Неизвестные трагедии Первой мировой. Пленные. Дезертиры. Беженцы - Максим Оськин

Но это было в 1914 году, когда «бежали» те, кто был объят паникой. После того, как она проходила (вместе с откатыванием на запад либо восток линии фронта), люди в основной массе возвращались по домам. Теперь же, в 1915 году русская Ставка распорядилась приступить к организованной эвакуации приграничного населения на восток. Это — миллионы людей, большинство из которых было насильственно стронуто со своих мест волей Верховного главнокомандования.

Принудительной эвакуацией были охвачены все те категории населения, что вынудили сорваться со своего места большую часть населения оставляемой территории. Характерно, что Ставка не только не пожелала своевременно согласовать мероприятия по принудительной эвакуации с гражданскими властями, в сферу ответственности которых переселялись беженцы, но и принципиально не намеревалась сотрудничать с правительством в данном вопросе. Просчеты высших назначений начала войны сказались со всей остротой именно в 1915 году: «Главнокомандующим был назначен великий князь Николай Николаевич, самовластный и склонный к самодурству. Попытки Совета министров учредить в Ставке должность „гражданского комиссара“ из высокопоставленных чиновников для согласования действий правительства и военных разбились о нежелание генералов пускать „штатских“ в свои дела. Справедливо осуждая гражданские власти за нерешительность и ведомственные дрязги, Ставка все больше вмешивалась в дела тыла, поручая их некомпетентным офицерам».[403]

Нагрузка на железнодорожную сеть, и без того более слабую, нежели в Германии и Австро-Венгрии, выпала неимоверная. Развал железнодорожного хозяйства, в виде кризиса сказавшийся тяжелой зимой 1916–1917 г., начался именно в ходе Великого Отступления 1915 года и связанной с ним эвакуацией беженцев в глубь Российской империи. Кроме того, ведь существовали и тяжелейшие в смысле нагрузки на железнодорожную сеть воинские перевозки. Эшелоны шли непрерывным потоком как из тыла на фронт, так и с фронта в тыл: «Усугубленной антисемитизмом шпиономанией была порождена и нанесшая неизмеримый вред железнодорожным коммуникациями всего Северо-Западного фронта, перемещению его войск правительственная мера по интернированию евреев из прифронтовой полосы».[404]

Если беженцы и войска частично могли передвигаться и своим ходом, то любое имущество могло быть перевезено исключительно транспортными средствами. Гужевой (конский) транспорт был слаб, автомобильного не существовало вовсе. Оставались только железные дороги. Железнодорожная инфраструктура Российской империи была слаба не только самой сетью дорог, но и вагонно-паровозным парком. Отсутствие автоматических тормозов у вагонов-теплушек и открытых платформ, которыми производилась львиная доля грузовых перевозок, нехватка паровозов, слабость железнодорожных войск — все это играло против намерений русского военно-политического руководства.

Тем не менее вопрос о глобальной эвакуации (и имущества, и населения) был решен в Ставке положительно. Верховная власть поддержала это безумное решение: император остался в стороне, и правительству ничего не оставалось, как подчиниться диктату Ставки, которая обладала полнотой власти на театре военных действий. Безумное в том смысле, что вместо вывоза имущества первостепенной важности стали вывозить все подряд, так как любое ведомство, разумеется, считало самое себя наиболее ценным и приоритетным для предстоящей эвакуации в глубь империи.

Грядущая разруха российских железных дорог была заложена как раз в ходе Великого Отступления 1915 года, и именно из Польши. Ведь выселялись целые деревни, а то и города — не в смысле даже столько людей, сколько в отношении имущества. А этого имущества за столетие русского господства в Польше накопилось немало. Промышленные польские города являлись одним из наиболее крупных в России, а вклад средств в развитие промышленности на территории Польши был гигантским. Начальник военных сообщений при Ставке Верховного главнокомандующего ген. С. А. Ронжин (перед войной — в отделе военных сообщений Главного управления Генерального штаба) впоследствии писал: «В Галиции мы оставляли недавно занятую нами чужую территорию, и вывозу подлежали главным образом военные учреждения и склады. Севернее — надо было вывезти не только громадное количество разнообразного военного имущества, но эвакуировать и нашу густо населенную и промышленную область со значительным числом крупных пунктов. Эвакуация одного такого промышленно-административного центра, как Варшава, с его лазаретами, фабричными заведениями, разнообразным имуществом, громадными железнодорожными мастерскими и многими тысячами чиновников и частных жителей, стремившихся выехать во что бы то ни стало, было очень серьезной задачей. Но это представляло только небольшую часть того, что подлежало вывозу из всего „Передового театра“… Импровизированность распоряжений по эвакуации со стороны высших военных властей и отсутствие надлежащего спокойствия у исполнителей делали работу железных дорог очень трудной».[405]

Эвакуация 1915 года породила явление хаоса на железных дорогах и недополучение войсками необходимых им грузов. В нормальной обстановке на фронт идут эшелоны с пополнениями и различными видами снабжения, обратно — раненые и порожняк. В 1915 году порожняка не было, в тыл шли точно так же забитые людьми и грузами эшелоны. Разгружать эти грузы и отправлять фронту предметы снабжения было невозможно. Эти вагоны забили собой все узлы и станции. Эвакуируемые грузы в сутки: июль — 2400 вагонов, август — 4000, сентябрь — 4600 вагонов.[406]

Неудивительно, что в 1915 году пробки на железных дорогах порой достигали десятков верст длиной. Ведь, помимо железнодорожных войск и санитарных поездов, на сети действовали ремонтные поезда, ротные подвижные мастерские (свыше сотни к 1917 году), два подвижных технических поезда-мастерских, поезда-бани, поезда-прачечные, поезда-склады, поезда-лавки, вагоны-аптеки, вагоны — дезинфекционные камеры. А позади наседали австро-германцы, продвигавшиеся на восток довольно-таки неплохими по меркам Первой мировой войны темпами. Так что, главная причина железнодорожной разрухи, по мнению генерала Ронжина, «отношение к пользованию железными дорогами со стороны военного ведомства».

Хаотичное отступление и не менее хаотичная эвакуация, вызываемая цейтнотом, породили к жизни критические крены в управлении войсками. Именно период Великого Отступления 1915 года стал «первой ласточкой» грядущего разложения русских Вооруженных сил в 1917 году. Склонность определенной части военнослужащих (прежде всего командного состава тыла, глядя на который поступали солдаты) к разбою и мародерству, замеченная уже в период победоносного наступления в Галиции, выкристаллизовалась в 1915 году, когда неприятелю оставлялись Польша и Литва.

Приказы Ставки о том, что оставляемая неприятелю территория «должна быть превращена в пустыню», не только дезорганизовали тыл и инфраструктуру явлением беженства, но и привили войскам привычку к грабежу и насилию в отношении мирного населения. Раз оставлялось все, а оставляемое полагалось сжигать, то любое имущество на оставляемой противнику территории рассматривалось как потенциально «ничье». Следовательно, присвоение «ничьего имущества» не рассматривалось как особенный грех.[407] Именно в таком мародерстве — выносе каких-то ценных вещей из дома, который полагалось сжечь, кстати говоря, обвинялся С. Н. Мясоедов. А ведь еще воин-поэт Д. В. Давыдов писал, что «грабительство» есть «единственная причина разврата духа армии, а с ним и совершенное ее разрушение».

Склонность части российского военного руководства к беспощадности в военное время проявилась еще в период подавления Первой Русской революции 1905–1907 гг. Военный министр того времени ген. А. Ф. Редигер вспоминал, что начальник Генерального штаба ген. Ф. Ф. Палицын поддерживал мнение некоторых войсковых командиров, что «беспорядки быстро были бы прекращены, если бы войска действовали более энергично или, вернее говоря, беспощадно, не останавливаясь перед сжиганием деревень». Соответствующее распоряжение у военного министра требовали министр внутренних дел П. Н. Дурново и премьер-министр С. Ю. Витте. Но генерал Редигер «не хотел обращать войска в палачей или в экзекуционные команды, так как считал, что это не их призвание и, кроме того, весьма опасно. Войска легко при этом разнуздаются и обратятся просто в грабителей, а население возненавидит армию и не будет давать средств на удовлетворение ее нужд».[408] В итоге карательные части действовали лишь в Прибалтике, и то по прямому указанию царя.

Следует помнить, что генерал Палицын являлся ставленником великого князя Николая Николаевича и в годы Первой мировой войны подвизался при Ставке, а после отстранения великого князя с поста Верховного главнокомандующего убыл вместе с ним на Кавказ. Летом 1915 года ген. Ф. Ф. Палицын одно время являлся помощником главнокомандующего армиями Северо-Западного фронта ген. М. В. Алексеева, который руководил действиями восьми армий из одиннадцати русских армий Восточного фронта. Возможно, что помимо военных функций, генерал Палицын должен был следить и за эвакуационными мероприятиями в Польше и Прибалтике, так как генерал Алексеев был противником насильственной эвакуации. Что же касается мнения о деморализации мародерствующих войск, то можно вспомнить крушение немецкого фронта на Востоке и разгром четырех групп армий в 1944 году: не было ли это последствием применения тактики «выжженной земли», рьяно проводившейся в жизнь на оккупированных территориях Советского Союза по приказу А. Гитлера фельдмаршалом В. Моделем?