Семнадцатилетние - Герман Матвеев

Она любила девушку и лучшей подруги для Жени не желала. Светлану она считала наивной, не в меру добродушной, нерешительной, уступчивой и чересчур скромной. Такие же свойства она видела и у своей дочери, а поэтому не раз говорила им:

— Трудно вам будет, девочки, в жизни дорогу пробивать. «Кто смел, тот и съел». А вы последнее готовы другому отдать.

Женя с возмущением разводила руками и как можно убедительней начинала возражать:

— Ну, мама, ты говоришь совершенно неверные… политически неграмотные вещи. В коммунистическом обществе все будет организованно.

— Подожди, Женя. Не хочу спорить с тобой про коммунизм. До коммунизма еще далеко…

— А какие же тогда трудности?

— Подрастешь — узнаешь…

— Опять — «подрастешь». И это каждый рай. До каких же пор надо расти, чтобы все узнать? Уж, кажется, не маленькие! — возмущалась Женя. — Я отлично понимаю, о чем ты говоришь. Да, да! Эта твоя теория насчет женихов… Ты только подумай, Светка, — обращалась она к подруге, — мама считает, что много женихов погибло на войне, и мы, бедненькие, останемся на всю жизнь старыми девами!..

— Ну, за Светлану я не беспокоюсь, — с улыбкой говорила Вера Александровна. — Она в девках не засидится.

Как ни странно, но подобные фразы нисколько не смущали Светлану, и она всегда искренне смеялась. Казалось, что Светлана не понимала, как она хороша собой. Часто в ее годы девушки с такой внешностью превращаются в пустых, избалованных, заносчивых «кукол». Светлана же сохранила замечательную чистоту, скромность, непосредственность.

Вот и сейчас. Она неторопливо пьет чай с печеньем и о чем-то глубоко задумалась. Она даже забыла похвалить кулинарное искусство Веры Александровны.

— У тебя что-нибудь случилось, Светка? — спросила Женя.

Вопрос вывел девушку из задумчивости, и она повернулась к подруге:

— Женя, что такое эстетическое чувство?

— Эстетическое чувство? — переспросила Женя с удивлением. — Давай разберемся! Эстетика — красота. Ну, значит, красивое чувство.

— Нет. Это не совсем так… Вернее — чувство красивого.

— Может быть. А почему вдруг такой вопрос?

— А вот, представь себе… — медленно начала Светлана. — Ну, возьмем Константина Семеновича. Могло же случиться так, что он преподавал у нас до войны. Мы с тобой, да все наши девочки, конечно, любили бы его…

— Ну ясно!

— И вот он ушел на войну, а вернулся с обожженным лицом. Некрасивым… Теперь представь себе, что кто-нибудь из наших девочек не стал бы учить его уроки, избегал с ним разговаривать… — Почему?

— Потому, что он стал некрасивым. Потому, что у и почки оскорбилось «эстетическое чувство»…

— Фу, какая ерунда! с досадой сказала Женя. — Чего ты выдумала?

— Это не я выдумала, Женя. Об этом я узнала вчера вечером. Неужели могут быть такие девочки?

— Уроды всякие есть, — заметила Вера Александровна, прислушиваясь к разговору.

— Это не урод, Вера Александровна. Лучшая ученица класса и вообще положительная героиня.

— Иностранка какая-нибудь? — спросила Вера Александровна. — С буржуазными замашками…

— Нет, русская девочка… советская.

— Да ты скажи прямо, в чем дело? — сказала Женя. — Кого ты имеешь в виду? Белову, что ли?

— Нет. Аня дала мне прочитать книжку «Дальнее плавание»…

— Про моряков?

— Нет. Про нас, десятиклассниц. Какая-то школа во время войны… И там описан этот случай. Я так поразилась, Женя! И так мне стало обидно… Хотела поговорить с Константином Семеновичем, но Аня отсоветовала. Ведь он тоже ранен…

— Я думаю, что если русская девушка увидит больного, запаршивевшего, в коростах, котенка, она его пожалеет и вылечит, — сказала Вера Александровна, пока дочь отодвигала посуду, освобождая место для занятий. — Это, по-моему, и называется красивое чувство. Но, конечно, есть барышни, которые побрезгают взять в руки такого котенка. Есть, есть… найдутся. Но чтобы брезговать своим учителем, которого на войне покалечили, — не верю я, что есть такие уроды…

ПОДГОТОВКА К ВЕЧЕРУ

Во второй половине декабря было так много работы, что десятиклассницы даже похудели. Никаких особых, происшествий за это время в классе не произошло, и все внимание девушек было направлено на занятия.

Лида получила пятерку по истории, но Катя заявила, что это ее не успокоило.

— От тебя можно ждать каждую минуту какого-нибудь такого… — она сделала рукой винтообразное движение, — настроения.

На стене, между «Обещанием» и очередной сводкой «Будем красиво учиться!» появился лист бумаги темно-вишневого цвета. На листе были наклеены вырезанные из комсомольских газет две заметки. «Смена» напечатала отчет о заседании бюро райкома комсомола под названием «Замечательный опыт», а «Комсомольская правда» — большую статью «Комсомольцы в школе»: Обе статьи появились вскоре после доклада Кати и принесли классу много радости.

Приближался новогодний вечер. Задумано было так много интересного, что девушки привлекли к подготовке всех, кого только могли: десятиклассников мужской школы, с которыми когда-то учились, родителей, кое-кого из учителей. Василий Васильевич готовил с Катей какой-то химический аттракцион.

В один из таких рабочих вечеров в класс, где клеили фонарики, пришел Константин Семенович.

— Ну-с… Я принес приятные новости.

— А что?

— Завхоз договорился с начальником торга. На вечере у нас будут два киоска. В одном хлопушки, серпантин, конфетти и маски, в другом — мороженое и воды…

— Эскимо! — обрадовалась Надя.

— Живем! — вырвалось у Ларисы.

— Константин Семенович, а с Натальей Захаровной вы говорили насчет окончания вечера? — спросила Женя. — Никак не раньше двух часов. Да?

— Не знаю.

— Ну-у… — недовольно протянула она. — Неужели только до двенадцати? Константин Семенович! Каникулы же, выспимся!

— Не расстраивайтесь раньше времени. Думаю, что договоримся, — успокоил он. — А где Кравченко?

— Они с Натальей Николаевной и Катей в учительской пишут «новогодние пожелания».

Константин Семенович сел рядом с Ниной Шариной, разрезавшей по шаблону бумагу.

В классе работала первая бригада, и дело у них было организовано хорошо. Нина разрезала бумагу, Лариса загибала концы; Надя намазывала их клеем; Аня приклеивала к картонным кружочкам; Женя делала кружочки, продевала проволоку и складывала готовые фонарики.

— А где вторая бригада? — спросил учитель.

— Они в физическом кабинете с костюмами возятся, — ответила Женя. — Хе! Смешно…

— Что вам смешно?

— Знаете, Константин Семенович, сколько у нас оказалось портних?

— Сколько?

— Две! Светлана и Клара. Остальные никогда иголку в руки не брали.

— Неправда! — возразила Аня.

— Ну, если и брали, то только для того, чтобы пуговицу пришить! Это, по-твоему, портнихи?

— А я, например, не собираюсь ничего шить. На это есть ателье, — сказала Лариса.

— Ну, знаешь! За каждым пустяком не побежишь и ателье, — возразила Нина. — Вот тебе пример с нашими костюмами. Если бы отдать в ателье, во сколько бы они вскочили?

— А я никому не навязываю своего мнения. Можете хоть на курсы кройки и шиться поступать.

— Правильно! В свое время обязательно поступаю, — ответила Нина Шарина.

Константин Семенович прислушивался к разговору и с удовольствием наблюдал за работой. Не только в словах, но и в каждом движении угадывались особенности характеров его воспитанниц.

Женя Смирнова — бригадир. Она работает с видимым удовольствием, «аппетитно». Закрепив проволоку, аккуратно складывает готовый фонарик и, причмокивая, гладит его рукой. Глядя на Женю, самому хочется работать.

Нина Шарина режет картон и в такт ножницам открывает и закрывает рот.

Аня работает напряженно. Брови ее нахмурены. Она изредка бросает свирепые взгляды на говорящих. Она вся в работе, и ее возмущают несвоевременные, отвлекающие от дела разговоры.

На Надю нельзя смотреть без улыбки. Пальцы ее перемазаны клеем, и к ним все время прилипают посторонние бумажки.

Она сердится, краснеет и, забывая, что рядом лежит тряпка, вытирает руки о фартук.

— Фу! Противная… Что это на самом деле! — с досадой ворчит она вполголоса, когда бумажка, снятая с одной руки, прилипает к другой.

Лариса работает уже автоматически, почти не глядя на заготовки.

— Ой, девочки! У меня спина устала! — пожаловалась Надя. — Женя, пора перерыв!

— Пе-ре-рыв! — сейчас же крикнула Женя.

— Шабаш! — повторила за ней Аня.

— Константин Семенович, пойдемте в физический кабинет, — предложила Нина. — Посмотрим, что они там делают.

— Идемте.

Всей гурьбой отправились по темному коридору в другой конец школы. Шаги гулко разносились в пустом здании. Подходя к залу, услышали пение.