Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова

которой скрывается другой корыстный мотив. Да, у твоей мамы, кроме как непостоянной работы, съемной квартиры, в ту пору не было ничего, но это же не является причиной, чтобы эта женщина осталась обделенной мужчиной?! — Видится, любовь Ника к моей матери не знает границ. — Джейсон ввиду этого факта противостоял своим убеждениям и устроил родителям молчанку. А сейчас, если и знать о его отношении к матери и отцу, так только тебе.

Посещает чувство, что всю правду о своих родителях я узнал от того, кто отчасти разъединил меня с ними.

— Ты и этого не знал?

Ошеломленный, я и не могу подобрать слов.

— От папы я слышал, что его родители не принимают его таким, каким он есть, отвергают его друзей, ругаются часто между собой, зависимы от алкоголя, поэтому он редко стал к ним ездить и мне советовал не появляться у них. Я их ни разу и не видел уже во взрослом возрасте. — Перевариваю всё в голове и невыразимо удивляюсь. — Мне казалось, что я был обездоленным, а на деле предположительно у меня есть две бабушки и два дедушки, — рассуждаю я, шокированный новостью.

Но воспитывался я дедушкой Миланы, Льюисом, Ником в какой-то степени и несколькими годами отцом.

— Чушь! — возражает Ник. — Благовоспитанные люди, не пьющие, скандалов я не замечал за ними. Я был с ними близко знаком и после школы частенько у них бывал; меня угощали рябиновым традиционным пирогом по рецепту его матери, работавшей большую часть своей жизни поваром. Отец, гений математических наук, помогал нам обоим изучать геометрию. Но то, что они желали для сына, не буду скрывать, богатую особу с приданым, на деле не стало таковым.

Цокнув, роняю мысленно ругательства на себя, что временами слишком доверчив.

— Вот так, Джексон, какова человеческая жизнь… — Немного погодя, он молвит: — Я прервал себя, если позволишь, продолжу?

— Да-да, — торопливо бормочу, находясь на другом кратере мыслей, обдумывая, как жилось маме в приюте, как она там обучалась, какие чувства она испытывала… она же вовсе не знает, что такое родители. И даже спустя такое продолжительное время, она не поделилась этим со мной и с Питером? Каково детство у человека, таковы в будущем его цели, побуждения к тем или иным поступкам, сущность жизни.

В Нике пробуждается ливень слов; этот повествовательный поток не остановить ничем:

— Я благодарил судьбу, что она свела меня с девушкой, которую я полюбил… Я разрывался от счастья. Сначала мы скрывали отношения, как в фильме, и мой лучший друг — твой папа — не знал об этом. Затем, я все же рассказал ему о своем секрете и то, что всё это время я был с ней, когда ему внушал, что отъеду на время к матери с отцом. Они у меня творческие люди, художники. Их картины покупали и во Франции, и в Германии, и в Америке, поэтому, выделю, что мы не жили бедно… Это уже потом, через десяток лет, когда у обоих наступил творческий кризис, а мать заболела бронхиальной астмой, как заноза прицепилась к ней, от которой она и сейчас страдает, то денег на жизнь не хватало, и я помогал им и помогаю по сей день, как могу. От этого и перевез я их из России поближе к Сиэтлу, поближе к дому. Опять я не туда повел рассказ. — Потребушив бровь, продолжает: — Джейсон обрадовался, узнав о моем романе, но сначала слегка побранил, что от лучшего друга я утаил правду. Он на тот период тоже обзавелся одной особой, увязавшейся за ним еще со школьной скамьи, армяночкой, с черной косой до пояса и смоляными бровями, почти соединившимися у переносицы. Вчетвером мы ходили в кино, играли в домино, в шахматы по вечерам… в общежитии. Он был уверен, что поступит в университет по итогам внутреннего экзамена, а я сомневался в своих силах. Я провалил практику, но на теорию, которую я знал от и до, никто и не смотрел. В итоге я не стал сдавать другие экзамены, и моя самооценка мне нашептала, что я ничтожен, ослушался родителей, ни на что не способен и поэтому я успел подать документы туда, куда намечена была для меня дорога отцом и матерью — факультет экономики, уже в Сиэтле. По окончании я учился заочно на журналиста, работал в издательстве бухгалтером, а по истечении времени — редактором. Вернемся к отошедшему. — Я слушаю его с глубоким удвоенным вниманием, боясь упустить что-то важное. — В один из дней июля, в безветренную солнечную пору, когда я еще не был оповещен, что не сдал главный экзамен, я купил белые розы для Марии, готовясь к встрече с ней, в кафе. Идя счастливый по двору, — рассудок полностью был отключен — я не думал ни о чем другом, лишь бы быть рядом с ней и заключить ее в объятия, сделать так, чтобы она почувствовала себя любимой, нужной, не одинокой, не имея родительского плеча. — Слова, хлынув потоком, враз снижают лихорадочное развитие, и Ник делает остановку. Он неподвижно сидит, с безэмоциональным лицом, уставившись в одну точку. — И… — продолжает, сменив голос на печальный, — заметив Джейсона за углом, я сперва хотел подшутить над ним, но, шагнув вперед, увидел, то, что не могло мне померещиться даже в самом страшном сне, как он касается рукой щеки моей любимой, а она смотрит на него распахнутыми невинными, влюбленными глазами. Он потянулся к ней, а она была не прочь его поцеловать. Я с яростью бросил букет перед их глазами. Был разъярен, обижен, зол на весь мир, лицезря этот зловещий силуэт… Этого не передать… Я обратился в свинцовый призрак, бродя по городу с порванным сердцем. — Он посылает мне тот самый яростный взгляд, бывший на нем в тот день, сжимая с силой руки в кулаки. Невозможно стереть те невозвратные, пагубные часы своей жизни, когда человеческое сердце разорвано на несколько частей, а мозг, подвергнувшийся утраченной надежде, был обманут наивными мечтами. — За считанные минуты я потерял и лучшего друга, и свою любовь.

Мой отец вырвал девушку из чужих рук. Я-то верил, что все было совсем иначе. Сознание невольно подсказывает, что подобное было и в моей жизни, между мной, Миланой и Питером. На месте Питера был мой отец, а на месте Ника оказался я. Дети последовали дорогой родителей? Такова воля зловещего рока? И крупная звезда пробежала по нам через паутинку, связывающую нас с прошлым другого поколения? И под гнетом ночи, мы будто проникли в сферу запретного, в бесконечность, затаившую