Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Маленький? Это прилагательное было теперь неуместно. Он дорос до своего боксерского тела. Отставил былую услужливость.
Он, казалось, не услышал моего „ты“.
— Вон там впереди вполне годное кафе, — сказал он. — Выпьем по пиву. За старые добрые времена.
— А это разумно?
Корбиниан посмотрел на меня. Не сердито, но тем не менее было заметно: он теперь не привык к возражениям.
— Я всего лишь имел в виду… Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня у вас возникли неприятности.
Один с еврейской звездой, второй в форме СС. Вдвоем за уютным пивком. Я просто не мог себе этого представить.
Корбиниан рассмеялся. Симпатичным, открытым смехом крестьянского парня.
— Хотел бы я посмотреть на того, кто захочет устроить мне неприятности, — сказал он. — Вперед, шагом марш! Вы что-нибудь слышали в последнее время о Шмелинге?
Выпивку он заказывал на вполне приемлемом голландском языке. Он в стране уже несколько лет, объяснил он мне. Эллеком был учебным лагерем для нидерландских эсэсовцев, и он служил там инструктором.
— Ответственная работа, — сказал он. Заметно было, что он гордится ею. — Люди ведь понятия не имеют, сколько всего нужно, чтобы правильно организовать и вести лагерь. Ваше здоровье, господин Геррон! Ваше здоровье.
Лай собак возник внезапно. Как будто его включили. Как раз в то мгновение, мне показалось, когда мы проезжали под щитом с надписью „Opleidingsschool Avegoor“.
Корбиниан засмеялся.
— Они всегда поднимают лай, когда приезжает машина, — пояснил он. — Думают, что привезли людей для их тренировок. Но мы, к счастью, не те люди.
Мое проклятое любопытство! Если бы я не задавал вопросов, скольких ужасов мог бы избежать. Если бы я не спросил:
— Что за тренировки?
А может, и нет. Корбиниан так гордился своей работой. Так или иначе он захотел бы мне ее продемонстрировать.
Не важно. Было так, как было.
Учебная территория — как для интерната. Везде порядок. Кусты аккуратно подрезаны, газон подстрижен. Главный корпус — импозантное белое здание. Просторная спортплощадка с вышкой для прыжков, какие обычно бывают при бассейнах. Только бассейна здесь не было.
— Это для командных упражнений, — объяснил Корбиниан. — Группа натягивает брезент, и на него падают один за другим. Полезно для укрепления командного духа.
Мимо нас спортивной пробежкой протопало подразделение начинающих эсэсовцев. Они приветствовали Корбиниана вытянутой рукой. На меня посмотрели с превеликим изумлением.
— Я покажу вам, — сказал Корбиниан, — как держать людей под контролем с наименьшими затратами. Вот увидите.
Я увидел. И вижу это снова и снова. Когда я вижу это во сне, Ольга пытается меня успокоить. Удается не всегда.
На правую ногу Корбиниан поверх униформы привязал наколенник. Какие используют в некоторых видах спорта.
— Не бойтесь, — сказал он. — Я не буду падать. Это мне кой для чего другого. Ну да сами увидите.
Ну да, увидите.
Обращался он со мной как с дорогим гостем. Я совсем забыл про свою желтую звезду. Держал себя так, будто он был Макс Шмелинг, а я знаменитый посетитель в его тренировочном зале. Пришедший лишь для того, чтобы журналисты сфотографировали их вместе. Представил меня своим ученикам:
— Это мой друг. Курт Геррон. Знаменитый актер из Берлина. Из „Трехгрошовой оперы“. Из „Голубого ангела“.
Он был огорчен, что они не знали ни того, ни другого.
— Они здесь совсем темные, в Голландии, — шепнул он мне. — Но мы это изменим.
Ровно дюжина молодых мужчин в полевой униформе. И кучка напуганных людей. Одеты в гражданское, но и без двух конвоиров было бы заметно, что это арестанты. Корбиниан указал на одного из них.
— Ты, — сказал он.
Мужчина вышел вперед. Стал, вытянув руки по швам. Лет пятидесяти, прикинул я. Может, и моложе. В лагере некоторые быстро стареют. Взгляд его метался из стороны в сторону. Будто он искал глазами хоть что-нибудь, что бы его не страшило.
— Допустим, этот человек вышел из подчинения. — Поучая, Корбиниан держал руки за спиной. Как Эмиль Яннингс в сцене занятий в „Голубом ангеле“. — Его следует призвать к порядку. Куда вы будете его бить? — Он жестом подозвал к себе одного из своих учеников, так же поманив его, как перед этим арестанта: — Ты.
Молодой голландец смущенно указал сперва на голову арестанта.
— Сюда?
— Попробуй, — сказал Корбиниан.
Арестант получил затрещину. Такую сильную, что зашатался. Но устоял на ногах.
— Слабо, — сказал Корбиниан. — Смотри внимательно! Возможность — солнечное сплетение. Вот здесь. — Он ткнул пальцем дрожащего арестанта. — Но еще лучше — почки.
Удар был такой быстрый, что арестант оказался на земле раньше, чем я понял, что произошло.
Должно быть, я вскрикнул. Может быть, что-то сказал. Теперь не помню. Помню только, что Корбиниан отрицательно помотал головой.
— Не сейчас, господин Геррон, — сказал он. — Сейчас я должен проводить занятие. Следующий!
Арестанты выходили один за другим, чтобы ученики могли на них упражняться. Один попытался упасть раньше, чем получил удар. Корбиниан этого не допустил. Он приказал ему встать и ударил его коленом между ног. Человек скрючился, согнувшись вперед, и колено попало по нему второй раз. Прямо в лицо.
— Это тоже вариант, — сказал Корбиниан ученикам. И повернулся ко мне: — Вот для чего наколенник. Бывает, разобьешь ему нос, кровища хлещет. А пятна с брюк уже не отстираешь.
Собаки снова подняли лай. Корбиниан взглянул на часы.
— На сей раз они не ошиблись машиной, — сказал он. — В это время проводят занятия с проводниками служебных собак.
Позднее в Вестерборке я встречал людей, на которых упражнялись проводники служебных собак. Они были ужасно искалечены.
Вечером того дня в Эллекоме я надел фрак и пел песню Мэкки-Ножа. Хауптштурмфюрер Брендель был в восторге, и большой Корбиниан громко орал: „Браво!“
Браво, Курт Геррон.
Я сказал Ольге, что откажусь петь в этом фильме. Она только посмотрела на меня. Она знает, что я не могу отказаться. Я тоже это знаю.
Но, может быть, я смогу убедить Рама, что правильнее был бы другой номер. Песня Мэкки-Ножа не отвечает его же собственному указанию. „Только произведения еврейских „авторов““. Он сам так распорядился. Мне предписали это аж в письменной форме. Слово „авторы“ было при этом взято в кавычки. Они любят такие тонкости. Сын кантора Вайль помещается в эти рамки. Но Брехт? Или они возвели его в почетные жидки?
Я мог бы предложить что-нибудь из „Карусели“. Все сходятся на том, что наше кабаре было лучшей программой в лагере. „Песня, которая возникла здесь, в лагере, — мог бы аргументировать я. — Это было бы куда более подходящим“.
Здесь, в лагере, сочинено много песен. Написаны стихотворения. Терезин — место культуры. Второй Веймар. Где у них тоже ведь есть концентрационнный лагерь. „Терезин, Терезин, обойди хоть целый свет, в мире гетто лучше нет“.
Каждый день тут происходит какое-нибудь культурное событие. Кабаре. Спектакль. Концерт. Даже опера. Я инсценировал „Кармен“. Без оркестра, конечно. Не так просто было втащить пианино на чердак. Мы часто играли на чердаках. Хотели вырваться вверх.
Я мог бы предложить „Как-бы-песню“. Еще один хит из „Карусели“. „Я знаю городок, не низок, не высок, не скажу названия, пусть будет Как-бы-град“. Было бы хорошее название для фильма. „Как-бы-град“.
Как будто то, что мы здесь делаем, действительно есть. Как будто у нас действительно самоуправление. Как будто нас здесь действительно кормят. Как будто у нас действительно есть будущее. Как будто мы действительно живем.
Но название они уже утвердили. „Документальный фильм из еврейского поселения“.
Отто Буршатц однажды сказал:
— Чем нацисты владеют лучше кого бы то ни было — это враньем по-крупному. На мелком бы их застукали. Но если нагло, как Оскар, заявлять, что черное — это белое или что поражение — это победа, люди попадаются на эту уловку. Потому что они даже представить себе не могут, что кто-то станет утверждать то, чего нет. И если они повторяют это достаточно часто, это действительно становится правдой. В головах людей. Так уж вышло.
Терезин — это еврейское поселение.
Как будто бы.
Самое как-будтошнее — это шелководство, которым они так дорожат. На крепостных валах посадили тутовые кусты, чтобы кормить гусениц шелкопряда. Они бы подавали им листья на серебряном блюде, если бы оно у них было. Я сходил туда и попросил показать мне коконы. Цель всего этого предприятия. Чтобы прикинуть, как лучше снять. Они поначалу не хотели говорить правду, но потом все-таки вынуждены были сознаться. Нет вообще никаких коконов! Или почти нет. Они просто не доходят до окукливания. До сих пор не могут выяснить, в чем причина. Из всех шелковых нитей, которые были произведены в Терезине до сих пор, не получилось бы выткать даже носового платка. Но в фильме все должно выглядеть как большое производство.
- Праздник похорон - Михаил Чулаки - Современная проза
- Поющие Лазаря, или На редкость бедные люди - Майлз на Гапалинь - Современная проза
- Танцующая в Аушвице - Паул Гласер - Современная проза
- АРХИПЕЛАГ СВЯТОГО ПЕТРА - Наталья Галкина - Современная проза
- Место - Фридрих Горенштейн - Современная проза
- И не комиссар, и не еврей… - Анатолий Гулин - Современная проза
- Атеистические чтения - Олег Оранжевый - Современная проза
- Костер на горе - Эдвард Эбби - Современная проза
- Капитализм - Олег Лукошин - Современная проза
- Мама джан - Алексей Фролов - Современная проза