Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

у древа любви и множество других ветвей и отростков, они дарили радость всем уголкам, наполняли искрящейся жизнью все местечки. Между раскрытых ног Онирис распускался цветок с живыми алыми лепестками, и каждый из них ласковым трепетом доводил её до стона, до исступлённого самозабвения, до сладких слёз. Вся эта симфония чувств по живому, как нервное волокно, древу любви возвращалась к Эллейв, она ощущала возлюбленную изнутри, была погружена в неё душой, сердцем и телом. Самое сладостное погружение на свете не хотелось заканчивать никогда.

Хотелось вечно пить мягкость её губ, ощущать лёгкую, воспламеняющую ласку её разгорячённых ладошек. Разве это могло наскучить, приесться? Золотой шёлк её волос волшебной сказкой рассыпался по подушке, и Эллейв погружала губы в эти скользящие, тепло окутывающие, шаловливо щекочущие волны, а мягкая ладошка Онирис согревала лаской голову Эллейв.

Самая нежная, ласковая, самая драгоценная на свете Онирис отдыхала в её объятиях. После ошеломительной вспышки наслаждения она блаженно и немного измученно трепетала ресницами, а Эллейв покрывала поцелуями всё её милое личико. Хотелось с урчанием впиваться в эти свежие щёчки, серебристый пушок на которых был таким нежным и незаметным, что ему и бритва не требовалась. Эллейв мягко и влажно щекотала её лицо губами, приникала горячим ртом к её шелковистой шее, ласково тёрлась носом о её носик. Утолив первую неукротимую жажду единения с любимой, Эллейв теперь основательно и вдумчиво наслаждалась неторопливыми ласками. И Онирис тоже соскучилась, это чувствовалось в томном трепете её ресниц, в её блестящем и любящем взгляде, в цепкой нежности её объятий.

— Прекрасная Онирис... Любовь моя, — щекотала Эллейв горячим шёпотом её хрупкие ключицы.

— Родная моя Эллейв... Мой самый драгоценный на свете волк, — отвечала та серебряной, как пушок на её щеках, лаской своего приглушённо-нежного голоса.

Они снова погрузились друг в друга, слились в сияющем единении, и весь мир перестал для них существовать в эти мгновения. Осталась только колдовская щекотка шёпота по коже, только блеск подёрнутых чувственной дымкой глаз, только взаимное проникновение, слияние всеми уголками и частичками душ и тел.

Когда они добрались-таки до своих бокалов, огонь в камине уже почти угас. Эллейв лениво и расслабленно развалилась в кресле, не утруждая себя одеванием, а Онирис куталась в лёгкую простыню, сидя у неё на коленях. Сделав по глотку дорогого вина, которое Эллейв привезла из рейса для вот таких случаев, они слились в поцелуе. Хмельным Эллейв не увлекалась, а если и пила иногда, то предпочитала «кровь победы». Но для нежной, утончённой и хрупкой Онирис этот суровый морской напиток не годился, поэтому Эллейв выбрала самое изысканное вино и приобрела целый ящик, не пожалев денег. Отпив ещё глоток, Онирис облизнулась.

— Оно чудесное... Чем-то цветочным отдаёт, — сказала она. — Очень тонкое, ласкающее... Чарующее.

То, как она сладострастно и соблазнительно провела язычком по губам, мгновенно воспламенило Эллейв. Она утопила ротик возлюбленной в ненасытной жадности своих губ, а вино вкрадчиво подогревало изнутри благородными цветочными чарами своего букета.

— Век бы от тебя не отрывалась, — хрипловато пророкотала Эллейв, поймав и нежно потеребив подбородок Онирис. — Ласковая моя, прекрасная моя... Встречи в снах — ничто по сравнению с явью!

Её ноздри чувственно подрагивали, в глазах мерцали волчьи искорки, и Онирис млела от этой внутренней звериной силы. Эллейв нравилось завораживать её своим волчьим огнём — не злым и не опасным, а страстным и ласковым, окутывающим любимую надёжными объятиями. Подрагивая верхней губой в великолепном оскале, она порычала немного Онирис на ушко — для остроты ощущений. Это был не угрожающий, не агрессивный рык, а игривый, знойный и сладострастный. А Онирис вдруг тоже оскалила свои беленькие и милые клыки и — о чудо! — тоже рыкнула.

— Это что у нас тут за прелесть такая? — умилилась Эллейв. — Кто это тут зубки показывает, м-м?

Простыня тут же слетела с Онирис, открывая жадному сверкающему взгляду Эллейв точёное и гибкое, изящное тело возлюбленной. Её загорелая в плаваниях рука по-хозяйски властно заскользила по изгибу поясницы Онирис и легла на её маленькие, но округлые и упругие ягодицы.

— Кто это тут на меня рычать вздумал? — с шутливой угрозой дохнула Эллейв в ушко девушки. — Видимо, эта дерзкая попка захотела наказания!

В следующий миг Онирис снова очутилась в постели с порозовевшей от шлепков попкой. Она мило возмущалась, пищала, кряхтела и порыкивала, в шутку пытаясь вырваться из несокрушимых объятий, но Эллейв сгребла её надёжно. Нежно прикусив каждую половинку провинившегося мягкого места, она властно раздвинула ей колени и нырнула языком туда, где недавно трепетали лепестки огненного цветка.

Эллейв весь остаток дня и всю ночь не выпускала бы любимую из объятий, но, увы, они были сегодня ограничены во времени: не следовало слишком надолго оставлять Ниэльма, пусть даже и под присмотром помощника и штурмана.

— М-м, пора возвращаться, — с досадой простонала Эллейв с длинным выдохом, уткнувшись лбом в лоб Онирис. — Не будет же мальчишка ночевать на корабле!

— Батюшка Тирлейф, наверно, уже волнуется, — согласилась Онирис, глянув на часы. — Ниэльму через час нужно спать укладываться, а его ещё дома нет.

Их губы влажно слились в заключительном поцелуе, и они принялись одеваться. Помогая Онирис застёгивать наряд, Эллейв не удержалась от соблазна горячо дохнуть ей между лопаток.

— Эллейв, ну, не дразни меня, — застонала та. — Нам же идти уже надо!

Она хихикала, извивалась и всячески пыталась оторвать от себя некстати расшалившиеся руки возлюбленной.

— Мы так никогда не выйдем! — смеялась она.

— М-м, не могу от тебя оторваться, — чувственно урчала Эллейв, щекоча губами и дыханием её шею.

Наконец они всё-таки вышли под чистое и светлое вечернее небо. Улицы были мягко озарены закатными лучами, и стены зданий горели янтарным светом. Ведомственные квартиры были расположены поблизости от порта, и вскоре Онирис с Эллейв были на корабле. К ним уже спешил помощник Вердгод с озабоченным лицом. Эллейв сразу нахмурилась.

— По твоей виноватой физиономии уже вижу: что-то случилось, — проговорила она грозно. — Надеюсь, не с мальчиком беда?!

— Э-э, кхм, кхм, — смущённо откашлялся Вердгод. — Да вот боюсь, что как раз с ним и вышла... э-э, небольшая неприятность.

— Какая ещё неприятность?! — взревела Эллейв, надвигаясь на помощника.

Он был ниже её ростом и более щуплого телосложения, несмотря на свою принадлежность к мужскому полу. Робко попятившись, он скороговоркой зачастил:

— Да ничего особенно страшного,