Долгое дело - Станислав Родионов

– И все-таки наглость ваша вам даром не пройдет, – пообещал он инспектору.

– Нынче даром ничего не бывает, – согласился Петельников.

– Видимо, не дорожите своей работой.

– Очень дорожу, но убеждениями и друзьями – больше.

– Жена есть жена, а за других ручаться вам не советую, – начал отходить Васин.

– Кому вы обязаны этой сентенцией?

– Жизни.

– Не жизни, Андрей Дмитриевич, а уголовной практике. Если бы нельзя было ни за кого ручаться, то государство бы развалилось.

– С чего же это?

– А мы ручаемся друг за друга, поэтому и живем. Ручаемся за водителя и доверяем ему рейс. Врачу доверяем здоровье, потому что ручаемся за него. Детей доверяем учителям, правосудие доверяем юристам, а получку – жене...

– Тогда как же у него оказались деньги? – перебил Васин.

– Их подложила Калязина.

– Как?

– Пока не знаю, но даю вам слово офицера, что это сделала она.

– А я даю вам слово, что заместителю прокурора города изложу только объективные факты.

– Сделка состоялась, – заключил инспектор...

Когда он вышел, зональный прокурор схватил трубку – звонить жене. Но какая-то недодуманная мысль задержала палец на диске. Что-то о Рябинине, инспекторе и этом Гостинщикове... Нет, не мысль, а вспомнился инспекторский доморощенный афоризм. Как там... Зубы – хорошие ребята: один болит, а все ноют. Все-таки была мысль, которая теперь выбиралась из-под дурацких слов про зубы. Васин поймал себя на том, что не хочет этой мысли. Прет, как поганка из земли...

Если бы его вот так обвинили, кто бы пришел защищать?

Васин усмехнулся: больной зуб нужно своевременно пломбировать.

И з  д н е в н и к а  с л е д о в а т е л я (на отдельном листке). Не забыть бы. Пусть несвязно, потом передумаю и перепишу.

Смысл жизни не в работе, которая обеспечивает существование, но не наполняет ее смыслом. Смысл жизни не в выпуске продукции, не в тоннах стали и не в метрах ткани... Не в освоении космоса, который, похоже, и не жаждет освоения. Не в служении науке, – она не идол. Не в овладении тайнами природы, которой до нас нет никакого дела...

Смысл жизни лежит не в освоении материального мира, а в сути человеческих отношений.

Допустим, на планете появился единственный человек и живет себе один. Работает, проникает в тайны материи, занимается спортом... Есть смысл в его деятельности? Есть, потому что ему нужна еда, одежда, жилище; нужно утолять свое любопытство. А есть ли смысл в его жизни? Нет. Кому он нужен на этой своей планете? Будет он там жить, не будет... Но вот появился второй человек – их теперь двое. И сразу у первого появился смысл жизни – он нужен этому, второму, как и второй нужен ему.

Природа для нас, но мы не для природы – мы друг для друга. Смысл жизни может быть только один и только в одном: мы рождаемся друг для друга. Иных оснований для нашего существования нет и быть не может.

Д о б р о в о л ь н а я  и с п о в е д ь. Не сложилось ли у вас, граждане юристы, превратное впечатление, что Калязина – человек недобрый? Если сложилось, то зря – не те вы копите нюансы.

Человек я добрый и любому помогу в беде и в горе. Но покажите мне того, у которого настоящая беда. Где он? Я скажу где.

Соседка надо мной, по фамилии Самопёсова, попала в беду. У нее сын, химик-аналитик, подающий надежды, женится на простой девчонке с фабрики. Больше того, отец невесты – токарь-пекарь, а мать – вахтер. Самопёсова, злая, как пес, собирается идти в фабком, дабы помогли расстроить мезальянс.

У моей сослуживицы Аллы Константиновны беда: ездила в командировку, вернулась и за тахтой обнаружила посторонний женский чулок. Муж клянется, что нашел его на улице и взял для протирки своей автомашины.

У ее дочери тоже случилась беда: в конце рабочего дня пошла в фотолабораторию, работает тихонько в темноте... Ее там по недосмотру закрыли, и все ушли. Ночь просидела.

Афанасий Иваныч, начальник нашей жилищной конторы, попал в беду: чуть было не выиграл в лотерею "Москвича", на один номер не сошлось. Неделю ходит, лица на нем нет, пива не пьет. Обидно ему.

Я бы вам этот списочек могла составить на десяти страничках машинописного текста. Да вы и сами знаете, граждане юристы. У вас у самих подобные беды. Например, Калязину не упечь, а для вас неприятность.

Возвращаюсь, как говорят, к вышеупомянутому: человек я добрый и в горе помогу. Только покажите мне это горе...

У Леденцова был свой кабинетик, именуемый "тещиной комнатой", "шкафом", "морилкой"... Стол, два стула и сейф. Вошедшему идти было некуда – только сесть на стул, к столу, за которым строго пламенел Леденцов. Зато отдельный.

На зазвонивший аппарат Леденцов сперва внушительно глянул и только после взял трубку:

– Вас слушает инспектор районного отделений внутренних дел.

– Что делаешь? – спросил Петельников.

– Мыслю над оперативными данными, товарищ капитан.

– Кончай мыслить и прими-ка корреспондентку.

– Я не владею языками, товарищ капитан.

– Она тоже.

– Из какого агентства?

– Из "Вечерки", Холстянникова. Она интересуется нашей работой. Проинформируй.

– Каких ответов избегать?

– Глупых. Да ты умеешь.

– Понял, товарищ капитан...

Леденцов оглядел стол, сейф и оставшееся пространство. Высокая корреспондентка влезет, если сядет. А если не сядет, то все равно встанет тут, вдоль сейфа. Зачем она встанет, когда есть стул? Ноги вот сюда: и ей удобно, и ему видно. Плащ на стенку, к его зеленому. Шляпку тоже, к его зеленой. Магнитофон на стол, ридикюль на магнитофон.

Инспектор открыл стол и вытащил шесть предметов. Зеркало, в которое он посмотрелся и спрятал, взбив пальцами волосы огненной феерией. Крупную матрешку с матрешечками внутри, которых он выставил в ряд на подоконнике. Пачку заграничных сигарет неизвестного государства, которую он опустил рядом с пепельницей. Учебник криминалистики, который он положил на край стола. Нож, здоровый и кривой, как турецкая сабля, который он хотел было воткнуть в столешницу, но оставил рядом с учебником. Журнал "Вопросы психологии" – этот он бросил перед собой.

И тогда постучали.

– Прошу! – крикнул Леденцов, хотя дверь была от него так близко, что хватило бы шепота.

Холстянникова вошла и остановилась, как и предполагал инспектор, у сейфа, не зная, куда деть взгляд, – он как-то в комнате не умещался.

Леденцов встал:

– От себя и от имени приветствую вас в районном отделе внутренних дел.

– Вы тут работаете? – удивилась она.

– Нет, я тут думаю.

– А где же работаете?

– На оперативных просторах, Валентина... как дальше?

– Альбертовна. А вас как звать?

– Меня коротко – инспектор Леденцов. Садитесь, Валентина Альбертовна. Чай, кофе, кисель, коньяк?

– Пожалуй, чашечку кофе, – согласилась Холстянникова, не представляя, откуда что тут может взяться.

Леденцов рассчитал точно: чай теперь не в моде, кисель тем более, коньяк вряд ли она будет, а вот кофе... Он встал, протянул руки, открыл сейф и достал громадную белую чашку и двухлитровый термос. Без крышки он задымился, как вулкан.

– С молоком, уже сладкий. Хотите бутерброд с котлетой и луком?

– Нет-нет, спасибо. – Она с недоумением смотрела на поллитровую фаянсовую чашку, боясь к ней притронуться.

– Пейте. Говорят, что кофе продлевает жизнь. В Копенгагене есть столетний мужик, который пил только кофе. А его приятель пил чай и прожил всего пятьдесят. Правда, в том же Копенгагене живет стодвадцатилетний дядька, который пил одно какао...

Холстянникова осторожно приподняла чашку и, удерживая, отпила чуть не кипевший кофе.

– А вы подуйте, – посоветовал Леденцов.

Она торопливо поставила ее на стол, элегантно пошевелила в воздухе пальцами и сморгнула набежавшую слезу.

– Я пишу очерк о рядовом инспекторе уголовного розыска...

– Рядовее меня вы не найдете.

– Его духовный мир, его увлечения, его работа...

– Все это в норме, – заверил Леденцов. – А как назовете?

– Еще не думала.

– Только не называйте "Люди в синих шинелях".

– Ну, это избито...

– Не потому, что избито, а потому, что теперь не носят синих шинелей.

– А что носят?

– Полупальто цвета морской волны. Вы так и назовите: "Люди в полупальто цвета морской волны".

Холстянникова рассмеялась, но ее смех скатился с инспектора, как с айсберга.

– А вы шутник.

– Я шутник?

– Ну да, вы же сейчас пошутили?

– Нет, не пошутил.

– Мне показалось...

– Это от горячего кофеина.

Она щелкнула двумя латунными застежками и распахнула сумку черной кожи, похожую на портативный магнитофон. Блокнот, толстый, как том энциклопедии, лег на стол. Многоцветной шариковой ручкой она отчеркнула какую-то запись и мелко вывела: "Инспектор Леденцов. Живописен."