Всё тот же сон - Вячеслав Кабанов

Но как же физически трудно, как противоестественно было протянуть пачку сигарет и поднести зажжённую спичку к лицу этой неуместной подруги!

А вот когда я ещё через год уже совсем вернулся, Коваль открыл мне глаза на многие и более удивительные вещи. Ну, например, что Репин не самый великий художник. Услышать это было тяжело. Или такое: что разные великие произведения родного искусства создавал не народ, а сам, представьте, непосредственно, сидел у столика Лев Николаевич, обложившись источниками, и макал в чернильницу перо; или какой-нибудь Глинка — тоже сам, один у рояля прихлёбывал красное вино и (пока не нагрянул Кукольник) музыку сочинял… Вот те на! Нам ведь раньше говорили: народ, мол, создаёт, а они лишь только записывают. Вон оно что оказалось!

Девятнадцатое октября

Я вернулся 19 октября 1959 года.

Эшелон не дополз до Ленинградского вокзала и отдувался на разъездах. Мы прыгнули на промасленную землю Москвы и сразу сделались пьяны. Мы элегантно перекинули шинели через руку и подняли чемоданы.

Нас ждал патруль. Высокий офицер и два солдата, один пониже другого, стояли, как три призёра на своих пьедесталах.

Наша радость умерла у ног старшего лейтенанта.

— Надеть шинеля!

Зато ничто не помешало нам расхватать такси.

На углу моей улицы я простился с Кацманом, Авериным и Серёгой Беджаняном. Было девять часов утра.

Я видел мои парадные, мои подворотни и не верил, что время ушло. Лица домов сохранили прежнее выражение, и на моей лестнице всё так же пахло жареным луком.

Я долго стоял перед дверью, потом достал ключ, хранимый три года, и перешёл порог.

Никого дома не было, и я заметался. Мне казалось, что я ушёл отсюда в далёком детстве, и я скакал по квартире, как щенок, которого выпустили погулять.

Наша узкая тёмная уборная разморила меня теплом воспоминаний. Давным-давно, задыхаясь от восторга, я кричал отсюда фальцетом:

— Здесь русский дух! Здесь Русью пахнет!

Всё, что было до службы, — всё было детство, и детство было позади. Я знал то, чего не знали другие. Я был закалён и опытен. Я видел жизнь в разрезе.

Захлебнувшись ароматом детства и сознанием значительности нового себя, я не знал, что мне сделать. Логика ветерана подсказывала выпивку, но я был один.

Наконец я вспомнил о бане. Баня была напротив, и там, во дворе работала палатка с пивом. Не переодевшись, я скатился вниз по лестнице.

У палатки шумно дышала маленькая толпа хрипящих и плюющих людей. Жёлтая пена текла под ногами, как мыльная вода, выплеснутая из шаек, и пиво припахивало мочалкой.

Пропуская в себя глоток за глотком, я счастливо вертел глазами поверх ободка кружки. Наши взгляды встретились. Он приглашал к беседе. Я не был против и ждал.

Он начал:

— В отпуск?

— Совсем.

— Давно?

— Да только что! Вот выскочил пива выпить…

— Только что? И пиво пьёшь? Надо чего покрепче.

Я поднёс кружку ко рту и издал мычание с интонацией извинения. Скорые глазки моего собеседника сделались добрыми.

— Давай-ка ещё по кружечке. Нет-нет! Я угощаю. Брось! Я сам таким был. Вот так… Как думаешь устраиваться? Не спеши. У тебя все права. Приходишь — понял? — так и так, родине отдал… Каждый уважать обязан. Пока погуляй. Денег нет, небось? В Москве за так не разгуляешься! Беленькая — двадцать один двадцать, а где их взять? То-то… Пей, пей!.. Можно умненько. Думаешь, я её в магазине беру? У меня сестра на химзаводе работает. Ну, там спиртик… ша! Понял? Вот так. Восемнадцать рублей пол-литра — это литр? И полезнее. А так её покупать — штанов не хватит! Пьёшь спирт-то?

— А чего ж! — ответил я, уже хмелея.

— Тебе устрою. Тут рядом, в Козловском, серый дом. Знаешь? Прямо сейчас. У тебя сколько есть?

«Ах ты, прощелыга! — подумал я. — Думаешь, что на салагу попал. Думаешь, я доверюсь пьянящим речам. Милый жулик, я кое-что повидал на свете!»

У меня было почти четыреста рублей, и я ответил:

— Четвертной остался.

— На первый раз. Возьмёшь полбанки, и одну разопьём, я добавлю. Там вся квартирка, знаешь… Бляди есть.

— Ладно. Подожди пять минут, переоденусь. Я напротив.

«Ничего, — думал я, перескакивая ступеньки, — можно попробовать».

Я выложил все деньги и оставил двадцать пять рублей. Я выложил документы. Я знал, что иду в притон.

Никак не находились брюки, и я плюнул и выскочил в полной форме.

— Не нашёл гражданское. Пошли!

Он что-то спрашивал о службе. Я что-то отвечал.

«Он идёт, чтобы меня надуть. Но он не знает, что я об этом знаю».

— Закуривай!

Он протянул на ходу маленькую пачку «Дуката». Я взял сигарету и видел, что он достал себе из другой пачки. Тогда в ритме бодрого шага я незаметно опустил сигарету в карман и быстро заменил своей.

«Врёшь, не купишь!»

Мы завернули за угол и подошли к серому дому в пять этажей. Мы вошли в парадное.

— Подожди, — сказал он, — я пойду проверю. К ним не всегда можно.

Он побежал наверх и вернулся минут через пять.

— Ничего не выйдет. К ним нельзя. Давай я тебе вынесу.

Отступать было глупо. Я дал деньги, и он снова умчался.

Я понял всё, как только затихли его шаги где-то наверху, на неведомом этаже. И всё-таки я прождал ещё двадцать минут. Я не ругал себя. Я не мог себя понять. Ведь я не обманывался. Я видел всё и был насторожён. Почему же такой итог? Он обманул слишком глупо. Просто вышел через чёрный ход.

Серая кепка, шустрые глазки. Лет тридцать пять.

Я оставил свой бесполезный пост и вошёл во двор серого дома. Элегантные мальчики элегантно играли в пинг-понг.

— Смотри, Владик, как бы тебе таким не стать!

Они смотрели на меня, как на пугало — эластичные мальчики с набриолиненными волосами. Огонь и вода, и медные трубы остались за чертой Москвы. Я вышел на улицу.

Скорей! Скорей! Нужно сбросить эту одежду. Забыть свой опыт. Я прошёл не те университеты. Скорей! Пусть никто не знает, что я из другого мира!

Осеннее солнце отчаянно переливалось в окнах домов и сверкающих бамперах автомобилей, как будто в нём была ещё свежая сила. Дома весело перемигивались солнечными бликами, и вся Москва смеялась, и нужно было знать, что уже октябрь, чтобы не верить этому смеху.

Москва смеялась, и улыбка её была обольстительна, как зелёная трава у края болота.

А его сигарета ещё долго лежала в моём столе. Я всё хотел её испробовать, да как-то она затерялась.

Часть вторая

РОМАН В БОРЕНИЯХ ЛЮБВИ И ПИСЬМАХ

У любви есть слова, те слова не умрут.Нас с тобой ожидает особенный суд;Он сумеет нас сразу в толпе различить,И мы вместе пойдём, нас нельзя разлучить!

Афанасий Фет

А ты письма мои береги,Чтобы нас рассудили потомки…

Анна Ахматова

Сентенция

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});