Моральное животное - Роберт Райт

Вообразите, сколько раз со времён наших обезьяньих предков социальные вызовы зависели от успеха претендента в формировании крепкой коалиции. Вообразите, сколько раз претенденты страдали от поспешных действий или излишней открытости в своих махинациях. И представьте себе веские репродуктивные ставки. Удивительно ли, что мятежи всех видов, во всех культурах, начинаться с шепотка? Нужен ли шестилетнему школьнику инструктаж, чтобы интуитивно почувствовать здравомыслие осторожного выяснения мнений о местном хулигане перед тем, как бросить вызов? Когда Дарвин доверял свою теорию немногим избранным, всячески защищая свою торговую марку (Асе Грей: "Я знаю, что за это вы будете презирать меня"), то им, вероятно, двигало очень много эмоций.

Проблема Уоллеса

Самый важный кризис карьеры Дарвина начался в 1858 году. Пока он с трудом продвигался по своему эпическому манускрипту, вдруг обнаружилось, что он ждал слишком долго. Альфред Рассел Уоллес открыл теорию естественного отбора через 20 лет после того, как это сделал Дарвин, и был готов придать её гласности. Реакция Дарвина отчаянно преследовала его личный интерес, но делала это так мягко и была окутана в такие моральные страдания, что с тех пор обозреватели называли этот эпизод одним из примеров его сверхчеловеческой благопристойности.

Уоллес был молодым британским натуралистом, который, как и молодой Дарвин, совершил плавание по иноземным странам для изучения жизни. Дарвину было известно, что Уоллес какое-то время интересовался происхождением и распространением видов. Фактически, эти два человека переписывались на эту тему, и Дарвин отметил, что у него уже есть "отчётливая и осязаемая идея" по этому вопросу, и заявлял, что "решительно невозможно объяснить мои взгляды в объёме письма". Но Дарвин продолжил сопротивляться всякому искушению издать короткую статью, очерчивающую его теорию. "Мне весьма ненавистна идея приоритетного письма", — написал он Ловеллу, который убеждал его издать его взгляды в коротком сообщении. "Я, конечно, был бы раздражён, если кто-то издаст мои доктрины раньше меня".

Раздражение достигает пика 18 июня 1858 года, когда почта принесла письмо от Уоллеса. Дарвин открыл это и обнаружил точный эскиз теории эволюции Уоллеса, чьё сходство с его собственной теорией было ошеломляющим. "Даже его термины теперь стоят как названия моих глав", — отметил он.

Паника, которая, должно быть, охватила Дарвина в тот день — дань изобретательности естественного отбора. Биохимическая сущность паники, вероятно, восходит к тем дням, когда наши предки были рептилиями. Тем не менее, она была запущена не её исконным спусковым механизмом — угрозой жизни и здоровью — а, скорее, угрозой статусу, беспокойством, более характерным для наших предков — приматов. Более того, угроза не имела физического облика, с которым обычно имели дело наши родственники-приматы. Вместо этого угроза была абстрактной — слова, предложения — то есть символы, понимание которых зависело от мозговой ткани, появившейся лишь несколько миллионов лет назад. Вот так эволюция берёт древнее сырьё и непрерывно приспосабливает его к текущим потребностям.

Скорее всего, Дарвин не делал паузы, размышляя над природной красотой своей паники. Он послал статью Уоллеса Ловеллу, о мнении которого насчёт статьи Уоллес просил Дарвина похлопотать, и спросил совета. Конечно, «спросил» — сказано излишне сильно, я читаю между строк. Дарвин "лёг на курс" благочестивых действий и предоставил Ловеллу курс менее благочестивый. "Пожалуйста, возвратите мне MS; хотя он не высказывает пожеланий, чтобы я это издал, но я, конечно, буду сразу же писать и предлагать в любой журнал. Так что вся моя новизна, независимо от того, в чём она может заключаться, будет ниспровергнута, хотя моя книга, если она будет иметь какую-либо ценность, не пострадает, поскольку весь труд состоит в применении теории".

Ответ на этот вопль (который, как ни странно, не сохранился, хотя Дарвин свою корреспонденцию сохранял скрупулёзно), кажется, имеет успех в проверке благочестия Дарвина. Дарвин написал в ответ: "В эскизе Уоллеса нет ничего, что бы не было более полно написано мною в моём эскизе, копированном в 1844 году и прочитанном Хукером несколько дюжин лет назад. Около года назад я послал короткий эскиз (копия которого у меня есть) моих взглядов… Асе Грей, таким образом, я могу максимально убедительно говорить и доказывать, что я не заимствую ничего у Уоллеса".

Тут, на глазах у Ловелла, Дарвин начинает эпическую борьбу со своей совестью. Рискуя выглядеть циником, я буду указывать в скобках подтекст письма, как я его понимаю: "Я буду чрезвычайно рад издать сейчас эскиз моих общих взглядов на дюжине страниц или около того; но я не могу убедить себя, что я могу поступить так благородно. [Может быть, вы сможете убедить меня]. Уоллес не говорит ничего о публикации, и я прилагаю его письмо. Я не намеревался издавать каких-то эскизов, но могу ли я проявить такое благородство, раз уж Уоллес послал мне схему его доктрины? [Скажите «да». Скажите "да"]… Полагаете ли вы, что посылка этого эскиза связывает мне руки? [Скажите «нет». Скажите "нет".]… Я могу послать Уоллесу копию моего письма Асе Грей, показав ему, что я не крал его доктрину. Но я не могу решиться издать это сейчас, не будет ли это подло и презренно. [Скажите "не подло" и "не презренно"]". В постскриптуме, добавленном на следующий день, Дарвин "умыл руки", назначая арбитром Ловелла: "Я всегда думал, что из вас бы вышел первоклассный канцлер Господа, и теперь я обращаюсь к вам, как к канцлеру Господа".

Страдания Дарвина были усугублены событиями в семье. Его дочь Этти заболела дифтерией, а его умственно отсталый ребёнок, Чарльз Варинг, только что подхватил скарлатину, от которой он скоро умрёт.

Ловелл посоветовался с Хукером, которого Дарвин также привёл в состояние готовности к кризису, и эти два человека решили относиться к теориям Дарвина и Уоллеса, как к равным. Они представили статью Уоллеса на следующей встрече Линнеевского Общества вместе с эскизом, который Дарвин послал Асе Грей, и частями черновика 1844 года, который он дал Эмме; всё это было тогда издано вместе. (Дарвин послал Грею 1200-словный эскиз лишь через несколько месяцев после того, как сказал Уоллесу, что «невозможно» сделать набросок теории в письме. Хотел ли он предоставить безупречное свидетельство его приоритета, ощутив, что Уоллес извлекает выгоду из него, никогда не будет известно). Так как Уоллес находился тогда в Малайском архипелаге, а следующая встреча Общества была на носу, Ловелл и Хукер решили действовать без консультаций с ним. Дарвин не возражал.

Когда Уоллес узнал, что происходит, он оказался в положении, во многом подобном положению Дарвина в ходе плавания «Бигля», когда пришло волнующее слово поддержки Седжвика. Уоллес был молодым натуралистом, стремящимся сделать себе имя, но, не имея обратной связи от профессионалов, пока не был уверен, что он много что мог дать науке. И тут выяснилось, что его работа читалась большими людьми перед влиятельным научным обществом. Он гордо написал своей матери, что "я послал г-ну Дарвину эссе на тему, на которую он теперь пишет большую работу. Он показывал его доктору Хукеру и сэру Чарльзу Ловеллу, которые оценили его настолько высоко, что сразу прочли его перед Линнеевским Обществом. Я думаю, что могу рассчитывать на знакомство и помощь этих выдающихся людей, когда я возвращусь домой".

Крупнейшее моральное пятно Дарвина?

Всё это можно расценивать как один из наиболее острых эпизодов в истории науки. Уоллеса фактически взяли в уборщики. Его имя, хотя и равное Дарвиновскому при расчёте, теперь без сомнения будет заслонено им. В конце концов, как это мог какой-то молодой выскочка объявить себя эволюционистом и предложить эволюционный механизм, если это сделал известный и уважаемый Чарльз Дарвин. И даже слабое сомнение в том, чьё имя должна носить теория, было бы стёрто книгой Дарвина, которую он теперь, наконец, произвёдет с должной скоростью. Чтобы относительный статус этих двух людей не прошёл мимо внимания всех и каждого, Хукер и Ловелл, представляя статьи Линнеевскому Обществу, отметили, что "в то время, как научный мир ожидает появления полной работы г-на Дарвина, некоторые из ведущих результатов его трудов, а также таковые от его способного корреспондента, должны быть представлены вместе перед публикой". "Способный корреспондент" — фраза, вряд ли способная вознести на самую вершину.

Теперь для Дарвина, соединившего части мозаики за много лет до Уоллеса, стало возможным повергнуть Уоллеса в безвестность. Но факт есть факт, в июне 1858 года Уоллес, в отличие от Дарвина, написал статью о естественном отборе, которую он был готов издать, даже не прося Дарвина сделать это. Если бы Уоллес послал свою статью в журнал, а не Дарвину, собственно, если бы он послал её почти куда угодно, кроме Дарвина, мы бы помнили его сегодня, как первого человека, провозгласившего теорию эволюции путём естественного отбора. Большая книга Дарвина, собственно говоря, была бы расширением и популяризацией идей другого учёного. Чьё бы имя тогда несла бы теория — навечно открытый вопрос.