Слова сияния - Брендон Сандерсон

— Ты в порядке? — тихо спросил Узор.

Ему нравилось выходить наружу, когда темнело, и она ему не запрещала. Шаллан поискала спрена взглядом и обнаружила его на столе — сложное переплетение выпуклостей на деревянной поверхности.

— Историки, — ответила Шаллан, — просто сборище лжецов.

— М-м-м-м, — довольно прогудел Узор.

— Это не похвала.

— О.

Шаллан захлопнула книгу, которую читала.

— Считалось, что те женщины — ученые! Вместо того, чтобы записывать факты, они собирали мнения и выдавали их за правду. Они прикладывали столько усилий, чтобы опровергнуть друг друга, и ходили вокруг да около важных тем, как спрены вокруг огня — никогда не давая тепла, а только устраивая представление.

Узор загудел.

— Правда у каждого своя.

— Что? Нет, это не так. Правда это... правда. Это реальность.

— Твоя правда в том, что ты видишь, — озадаченно проговорил Узор. — Чем еще она может быть? То, что ты мне говоришь, — правда. Правда, которая дает силу.

Шаллан посмотрела на него — в свете сфер рельефные выпуклости Узора отбрасывали тени. Она перезарядила сферы вчера ночью во время сверхшторма, пока сидела в задней части повозки. В середине шторма Узор начал жужжать, странно и сердито. А затем стал разглагольствовать на незнакомом ей языке, вызвав панику у Газа и других солдат, которых она пригласила в свое убежище. К счастью, остальные восприняли как должное, что во время сверхшторма могут происходить странные вещи, и с тех пор больше не упоминали о случившемся.

«Вот глупышка, — сказала она самой себе, дойдя до пустой страницы в заметках. — Начни вести себя как ученый. Джасна была бы разочарована».

Шаллан записала последние слова Узора.

— Узор, — произнесла она, постукивая карандашом. Карандаш, как и бумагу, удалось раздобыть у торговцев. — У этого стола четыре ножки. Разве ты можешь утверждать, что это не является правдой, независимой от моей точки зрения?

Узор неопределенно загудел.

— Что такое ножка? Только то, как ты ее определяешь. Без точки зрения нет такого понятия, как ножка или стол. Есть только дерево.

— Ты мне говорил, что стол воспринимает себя в таком виде.

— Потому что люди определили, и довольно давно, что это стол, — ответил Узор. — Для стола это стало правдой, потому что эту правду сотворили люди.

«Интересно, — подумала Шаллан, быстро записывая слова в блокнот. В данный момент ее больше интересовала не природа правды, а то, как ее воспринимал Узор. — Возможно, потому что он из когнитивной реальности? В книгах говорится, что духовная реальность — это место абсолютной правды, в то время как когнитивная реальность более изменчива».

— А спрены, — произнесла Шаллан. — Если бы не существовало людей, могли бы спрены мыслить?

— Не здесь, не в этой реальности, — ответил Узор. — Насчет других реальностей я не знаю.

— Ты не кажешься уверенным, — проговорила Шаллан. — Скорее всего, твое существование целиком зависит от людей.

— Верно, — отозвался Узор, снова неуверенно. — Но ведь и дети зависят от родителей. — Он помедлил. — Кроме того, есть и другие мыслящие существа.

— Несущие Пустоту, — холодно сказала Шаллан.

— Да. Не думаю, что мой вид жил бы в мире, где существуют только они. У них есть их собственные спрены.

Шаллан резко села.

— Их собственные спрены?

Узор на столе уменьшился в размерах, сжавшись, его грани стали менее различимыми, слились воедино.

— Так что? — спросила Шаллан.

— Мы о них не говорим.

— Ты мог бы начать, — сказала Шаллан. — Это важно.

Узор зажужжал. Она думала, что он станет настаивать, но через мгновение спрен продолжил очень тихим голосом:

— Спрены — это... сила... осколки силы. Сила, обретшая разумность через восприятие людей. Честь, Культивация и... и еще один. Отколовшиеся фрагменты.

— Еще один? — подтолкнула его Шаллан.

Гудение Узора перешло в вой и стало таким высоким, что она практически его не слышала.

— Злоба.

Он вытолкнул из себя слово, будто для этого потребовалось усилие.

Шаллан торопливо записывала. Злоба. Ненависть. Какой-то вид спрена? Возможно, единственный в своем роде, как Кузисеш в Ири или Смотрящая в Ночи. Спрен ненависти. Она никогда не слышала ни о чем подобном.

Пока девушка продолжала писать, из сгущающейся темноты подошел один из ее рабов. Запуганный мужчина был одет в простую тунику и штаны — ей удалось раздобыть несколько таких комплектов у торговцев. Подарок оказался очень кстати, поскольку последние сферы Шаллан находились перед ней в кубке, и их не хватило бы даже на то, чтобы оплатить ужин в одном из лучших ресторанов Харбранта.

— Ваша светлость, — произнес мужчина.

— Да, Суна?

— Я... э-э... — Он указал в сторону. — Другая леди, она попросила, чтобы я сказал вам...

Раб указывал на палатку, которую занимала Тин — высокая женщина, руководившая немногими оставшимися охранниками каравана.

— Она хочет, чтобы я ее посетила? — спросила Шаллан.

— Да, — ответил Суна, глядя вниз. — Полагаю, чтобы поужинать.

— Спасибо, Суна, — сказала Шаллан, отпустив его к костру, где он и другие рабы помогали с готовкой, пока паршмены собирали дрова.

Рабы Шаллан оказались спокойными. На лбу у них были татуировки, а не клейма. Таким более гуманным способом обычно отмечали человека, который становился рабом добровольно, в противоположность тем, кого вынудили принять рабство за слишком жестокое или ужасное преступление. Ее рабы были из тех, что расплачивались за долги или являлись детьми рабов, на которых все еще лежали долги родителей.

Они привыкли трудиться и казались напуганными идеей оплаты своего труда. Хотя Шаллан и платила им гроши, большинство из них освободится менее, чем через два года. Эта идея причиняла рабам явное неудобство.

Шаллан покачала головой, собирая свои вещи. По пути к палатке Тин девушка остановилась у костра и попросила Рэда погрузить ее стол обратно в повозку и закрепить его.

Она беспокоилась о своих вещах, но больше не хранила сферы внутри клетки, поэтому оставляла заднюю часть повозки открытой, чтобы Газ или Рэд могли заглянуть внутрь и увидеть только книги. Оставалось надеяться, что у солдат не возникнет желания в них рыться.

«Ты также ходишь вокруг да около правды, — подумала Шаллан, отойдя от костра. — Точно так же, как те историки, о которых ты разглагольствовала».

Она притворялась, что эти мужчины были героями, но не испытывала ни малейших иллюзий по поводу того, как быстро они могли переметнуться на сторону противника при определенных обстоятельствах.

Палатка Тин оказалась большой и хорошо освещенной. Женщина путешествовала не как простой охранник. Во многих отношениях она была здесь наиболее загадочной личностью. Одна из немногих светлоглазых, помимо самих торговцев. Женщина, которая носила меч.

Шаллан заглянула в открытую палатку и обнаружила нескольких паршменов, сервирующих низкий походный столик, за которым приходилось есть, сидя на полу. Паршмены поспешили удалиться, и Шаллан с подозрением посмотрела им вслед.

Сама Тин стояла около окошка, прорезанного в ткани стенки. Она была одета в свой длинный желто-коричневый плащ, затянутый ремнем на талии и практически закрывающий тело. Он напоминал платье, хотя обтягивал фигуру намного сильнее, чем любое платье, которое когда-либо носила Шаллан. Под плащом женщина носила такие же узкие брюки.

— Я спросила твоих людей, — проговорила Тин, не оборачиваясь, — и они сказали, что ты еще не ужинала. Я приказала паршменам принести еды на двоих.

— Благодарю, — ответила Шаллан, входя внутрь и пытаясь скрыть нерешительность в голосе. Среди этих людей ей следовало вести себя не как испуганной девчонке, а как сильной женщине. Теоретически.

— Я приказала своим людям никого не подпускать близко, — продолжила Тин. — Мы можем говорить свободно.

— Очень хорошо, — ответила Шаллан.

— А значит, — сказала Тин, поворачиваясь, — ты можешь сказать мне, кто ты такая на самом деле.

Отец Штормов! Что это значило?

— Я Шаллан Давар, как и говорила раньше.

— Да, — произнесла Тин, подходя ближе и присаживаясь за стол. — Прошу. — Она жестом указала на место рядом.

Шаллан осторожно села, приняв позу воспитанной леди — согнув ноги набок.

Тин сидела со скрещенными ногами, откинув плащ назад. Она занялась едой, макая лепешку в карри, которое казалось слишком темным и чересчур пахло перцем, чтобы считаться женским.

— Мужская еда? — спросила Шаллан.

— Всегда ненавидела эти разграничения, — ответила Тин. — Я выросла в Ту Байле, мои родители работали переводчиками. Никогда не понимала, что определенная еда считается мужской или женской, пока не посетила родину родителей в первый раз. Но до сих пор подобное разделение кажется мне глупым. Буду есть, что пожелаю, спасибо большое.