоздили исетцев к земле.

Уральский (Челябинский) 41-й полк, не забывший еще трагедии в Красных казармах, загнал в канаву унтер-офицера 8-й роты Виноградова. Это был тот самый унтер, по доносу которого офицеры расправились с рядовыми Зайцевым и Маликовым.

Виноградов вполне понимал, что его ждет, и была у него теперь неравная борьба со смертью.

Писарь Дмитрий Пигин бросил в канаву ручную бомбу. В следующую секунду восставшие кинулись к унтеру, его тело взметнулось на штыках в воздух и жестко грянулось о глиняный грунт площади.

Кузькино продолжало кипеть от выстрелов и криков. До нового пятистенка, где помещался один из штабов, восставшие не добежали: с колокольни и штабного чердака ударили пулеметы.

Штаб подавили быстро, закидав гранатами, а колокольня выгрызала бреши в цепях атаки.

Часть площадки окаймлял каменный забор, и Лебединский приказал бойцам укрыться за ним и стрелять по вспышкам.

Уцелевшие в этой бойне офицеры и добровольцы, спасая себе жизнь, бросились на север, в тыл. Их не преследовали: за селом уже стояли заставы куреня и вылавливали беглецов.