Умножающий печаль - Аркадий Вайнер

– Поехали, – согласился Серега. – Езжай не быстро, не нарушай.

Она вздохнула, на миг обернулась ко мне:

– И это говорит мне полицейский якобы с человеческим лицом! – И тихо, ликующе засмеялась: – Который втравил меня в страшные уголовные события! Невинная чистая девушка попала в бойню, как кур в ощип…

– Невинная чистая девушка, не говорите этого никогда при болгарах! – драматически воскликнул я – не мог удержаться, не поделиться с таким боевым товарищем из сокровищницы жизненных наблюдений.

– Почему? – удивилась она.

– У меня был дружок, Любомир Танев, чемпион Болгарии. У нас на соревнованиях услышал про этого самого кура и пришел в ужас от такой садистской жестокости. На их южнославянской фене кур обозначает мужской член, и Любо никак не усекал, зачем его совать в щи, в любимый всенародно, можно сказать, кипящий кислый суп из капусты…

Серега положил ей руку на колено:

– Так, Лена, все в порядке. Жить будет – шок прошел, Кот вернулся в свой репертуар… По-моему, я рановато расстегнул на нем наручники. Его надо, как Пугачева, возить по Москве в клетке.

– А ты молчи! – строго окоротил я его. – Вы, Лена, не верьте первому впечатлению, оно обманчиво. Смотришь на Серегу – такой, кажется, солидный господин, на службу по утрам в смокинге чапает, а на самом деле он паренек незамысловатый.

– Обидеть художника может каждый, – заступилась за него Лена.

– Клянусь, правду говорю! – сказал я и поклялся нашей старой дворовой клятвой: – В рот меня тя-ля-па-тя жареными пончиками!

И Серега вспомнил, засмеялся – лет двадцать пять назад мы присягали на правду этой чепухой. Я хотел его вывести из стресса, немного разрядить, развеселить – ему сейчас наверняка очень тяжело. Он ведь там, на мостовой в Теплом Стане, шагнув с тротуара, сделал очень трудный, жизнераздельный шаг. Про него, ненормального, наверняка в служебных аттестациях кадровики пишут – «лично честен»…

– Так вот, сообщаю вам, Лена, что учеником в средней школе этот красавец был вполне убогим. И помогал ему наш общий друг, наоборот, очень талантливый, тогда он был гордостью школы и звали его Хитрый Пес. Сейчас он выбился в большие люди, заведует огромным зверинцем… При правильном вашем поведении я вас с ним познакомлю как-нибудь.

– Спасибо большое! – радостно согласилась Лена. – Мечтаю заглянуть в зверинец…

– Ну, однажды бьется Хитрый Пес с бедным Серегой час, другой, растолковывает какое-то уравнение или теорему, а может быть, закон природы… Мне это, честно говоря, все едино – бим-бом, не упомню сейчас…

– Я догадываюсь, – поддакнула Лена.

– Не берет Серега объяснение в ум, не врубается, о постороннем мечтает, и наконец завизжал от отчаяния Хитрый Пес: «Как же можно быть таким тупым кретином! Как это можно не понимать?» А Серега ему мягко так, спокойно, ласково говорит: «Не злись, Саня! Я не кретин, честное слово! Просто у меня совсем другой ум»…

– Изумительно! – захохотала Лена. – Я то же самое говорю! Но один вопрос покоя не дает – что во время этих занятий делал Кот Бойко?

– Я? Как что? Лежал на тахте и смотрел иллюстрации в «Гинекологии» Штеккеля…

По плечам, по затылку Сереги я видел, что он уже отошел немного, расслабился. Мы, наверное, проехали километра два, от Востряковского кладбища до Минского мотеля, когда он обернулся и спросил:

– Ты к чему эту историю вспомнил?

– Ни к чему! Просто так! К слову пришлось! – заверил я, а потом все-таки сказал: – Спасибо великому духу Цакуге-дзену за то, что у тебя, Серега, другой ум…

– Уймитесь, мужики! – вмешалась Лена. – А то я от умиления зарыдаю, слезы застят мне глаза, и я совершу наезд…

Молодец, кремневая девка! Как говорят лошадники – напор класс бьет! Генерация Некст!

– Да мы уж спозаранку на «Бетимпекс» наехали, – заметил я.

На подъезде к Ленинградскому шоссе Серега сказал Лене:

– Здесь не съезжай, до следующего поворота гони. На Левобережную…

– Зачем? Здесь же быстрее?

– Делай, что я тебе говорю! – коротко и хлестко сказал Серега. – Минуешь Ленинградку, сразу перестраивайся в правый ряд.

Чего-то он там хитрое, непонятное кумекал своим другим умом. Из бортового кармана на двери достал трофейные пистолеты и черный пластиковый мешок, свалил в него громыхнувшие пушки. Взял сумку Лены, вытащил из нее никелированный браунинг-автомат -дорогую вещичку, и тоже бросил в мешок.

– Сережа, ты что? – ахнула Лена.

Я своего другана знаю лучше – помалкивал. Слава Богу, ему не пришло в голову открыть мой чемодан.

Машина въехала на широкий многополосный мост через Москву-реку. Виды отсюда – волшебные. Яхты плавают. Песок на пляжах призывает. Красота!

– Притормози, пожалуйста, на середине, – попросил Серега.

Лена оглянулась, за нами было пусто, в соседних рядах – ближе к осевой – телепалось несколько попутных машин. Джип остановился, Серега выскочил на бордюр, на ходу завязывая горловину мешка, нагнулся через балюстраду и кинул в водяную бездну роскошный арсенал, тысяч на пять хорошего товара в пучину булькнуло. Осмотрелся на мосту, прыжком вернулся на сиденье, хлопнул дверцей:

– Теперь помчались… Съедешь на Левобережную, через Химки-Ховрино выскочишь на Водный стадион…

– Хорошо, – сказала Лена, но голосок ее, тон не предвещали ничего хорошего. И не утерпела, добавила:

– Хорошо было бы тебя вслед за мешком скинуть…

– Послушай меня, – предложил ей Сергей, и это была не любовная просьба, а жесткий приказ. – Запомни, как Бог свят – кто бы и когда бы тебя ни спросил, что ты делала сегодня ночью, отвечать будешь одно: около полуночи, точнее не помнишь, ты вместе со своим отцом покинула празднество у Серебровского и ночевала под родительским кровом. Поговори с отцом и втолкуй ему это твердо. Никогда и ни с кем ни в какой Теплый Стан не ездила и не знаешь, где он находится. На любой вопрос, который тебе не понравится или покажется затруднительным, отвечай – не помню! Не помню, не видела, не знаю… Поняла?

– Не помню! Не помню, не видела, не знаю! – бойко отрапортовала барышня.

Серега покачал головой:

– Не остроумничай, остроумица моя, девица Остроумова…

Потом мы приехали к ней домой, Лена упорхнула в душ, Серега отправился на кухню варить кофе, а Лора наконец оттаяла совсем и несокрушимо мягко сообщила мне:

– Кот, любимый, я уезжаю.

– Куда? – не смог я подключиться. – Когда?

– Сегодня. Я тебе говорила… ты, наверное, не помнишь… у меня друзья живут в деревне…

– В глуши, в Саратове?… – задохнулся я.

– Под Брянском. Я бывала у них…

– Лора, там же необитаемая жизнь! Ты уверена, что из нас выйдут Робинзоны Крузы? Томом Крузом я еще могу попробовать! А Робинзоном – ну ни за что! Ну просто никогда!

– Кот, ты не понял меня… Я одна поеду.

– Яблочко мое, ты боишься?

– Нет, Кот, уже не боюсь… Но сейчас я тебе не помощник, не подруга. Гиря на ногах, камень на шее… Я не хочу, чтобы ты вспоминал меня с досадой. Я хочу, чтобы ты вспоминал обо мне с радостью…

Вошел Серега с кофейником, и я сразу запросил его:

– Слушай, командир, Лора хочет свалить в деревню… Это же дичь!…

– Где деревня? Далеко? – деловито осведомился Серега, разливая по чашкам кофе.

– В Брянской области, недалеко от Жиздры, – сказала Лора. – Там у меня друзья фермерствуют в выморочной деревне…

Не очень долго раздумывал мой друган, поведал с солдатской искренностью:

– Лора, вам, пока суд да дело, все равно возвращаться домой нельзя. Лена соберет для вас необходимые на первое время вещички. Сегодня же надо ехать! – отрубил Серега, как судебный исполнитель.

Я еще только возбух, чтобы сказать пару ласковых, а Серега развернулся на каблуках и уперся в меня свирепо:

– Лучше помолчи! Лора дело говорит. Мы не контролируем ситуацию, мы бежим и прячемся. И не выеживайся! Попробуй понять, что Серебровский – это не наш бывший дружок Хитрый Пес. Это совсем другой, неизвестный нам человек… – Он постоял, подумал, будто вспоминал что-то, а потом медленно проговорил:

– И, если хочешь, можешь меня не уважать… Но я часто, со стыдом и болью, ловлю себя на том, что боюсь его…

Я подошел, обнял его за плечи, спросил растерянно:

– Верный Конь, он что, сломал тебя?

А Серега покачал головой:

– Дело не во мне. Он и такие, как он, сломали мир…

АЛЕКСАНДР СЕРЕБРОВСКИЙ: УТРЕННИЙ СОН

Утром, совсем рано, еще не рассвело по-настоящему, ко мне пришла Марина.

Нырнула под простыню, обняла меня, прижалась, и тягота моя, страдание и боль мгновенно утонули, растворились в половодье острого счастливого наслаждения.

Я слышал ее тихо рокочущий голос, смотрел на эти приоткрытые для поцелуя губы с чувственно-нежным разрезом, прикрытые сумраком ресниц глаза – и, безумея, я не воспринимал смысл ее слов, я был с ней, в ней, и мне было все безразлично, и со всем я был заранее согласен. Жаркий, бредовый, сладкий лепет, адреналин, бормочущий в крови, как весенний ручей…