Всё тот же сон - Вячеслав Кабанов

Сентенция

Я, кажется, пишу для тех, кто меня так или иначе знает. Или тем, кто потом будет знать — по линии предков. Поэтому я ничего не сочиняю. Я просто не умею сочинять.

Казалось бы, чего уж тут такого?

Марков снял сапоги и, вздохнув, лёг на диван.

А я вот не умею.

Если кто-то когда-то был со мною знаком, ему, я думаю, должно ж быть интересно узнать: а что он скажет про себя, чего я про него не знаю? Такое любопытство не заставит того, кто меня знал, купить то, что я написал. Но я и продавать не стану. Хотя, совсем не против денег. Ведь я всю жизнь любил получать какие-либо деньги за разную работу. Но, правда, лучше было бы без этой суеты иметь приличное наследство, которому вот только неоткуда взяться. Ещё гораздо лучше самому оставлять наследство: сидеть, пока живой, и размышлять, кому чего оставить.

Если собрать все деньги, которые я заработал за прожитую жизнь, это могло бы быть приличное наследство. Зачем я их потратил?

Пиджак, стянутый резиночкой на талии

В ненаписанном есть жизнь, ненаписанное — это ещё не пережитое окончательно.

Юрий Коваль

Ну что ж, пора и написать.

На исходе шестидесятых годов пришлось мне поступить на службу в институт научно-технической информации, расположенный близ Лужников. Контор таких в Москве в то время было много: каждое промышленное министерство желало иметь свою отраслевую информацию. Поскольку сообщения о новой технике надлежало подавать в приличном виде, конторы содержали в штате литературных редакторов. Это счастливое обстоятельство обеспечило тогда материальное существование многому числу мало к чему пригодных выпускников филологических факультетов.

Завершив к этому времени ханты-мансийское своё учительство, я вернулся в Москву на неподготовленные заранее позиции. Пришлось приткнуться в информационную контору.

Человеку, подобному мне, то есть не очень думающему про обустройство собственной жизни, уже набирающей темп, в конторе этой, оказалось, жить неплохо. Не зная секрета действия химических и нефтеперерабатывающих устройств, я всё же иногда понимал смысловую логику текста, отчего и слыл приемлемым редактором. Может быть, это и странно, но я приведу пример.

Вот, скажем, инженер-специалист (он звался «научный редактор»), прочесав информационное сообщение и внеся необходимые по его мнению поправки, передаёт его мне для окончательной полировки. И я читаю такую вот (условно) авторскую фразу:

«Отсутствие этого и отсутствие вот этого приводит к тому-то…»

Научный редактор, он тоже следит за изяществом стиля и твёрдо знает, что повторение одного и того же слова в одном предложении — стиль плохой. И вот он берёт перо, вычёркивает второе «отсутствие» и поверх строки аккуратненько, каллиграфическим почерком вписывает: «наличие». А я, вопреки своему назначению, обратно порчу стиль и восстанавливаю какофонию.

Тут нужно сказать, что любитель изящного стиля, о котором я упомянул, среди прочих «научных» был всё-таки уникален. И особенных стилевых высот достигал он в устной речи. Человек немолодой, однажды жалуясь мне на плохое самочувствие, он так сказал:

— Я совершенно потерял вкусовые свойства!

В другой раз он сетовал на нехорошее поведение коллеги:

— А он, понимаешь, сидит на суку и… гадит на тот сук, на котором сидит!

Не только речь, но и жизнь этого человека заключала в себе анекдоты. Один из анекдотов имел даже геополитический характер. Во время войны наш инженер был откомандирован в США, затем в Канаду, он там работал по ленд-лизу, и там же у него родился сын. Когда же сыну исполнилось шестнадцать, уже в Москве, и он получил паспорт, там относительно места рождения было записано так: г. Галифакс, Канадская ССР.

Но всё же главная прелесть моей конторы была не в этом. Там оказалось множество моих приблизительных (но и прелестных!) ровесниц, и все они были умны, раскованны и хороши хорошим отношением ко мне. Не буду останавливаться на этом предмете, ибо направление мысли у меня иное.

В отделе, где я служил, был, как и водится, начальник, верней, начальница. Она, к сожалению, была довольно меня старше, и всё-таки мы с ней дружили. Звали её сначала Ирина Владимировна Борушмой (брат её, актёр Борушмой, играл в советских кинофильмах благородных зарубежных дипломатов или благородных же, но и коварных, империалистов), потом Ирина Владимировна стала Журавлёвой. К сюжетной мысли моей это тоже относится мало, но всё же где-то здесь заложена зацепка.

Когда с тех пор промчалось много многажды лет, и я уже захотел напомнить себе свою жизнь, из чего произошла какая-то странная книга под названием «Однажды приснилось», Ирина Владимировна (давным-давно пенсионерка), прочтя эту книгу, сказала мне по телефону:

— Послушайте, а что это Ира вообразила, что это она вас выбрала? Вы же ведь сами всегда выбирали!

Речь шла о моей жене. Тут дело вот какое. В те давние времена, служа ещё в информационной конторе, я часто проводил вечера и выходные дни в Исторической библиотеке, в Историчке, как мы её называли со студенческих ещё времён. От этих занятий, помимо прочего, возникло у меня «Жизнеописание Елизаветы Кульман», поэтессы, писавшей на восьми языках (помимо русского) и умершей в Петербурге в 1824 году в возрасте семнадцати лет от простуды после известного наводнения. Сочинение это было показано Юрию Павловичу Тимофееву, человеку, имевшему редкостный дар находить, поощрять и выращивать многих писателей. Юрий Павлович умел «захватить ученика, вести его за собой положенное время и, что труднее всего, выпустить его, угадав, что для этого пришёл срок». Так работал с учениками Маршак — по свидетельству Евгения Шварца.

«Кульман» моя так Ю.П. показалась, что он, зная весь литературный мир, предложил мою рукопись лучшему тогдашнему журналу. Там Инна Борисова сказала, что они бы взяли, но у них такая очередь, что ждать придётся очень долго. Тогда Ю.П. сказал, что отдаст в «Лит. Россию», на что И.Б. возразила: туда, дескать, жалко; и предложила свои рекомендации в «Вопросы литературы»… Все эти обстоятельства тогда же моя жена отобразила в своём дневнике, а я, поленившись писать всё время сам, вставил в свою книгу кусок из Ирининого дневника, так славно начатого, да жалко, брошенного вскоре:

… Вот это да! С рекомендацией из «Нового мира»! Надо же как идут дела!

Но меня, Господи, просто распирает от гордости, что всё это, неважно, в каком выражении, я предчувствовала, всё это поняла, что я выбрала когда-то его и только его. И шла за ним безоговорочно и навсегда. Меня «распирает от скромности, что я такая простая и неполированная», как написал Славка о шкафе в комнате нашей соседки…

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});