Брат на брата. Окаянный XIII век - Виктор Карпенко

В ночь на 4 февраля 1238 года разыгралась слепая метель, а когда утром пятого ветер стих и сквозь серые тучи проглянуло солнышко, на краю Раменского поля напротив Золотых ворот замаячили фигурки всадников. Это были татарские дозоры. Вскоре ханская конница широкой волной прихлынула к городу, заняв все поля в округе, перелески и даже обрывистые берега Клязьмы и Лыбедя.

Надрывно гудел сполошный колокол. Владимирцы поднялись на стены. На смотровую площадку башни, что стояла у самых Золотых ворот, взошла княгиня Агафья со снохами. Здесь уже находились князья Всеволод и Мстислав, воеводы, поддерживаемый чернецами, у самой бойницы стоял епископ Митрофан. Утирая слезящиеся от яркого солнечного света и белого снега глаза, он мелко крестился, причитая:

— Спаси и сохрани, Господи.

— Что скажешь, Петр Ослядюкович? — обратилась княгиня к воеводе. Тот, крякнув в седую бороду, выделяя каждое слово, весомо ответил:

— А что сказать, княгинюшка? Сама видишь: ворог силен и нет ему числа. Но, Бог даст, продержимся до прихода великого князя Юрия Всеволодовича.

Княгиня перевела взгляд на сыновей. Те стояли рядом, плечо к плечу, бледные и, как ей показалось, растерянные. Снохи тоже были бледны и испуганны.

— Никак посольство! — обернувшись к стоявшим на площадке Всеволодовичам, воскликнул один из находившихся в башне дружинников. — До полусотни!

— Прикажи, чтобы не метали стрел в послов! — распорядился Всеволод Юрьевич и, стремясь получше разглядеть татарское посольство, перегнулся в оконном проеме. — Судя по одеже и лошадям, татарва звания не простого.

Не доезжая тридцати шагов до Золотых ворот, всадники остановились.

— Эй, урусы! Где ваш царь Юрий? Почему он не выходит приветствовать великого Джихангира, не несет ему даров и свою покорность? Может, он не знает, что сам хан Бату пришел в его земли? Так скажите ему об этом, — кричал толмач, а татары весело хохотали, тыча рукоятями плетей в сторону городских башен и стен. — Великий хан милостив только к покорным!

Покричав безответно еще немного, татары ускакали к своим кибиткам и разбиваемым шатрам, а к воротам направилось еще двое конных, тащивших на аркане третьего. Когда они подъехали достаточно близко, княгиня Агафья обмерла, узнав в черном от копоти, окровавленном, в изорванном кафтане сына.

— Мой Бог! Владимир! Да что же они с тобой сделали, изверги?!

Толмач, горяча коня плеткой, выехал вперед и, приложив ладонь ко рту, чтобы было слышнее, прокричал:

— Великий хан дает вам время до полудня на раздумья. Коли не покоритесь его воле и не откроете ворот, с каждым будет вот так!

Он выхватил кривой меч и, закрутив коня, обрушил его на голову плененного князя Владимира. Ропот негодования и душераздирающий крик княгини Агафьи повисли над Раменским полем.

Вечером большая группа всадников несколько раз объехала город. Татары высматривали, сколь защищен Владимир, насколько крепки его стены и как глубок ров. На следующий день под стены города было согнано несколько тысяч пленных, и те под ударами плетей и палок в короткий срок обнесли Владимир бревенчатым тыном. По замыслу хана Батыя ни один горожанин не должен был покинуть города. А утро шестого февраля было оглашено барабанным боем и ревом труб. Хан Батый отдал приказ о начале штурма. Тумен за туменом, волнами, шел на стены стольного города и откатывался, неся потери. Зная, сколь богат Владимир, хан запретил забрасывать город горючим маслом и огненными стрелами. После полудня татары подкатили к стенам телеги с огромными бревнами, висящими на кожаных ремнях, и приспособления из бревен, бревнышек и большущей ложки, перетянутой крест-накрест то ли волосяными веревками, то ли лошадиными жилами.

— То пороки и катапульты. Я такие у ромеев видел, — пояснил один из дружинников, внимательно всматривающийся в приготовления татар. — Теперь токмо держись! Ужо начнут каменья кидать и стены долбить.

Прикрытые огромными щитами, татары подкатили пороки под самые ворота города и принялись бить комлем бревен, окованных медными листами, в створки, а катапульты с уханьем кидали многопудовые каменные глыбы, сметая башенные надстройки, проламывая крыши домов, расшатывая дубовые бревна стен. Но владимирцы стояли крепко. И когда под ударами упала часть стены между Золотыми и Ириньиными воротами и в пролом устремилась татарская конница, дружинники своими телами закрыли проем и, несмотря на неимоверные усилия нападавших, до ночи выстояли. За ночь же стену восстановили, и она встретила утренний штурм татар монолитом.

Петр Ослядюкович, вторые сутки не смыкавший глаз и потому черный и сердитый, обходил защитников стен, подбадривая и поучая. Закончив обход, он с удивлением отметил, что не встретил ни Всеволода, ни Мстислава, ни одного из бояр.

— Кто видел князей? — раздраженно воскликнул он, обращаясь к стоявшим у ворот дружинникам и ополченцам.

— Так все в Успенском соборе. И княгиня Агафья, и князья, и бояр во множестве. Сам зрел, — пояснил один из мужиков. — Поди, за нас, грешных, молятся.

— Нашли время, — недовольно буркнул воевода и торопливо направился в сторону детинца.

Собор встретил его многолюдством, запахом ладана, торжественным светом свечей и дрожащим голосом епископа Митрофана:

— Постригается раб божий Василий и нарекается Виссарионом! Постригается раб божий…

Воевода оторопел: один за другим под простертую длань епископа на коленях подползали бояре. Князья стояли в черные одежды одетые, отрешенно взиравшие на происходящее. Рядом с ними в черном стояли и их жены.

Петр Ослядюкович нерешительно подошел к княжеской семье:

— Как же так, Всеволод Юрьевич? Ворог на пороге…

Князь повернул голову и тихо произнес:

— О душе пришла пора подумать. О душе.

— Батюшка-то, Юрий Всеволодович, в надеже на вас. Город доверил…

— Город он доверил князю, а перед тобой чернец. Уйди, не заимай меня мирскими делами, — сверкнул глазами Всеволод и отвернулся.

Точно побитый, выходил воевода из ворот храма. Такого он не мог предположить даже в мыслях.

«Предательство! В самый трудный час! И кто предал?! Князья, бояре! О Боже, дай мне силы!»

Вновь заревели трубы, извещая о новом приступе, и воевода, еще больше сгорбившись, поспешил к Золотым воротам, где, по его разумению, надо было ожидать главного удара.

Вновь и вновь подступали татары под стены Владимира и всякий раз откатывались, не достигнув победы. Хан Батый все больше мрачнел. Его непобедимые нукеры не могли взять русского города с ходу, а значит, снова многодневная осада и осуждающие взгляды ханов и темников. И тогда хан приказал:

— Город сжечь!

Глиняные сосуды с горючим маслом обрушились на город, огненный дождь падал с неба, а в стены и городские ворота били и били пороки. Одновременно в нескольких местах обрушились стены, и татары ворвались в город. Сдержать эту вползающую многоголовую змею не было никакой возможности, и Петр Ослядюкович, собрав вокруг себя сотни три воинов, отступил к детинцу. Но и там владимирцы продержались недолго. К полудню детинец был захвачен. Владимир пал.

В полдень великий Джихангир вступил в стольный город. По приказу Субудай-багатура на пути движения хана убирали тела павших в сражении воинов, как татар, так и русских. Но их было так много, что эту работу не успели сделать, и ханский конь спотыкался о трупы, чем вызывал недовольство Батыя.

— Злые урусы! Этот народ недостоин служить нам, — косясь на Субудай-багатура, раздраженно бросил хан. — Слишком много воинов я оставляю на пути по этой земле. — И, помолчав, спросил: — Отыскали царя Юрия, как я велел?

— Нет, Великий, — склонил голову Субудай. — По словам пленных, урусский царь ушел на север. Здесь же остались его сыновья и жена.

— Почему же их не привели еще ко мне? — удивленно повел бровью хан.

— Они заперлись в доме, где живут урусские боги, и не желают покориться силе.

— Безумные! — рассмеялся Батый. — Страх лишил их ума! Они думают, что боги защитят их от моих воинов. Раз они так любят своих богов, то пусть и остаются с ними. Сжечь!

Ежели бы хан Батый видел великолепный Успенский собор, то он, пожалуй, пощадил бы это чудо каменного зодчества, но Джихангир направлялся на владимирский торг, куда стаскивали награбленное добро завоеватели, и его приказ был исполнен. Разломав соседние дома и дворы, татары обложили бревнами стены собора и подожгли.

Даже ожесточившиеся в сражениях ханские нукеры, не знавшие жалости и сострадания, заслыша вопли и душераздирающий вой сквозь треск пылающих бревен, в страхе покинули соборную площадь.

2

Весть о разорении и сожжении Владимира, о гибели княжеской семьи настигла Юрия Всеволодовича в Ярославле. Великий князь был сражен этим известием: взор его замутился, ноги подкосились, и он рухнул в снег. Ни кровопускание, ни растирание груди снегом, ни вливание в рот настоя на семи травах, ни спасительная молитва — ничто не могло привести его в чувство. Лишь поздно ночью, когда сидевшие у его изголовья князь Василька и Всеволод Константиновичи начали терять надежду, Юрий Всеволодович открыл глаза. Обведя стоявших вокруг ложа воевод и племянников взглядом, он приказал: