Счастье в мгновении. Часть 3 - Анна Д. Фурсова

легкой радостью, вызывало улыбку на его измученном лице, то сейчас стало смыслом существования.

Отдав вздох миру звездному, беспечному, вечному, изливая в сердце звуки голоса дочери, он слабеющим голосом мысленно произнес: «Приснись мне, родная…»

Глава 26

Джексон

Два вечера подряд мы посвятили не только заучиванию текста выступления, поочередно вещая друг другу строку за строкой, но и в атмосфере тихой нежности уделили разговорам о том, что пишет моя писательница в книге. Садился я напротив нее и внимал каждое ее слово: «Знаешь, Джексон, если бы я сидела и ждала вдохновения, то ничего бы не написала. Вдохновение — это не только состояние души, но и труд, колоссальный труд. Странствуя в мире вымысла других произведений, порой я часто вкушала плод всех иллюзий жизни, а когда начала писать сама, то стала не отделять жизнь от книги. Зачем писать то, чего не существует? Зачем вводить людей в заблуждение? Когда будешь читать мою книгу, то увидишь — жизнь не только прекрасна, а любовь не всегда приносит лишь счастье… В ней — картина меня, написанная глубокими, но тонкими-тонкими линиями, по которой можно прочесть всю радугу моей души…»

«Писатели такие счастливые люди, ибо проживают несколько жизней и могут позволить себе раз за разом возвращаться в ту, которая в определенный момент определяет их состояние души».

Обволоченный воздухом позднего вечера, струящегося из оконца, я слушал и слушал её, обмирая от восторга, вызванного её умением находить в себе силы писать без чьей-либо поддержки. А какой может скрываться глубокий мир у того, кто по своей натуре излишне скромен или не обладает внутренним рвением, обратив слова в плен, молвить без остановки! Внутри у этой девушки — таинственная вселенная, которую хочется познавать. Звезды в ней так сияют, когда она выводит мысли в строки, а руки слегка окутывает дрожь, когда она повествует о своем творческом мире и в этот момент её глаза освещаются блеском, идущим из нутра. Не зря говорят — женщина загадка. А Милана Фьючерс — двойная загадка, как редкий экземпляр книги, ибо нет в ней эгоистического стремления к воспеванию своих написаний. Нет в ее словах ни единого, даже косвенного упоминания, перекликающегося с хвальбой о себе. Она не станет толковать лишнего, она, быть может, и не пожалуется, чего ей стоит каждый раз включать тот свет в груди, что помогает ей не упасть, и на слова восхищения её мыслями, она сдержанно улыбнется, засияет, пожимая плечи, будто считает, что не заслужила таких «громких» слов похвалы. Смелых — замечают, скромных — обходят стороной, смелых — полно, скромных — чуть меньше, о смелых — знают всё, о скромных — ничего, смелые — не столь интересны, ибо они уже раскрыли себя, а скромные — пленяют загадочностью, в них тайна, которую горишь раскрыть. Именно мягкосердечность в человеке покоряет меня.

Бывают такие индивиды женского пола, в речах которых одни лишь мысли о себе, они то и дело говорят, начиная с личного местоимения: «Я. Там я. Тут я. Я такая. Я заслужила. Я и я. Все только обо мне». Еще ни в одном предложении, сказанном ею, я не нашел подтверждения, что она кричит всем о том, что пишет. Как порой различимы бывают мозговые направления людей! Один боится сказать о себе, а другой нетерпеливо треплется каждому встречному, приукрашая свои достоинства и стирая недостатки. И эта девушка-загадка утаивает сюжет написанного от меня, считая, что у меня упадет интерес к ее книге с отсутствием интриги. «Немыслимо интересно, что же она написала там?! Не про меня ли?»

Птичье пение доносится из открытого окна.

Пока Милана пребывает с Джуаной, попросившую ее подобрать ей комплект одежды для предстоящего дня рождения, завтра, за день до нашего показа. Я рассудил, что часа три-четыре её не будет дома, и я свижусь с её отцом, с которым не общался с минуты, когда тогда, в холодный летний вечер, предрешивший всю дальнейшую судьбу двух семей, Моррисов и Фьючерсов, позволил накинуться на него с кулаками, защищая свою любимую.

Мне не дозволено появляться в ближайшие дни на улице, чтобы не забрести на спину ещё один груз проблем, ввиду этого все беседы приходится проводить в скрытых расселинах. К тому же горло не до конца прошло. Я не пичкаю себя медикаментами и применяю их только в крайнем случае, полагаясь на свой иммунитет. Это Милана, чуть что, сразу хватается за таблетки, занимаясь самолечением, от которого я никак не отучу её.

С минуты на минуту в дверях должен появиться Ник. Он приехал раньше оговоренного времени и известил меня об этом в сообщении.

До того, как я твердо для себя решил, что встречусь с ним, то не полагал, что смогу беспрепятственно, с благодарным сердцем поддерживать с ним общение. Злость от того, что его неверный шаг разрушил все, оторвав от меня самое главное, — любовь, не нейтрализовалась. По сей день мы с Миланой пытаемся возродить то, что было ранее, устранить не только свои, но и чужие ошибки. С Питером проще, но… я ещё не успел напрочь забыть, что когда-то и он готов был увезти Милану на край света, завоевать себе…

С мамой у нас натянутые отношения. Когда я жил в Нью-Йорке я редко приезжал в Сиэтл, к ней, в родной дом. Мама наполнена страданиями, отягощающими ее жизнь. При каждом моем приезде она заметно пытается проявлять ко мне интерес, восстановить прежнее общение, извиняется во всем, но… я не могу себя, как и Питер, заставить доверять ей. Он еще реже гостит в Сиэтле. Его обиды продиктованы тем, что, не зная о связях матери с Ником, он позволил себе полюбить ту, которую нельзя любить, любить неистово и страстно. И в одну тяжелую минуту, ему следовало безоговорочно сойти с этих рельс, принять, что любимая — его сестра. С одной стороны, понятно, что тягость от потери из всей этой ситуации не только любовника, но и двух сыновей, изводит ее. А с другой, мне тяжело простить ее нисколько за измену отцу, а за то, что она лгала нам с Питером столько лет, утаивая, что отец ушел по причине, что предал ее, однако всё было наоборот, она клеветала его, наговаривала на него то, чего не было. Ее ненависть к Анне, к Милане не позволяет ей безболезненно жить. Этот яростный яд в крови настолько абсурден.

С отцом, после случившегося, я не осмелился заговаривать на эту тему.