Флёр - Синтия Хэррод-Иглз

— Вы на самом деле считаете, что когда-нибудь встретите такого человека?

— Да, — ответила нехотя Флер. — Я уже встретила однажды.

— Ну и что случилось?

Наступил удобный момент, чтобы открыться ей, но Флер вдруг осознала, что пока еще не готова к этому.

— Я ошиблась. Как выяснилось, он не разделял моих чувств.

Роза долго смотрела на нее, потом, вздохнув, снова легла.

— Не грустите. Вы еще так молоды. У вас будут другие мужчины. Вы слишком красивы, чтобы затеряться на полке.

Чистые душой и телом, в воскресенье утром они пошли в церковь. Маленькая приземистая церквушка с голубым куполом и рассыпанными по нему серебряными звездочками стояла на главной улице, прямо напротив въезда в имение. За ней теснился целый ряд деревянных строений, а еще дальше в небо поднимались струйки дыма из невидимых изб далекой деревни.

Внутри церкви для английских глаз было слишком темно, так как никаких окон в ней не имелось. Помещение храма освещалось лишь множеством горящих свечей, поставленных под висящими на стенах иконами. Их было здесь так много, что они почти закрывали все стены. Пламя свечей отражалось в золотых венцах и высвечивало богатство риз, создавая впечатление скрытых наполовину от глаз человека драгоценных камней, рассыпанных в тени пещеры пиратов.

Флер была очень удивлена, когда она впервые с Полоцкими посетила церковь. Там не было ни стульев, ни лавок, но, как ей объяснили, русские никогда не сидят в присутствии Царя царей, и даже сам император перед ним становится на колени. Это показалось Флер еще одним доказательством искренней, глубокой веры у русских, и ей становилось стыдно, когда она думала о полном безразличии к религии, с которым сталкивалась на каждом шагу дома, и о глубоких раздорах в лоне английской церкви.

Служба понравилась ей, хотя она не поняла ни слова. Литургия звучала такой величественной, звонкой, раскатистой, а хор пел прекрасно, но удивительно печально. В нем чувствовалась такая же печаль, которая пронизывала и лики византийских святых. В песнопениях не было той средневековой веселости и беззаботности, свойственных английским религиозным гимнам и ранней церковной живописи. Православное христианство, судя по всему, обладало глубокой меланхолией, своими корнями уходившей в мрачную тайну церкви и лиловые облака ладана, пропитавшего весь воздух.

После окончания службы Роза повела их к нахлебникам своей семьи, которые жили в деревянных постройках за церковью. Весь остальной день они провели дома. Милочка с Ричардом занимались разгадыванием картины-загадки, а Роза с Флер болтали. Потом Роза читала, а Флер занялась своим дневником. Молодые в это время играли в карты с различными картинками, перешептываясь друг с другом и хихикая.

На следующий день, в понедельник, в полдень в усадьбу приехал граф Карев.

— Да, вот что я хотел показать вам прежде всего, — сказал граф, когда они остановились перед громадным портретом, который, казалось, занял все пространство на лестничной площадке на первом этаже. — Это моя мать, Анна Петровна.

Он уже несколько дней, занимаясь своими делами, выкраивал время, чтобы провести Флер по громадному дому.

— Если бы я показал вам все сразу, то это вас утомило бы, — объяснял он ей свою тактику. Это было еще одним проявлением доброты и заботы о ней после его возвращения. Карев относился к Флер как к своему старому другу, которого высоко ценил. Он неизменно заботился о ее удобствах и удовольствиях. Постоянно искал встреч с ней, предпочитая ее общество любому другому.

Все это не было похоже на их прежние близкие отношения. Между ними чувствовалась некоторая напряженность, которая говорила о том, что они не безразличны друг другу. Иногда, бросив на него случайный взгляд, она замечала на лице графа выражение, которое никак не могла до конца понять, и это постоянно угнетало ее воображение. Флер знала, что это не ускользнуло от внимания Розы. Она неоднократно замечала, как та внимательно наблюдала за ними обоими, и видела на ее лице озабоченность и недопонимание. Пару раз ей показалось, что Роза хотела с ней поговорить об этом, но так ничего и не произошло.

Флер с болью в душе наблюдала за реакцией Людмилы, особенно после того страстного признания в любви в ее спальне, когда они вернулись с бала. Ей казалось, что все подтверждается. Она считала, что Людмила до сих пор привязана к Кареву, но вела себя с удивительным достоинством в его присутствии и даже казалась несколько подавленной, словно немного боялась его. Карев относился к Милочке с самым серьезным почтением, которое может проявлять бездетный мужчина по отношению к милому подростку, — в этом не таилось для него никакой опасности. Флер видела, что Милочке теперь нравилось больше времени проводить с Ричардом. Ведь с ним она могла забыть обо всем и затеять настоящую возню. Флер чувствовала, что если уже сейчас наступило охлаждение, то через несколько недель она совсем позабудет о своем страстном увлечении.

Сегодня, когда Милочка с Ричардом поехали кататься на лошадях, Карев предложил ей посмотреть картины.

— У нас в доме их целая коллекция, но лишь несколько по-настоящему ценны. Одна или две принадлежат кисти старых мастеров, а остальное — семейные портреты. Они почти поровну разделены на две части — изображения лошадей и портреты их хозяев. Семья Каревых всегда любила своих лошадей!

Когда они обошли все главные комнаты на первом этаже, Флер поняла, что граф был прав. Большинство картин не имели художественной ценности, хотя одна или две из них выделялись оригинальным сюжетом. Та, перед которой они сейчас стояли, была весьма заурядной, разностильной, но она заинтересовала Флер, потому что на заднем плане художник изобразил английский ландшафт с крошечными земельными участками, похожий на лоскутное одеяло, украшенный лесами и уютными фермами. Этот, пейзаж так отличался от того, который сейчас окружал ее, что на какое-то мгновение она заскучала по дому.

— Это скорее похоже на Беркшир или Уилтшир, — заметила Флер, — но не на Россию.

— Предполагается, что это Хэмпшир, откуда родом моя мать, — сказал, улыбнувшись ей, Карев. — Но она не была великим живописцем. Задний план она нарисовала сама, правда, с помощью отца, чтобы постоянно вспоминать о родном доме. Остальное было дописано крепостным художником. Вы увидите здесь множество его работ. Ему очень хорошо удавались лошади, поэтому его и держали в усадьбе.

— Понятно, — отозвалась Флер.

На переднем плане была изображена женщина в амазонке красного цвета, сидевшая верхом на прекрасной лошади черной масти. Лошадь была великолепно написана, а женская фигура получилась неестественно скованной и непропорциональной, хотя лицо ее ему удалось лучше.