Жены и дочери - Элизабет Гаскелл

– Ох, прошу тебя, не надо! – воскликнула Молли. – Разве ты не видишь, как тщательно подобраны тона, – они очень старались и приложили массу усилий. Прошу тебя, не надо.

– Вздор! – отрезала Синтия, продолжая вытаскивать их. – Смотри, здесь еще много осталось. Я сделаю из них маленький венок для тебя – пришью их на черный бархат, который не будет виден под ними, – в точности так, как делают во Франции!

– Ой, какая жалость! Теперь букет испорчен, – сказала Молли.

– Какие пустяки! Я возьму этот испорченный букет себе и снова составлю его, так что он будет выглядеть лучше прежнего, а ты возьмешь себе этот, к которому я не прикасалась.

Синтия продолжила подбирать на свой вкус ярко-алые бутоны и цветы. Молли молча наблюдала за тем, как ловкие пальчики Синтии вяжут венок.

– Ну вот, – изрекла наконец Синтия, – если их пришить на черный бархат, чтобы цветы не засохли, ты сама увидишь, как прелестно он смотрится. А вот в этом нетронутом букете осталось еще достаточно красных цветков, чтобы получился великолепный ансамбль!

– Большое спасибо, – медленно проговорила Молли. – Но разве ты не возражаешь против того, что тебе достанутся только разрозненные остатки второго?

– Ничуть, красные цветы не подойдут к моему розовому платью.

– Но… ведь они так старались, составляя эти букеты!

– Очень может быть. Но я не позволю сантиментам вмешиваться в мой выбор цветов, а розовый к тому же обязывает. А вот ты в своем белом муслине с капелькой алого, как маргаритка, можешь надеть что угодно.

Синтия приложила недюжинные усилия, чтобы одеть Молли, предоставив сообразительную и умную служанку в полное распоряжение матери. Миссис Гибсон отнеслась к своему наряду с куда большей тщательностью, чем обе девушки, получив повод для глубоких раздумий и многочисленных тяжких вздохов. Наконец она остановилась на жемчужно-сером атласном свадебном платье, обильно отороченном белыми и сиреневыми кружевами. Синтия же отнеслась к предстоящему увеселению самым легкомысленным образом. Молли смотрела на церемонию одевания на свой первый бал как на серьезную и весьма волнительную процедуру. Помогая подруге, Синтия волновалась едва ли не больше ее самой. Молли хотела выглядеть пристойно и неброско; Синтия, напротив, желала подчеркнуть необычное очарование и красоту Молли – ее кремового цвета кожу, роскошные черные кудри, прекрасные удлиненные глаза с их застенчивым и милым выражением. Она потратила на Молли довольно много времени, стараясь, чтобы та выглядела сообразно ее представлениям, и свой собственный туалет ей пришлось совершать в большой спешке. Молли, уже одетая, сидела на невысоком стуле в комнате Синтии, наблюдая за стремительными движениями очаровательной подружки, которая на миг застыла в нижней юбке перед зеркалом, быстро укладывая волосы и добиваясь нужного эффекта. В конце концов Молли испустила долгий вздох и сказала:

– Как бы мне хотелось быть красивой!

– Молли, что ты такое говоришь? – спросила Синтия, обернувшись. Насмешливое восклицание уже готово было сорваться с ее губ, но, подметив невинное и полное сожаления выражение на лице Молли, она спохватилась и не сказала того, что собиралась. Глядя с полуулыбкой на собственное отражение в зеркале, она произнесла: – Француженки в таких случаях говорят: «Верь, что ты – красавица, и станешь ею».

Молли помолчала немного, прежде чем ответить:

– Полагаю, они имеют в виду, что если ты знаешь, что красива, то тебя ничуточки не беспокоит, как ты выглядишь. Ты настолько уверена в своей неотразимости, что в этом…

– Слушай! – перебила подругу Синтия. – Бьет восемь часов. Не мучай себя, пытаясь понять, что имеют в виду француженки, а лучше помоги мне надеть платье, будь хорошей девочкой.

Обе девушки, полностью одетые, уже стояли у камина в спальне Синтии, ожидая экипажа, когда в комнату поспешно вошла Мария, преемница Бетти. Официально она числилась горничной миссис Гибсон, но, когда у нее выдавалась свободная минутка, она бежала наверх и под предлогом оказания услуг любовалась платьями юных леди. От вида столь роскошных нарядов она пришла в столь неописуемый восторг, что безо всяких возражений поднялась к ним в двадцатый, наверное, раз, держа в руке букет еще более красивый, чем два предыдущих.

– Вот, держите, мисс Киркпатрик! Нет-нет, это не для вас, мисс! – воскликнула она, когда Молли, оказавшаяся ближе подруги к двери, уже хотела принять его и передать Синтии. – Он предназначен мисс Киркпатрик. Кроме того, к нему приложена записка.

Синтия ничего не сказала, а просто молча взяла букет и записку. Последнюю она держала так, чтобы Молли смогла прочитать ее одновременно с нею.

«Я дарю вам эти цветы; а вы должны обещать мне первый танец после девяти часов, поскольку прибыть раньше, боюсь, я не смогу. – Р. П.».

– Кто это? – спросила Молли.

На лице Синтии попеременно отобразились сильнейшее раздражение, негодование и смятение. Ее щеки побелели, а в глазах вспыхнул яростный огонь.

– Это мистер Престон, – сказала она, отвечая на вопрос Молли. – Я не стану танцевать с ним, а его цветы могут отправляться…

С этими словами она сунула букет прямо в янтарные угли, разворошив их прелестными и мгновенно сморщившимися лепестками, словно хотела уничтожить их как можно скорее. Причем голоса она не повысила, он оставался ровным и мягким, да и в движениях ее, хотя и достаточно порывистых, не было и следа спешки или волнения.

– Ой! – воскликнула Молли. – Какие чудесные цветы! Их можно было поставить в воду.

– Нет, – возразила Синтия. – Лучше уничтожить их. Они нам не нужны. Я ненавижу все, что напоминает мне об этом человеке.

– Записка была вызывающе дерзкой и фамильярной, – заметила Молли. – Какое право он имел навязывать тебе свое общество столь беспардонным образом – ни начала, ни конца, одни только инициалы? Ты была знакома с ним, когда вы жили в Эшкомбе, Синтия?

– Давай более не будем говорить и вспоминать о нем, – ответила Синтия. – Мысль о том, что он тоже будет там, способна испортить удовольствие от бала. Но я надеюсь, что меня пригласят еще до его появления, так что я не смогу потанцевать с ним. И ты тоже не вздумай этого делать!

– Ну, наконец-то! Нас зовут! – воскликнула Молли, и быстрым шагом, придерживая свои нарядные платья, девушки сошли вниз, где их уже поджидали мистер и миссис Гибсон.

Да, мистер Гибсон отправлялся с ними, хотя и знал, что позже, возможно, ему придется покинуть их, чтобы откликнуться на срочный вызов. А Молли вдруг залюбовалась отцом, сочтя его исключительно красивым и видным мужчиной, когда он предстал перед нею в вечернем костюме. Да и миссис Гибсон была на загляденье! Короче говоря, среди тех, кто сегодня вечером вступил в бальную залу Холлингфорда, не сыскать было более очаровательной компании, чем эти четверо.

Глава 26. Благотворительный бал

В наши дни на балах редко можно встретить кого-либо, кроме танцующих да их дуэний, включая заинтересованных родственников. Но в те времена, когда Молли и Синтия были молоды – до появления железных дорог и, как неизбежное следствие, экскурсионных поездов, на которых сегодня запросто можно добраться до Лондона, дабы вволю полюбоваться на шумные толпы и модные наряды, – отправиться на ежегодный благотворительный бал, пусть даже без мыслей о танцах, с коими пришлось проститься много лет тому, да еще не взвалив на себя обязанности опекунши, означало вполне позволительное и любимое развлечение для всех добронравных старых дев, коими кишмя кишели провинциальные городки Англии. Они проветривали свои старые кружева и лучшие платья; они получали возможность воочию лицезреть местных деревенских магнатов; они сплетничали со своими ровесницами и обсуждали романы окружающей молодежи в любопытствующей, но вполне добродушной манере.

Обе мисс Браунинг сочли бы, что лишились самого эффектного и яркого события года, если бы что-либо помешало им побывать на благотворительном балу. Мисс Браунинг пришла бы в негодование, а мисс Феба преисполнилась бы меланхолии, если бы, паче чаяния, их не пригласили в Эшкомб или Корхем друзья, которые имелись у них в обоих городках и которые, подобно им самим, миновали танцевальную пору жизни еще лет эдак двадцать пять тому, но по-прежнему любившие наблюдать за сценами собственных былых увеселений и смотреть, как безудержно, «словно завтра наступит конец света», отплясывает молодое поколение. Они прибыли в одном из двух паланкинов, до сих пор бывших в ходу в Холлингфорде. Подобные вечера приносили немалый доход двум пожилым мужчинам, которые, обрядившись в то, что именовалось «городскими ливреями», торопливой рысью семенили туда-сюда, развозя многочисленных дам в их лучших нарядах и украшениях. Разумеется, в наличии имелись почтовые кареты и пролетки, но, по зрелом размышлении, мисс Браунинг предпочла остановиться на более удобном паланкине, который, как она заявила мисс Пайпер, одной из своих гостий, «заходит в гостиную, набирает теплого воздуха, закупоривает тебя и переносит в уютной и защищенной атмосфере в другую теплую комнату, где из него можно выйти, не выставляя на всеобщее обозрение своих ног, когда ты поднимаешься или спускаешься по ступенькам». Разумеется, передвигаться таким способом можно было лишь по одному, но мисс Браунинг сумела устроить все наилучшим образом, как выразилась мисс Хорнблауэр, еще одна гостья. Она поехала в паланкине первой и ждала в теплой гардеробной, пока к ней не присоединилась хозяйка, после чего обе дамы рука об руку направились в бальную залу и подыскали себе удобные места, откуда могли наблюдать за прибывающими гостями и обмениваться репликами с проходящими мимо друзьями. Чуть позже появились мисс Феба и мисс Пайпер, которые опустились на места, заблаговременно занятые для них предусмотрительной мисс Браунинг. Две младшие дамы тоже держались за руки, но при этом проявляли некую робкую поспешность во взглядах и движениях, чем разительно отличались от уверенного и спокойного достоинства своих старших (на два или три года) подруг. Собравшись наконец все вчетвером, они перевели дыхание и начали совещаться.