Том 2. Брат океана. Живая вода - Алексей Кожевников

— Ну, Влас Потапыч, вставай!

Ландур открыл глаза, дико взглянул на Василия, сел, рука потянулась за ружьем, но не нашла его.

— Вставай! — повторил Василий.

— А ты кто такой? — Талдыкин выругался.

— Ты арестован, пойдем! — Василий направил на Талдыкина револьвер.

— Арестован?.. Это мы посмотрим еще. — Талдыкин встал и начал не торопясь одеваться, собирать свое добро в сумки.

Собрался и сказал:

— Ну, я готов.

— Иди вперед!

— Постой! Где-ка я тебя видал?

Василий не ответил.

— А-а… Приятель. Та-ак… — Влас Потапыч прислонился к стене пещерки. — Та-ак. Это, знаешь, не дело. — Он сбросил сумки на пол. — Я не иду, нет. Лежачего не бьют, сонного не ловят. Нет, ты меня открыто, честно поймай. Я тебя кормил, на своем пароходе раскатывал. Ты у меня жену украл, всю эту землю украл. Довольно, Отдай вот ружье и тогда лови.

Василий шагнул к Талдыкину.

— Иди!

Талдыкин отступил. Василий шагнул еще. Талдыкин полез из пещерки, Василий выбросил за ним сумки и корзинку:

— Забирай!

Талдыкин надел сумки и сказал:

— А корзиночку ты понесешь. Корзиночка Марине Ивановне полагается.

Василий подхватил корзинку, откинул лопух, под ним была краюшка черного хлеба, отрезанная от квадратного каравая, какие выпекали в Игарке, и записка:

«Марина Ивановна, посылаю тебе старый должок. Спасибо — выручила. Если моя краюшка немного поменьше, не сердись. Хлеб теперь достается трудно. Корзинку — дочке вместо игрушки, полагаю, что из игрушек она давно выросла. Плел сам. Думаю, теперь мы квиты. Известный вам Влас Талдыкин».

На Павловом покосе им повстречался наряд милиции, он шел брать Талдыкина. Арестованный Иван Черных показывал дорогу. Талдыкина Василий сдал милиции и пошел в город один.

Было рано. Дочь спала. Мариша с распущенными волосами, одетая только в халат, сидела у стола и кого-то спрашивала по телефону: «Когда был? Вчера… днем… А ночью не заходил? Узнайте!»

Увидев Василия, одетого в военное, в сапогах, сплошь забрызганных грязью, Мариша на полуслове бросила телефонную трубку.

— Где ты пропадал? Почему такой… строгий?

Он сказал, что пробыл ночь на бирже и у причалов.

— Я всех обзвонила… говорят: не был.

— Не знаю, почему тебе не сказали. — Он присел к столу, начал читать телеграммы, поступившие за ночь.

— Предупредил бы.

— Я думал, сам приду. И не заметил, как ночь прошла. Оглянулся — утро.

— Нечего сказать, хорош муж, — упрекнула Мариша. — Спать ляжешь?

— Да нет, не хочу… Разгулялся.

Мариша ушла за перегородку и немного погодя вышла оттуда причесанная, в черных лаковых туфлях, в новом платье из синего крепдешина. В руках у нее была новая же, под цвет платья шляпа. Платье было готово с вечера, и Марише хотелось поскорей показаться в нем Василию.

— Тебе нравится? Все ладно, нигде не тянет, не морщит? — допрашивала она Василия, поворачиваясь к нему то лицом, то спиной.

— Ничего… Отделочка вот пестровата. Построже надо. Построже-то — лучше, особенно при твоем возрасте, в твоем положении, — ворчал он, думая не о платье, а о самой Марише.

— Как лучше, с пояском, без пояска? — говорила Мариша, то надевая, то снимая пояс.

— Лучше, лучше, — твердил Василий при всех случаях.

— Да ты не глядишь ведь. — Мариша перехватила его задумчивый, будто незрячий взгляд. — Ну, оторвись на минутку, погляди! — Она обиженно махнула рукой и отошла к зеркалу.

Он повернулся к Марише и сказал отрывисто:

— Сними его… платье! — И рассказал, что пойман Талдыкин, скрывавшийся на покосе у Павла. — Теперь понимаешь, за кого ты хлопотала? Кем выглядишь? Со-об-щни-цей Талдыкина!

Мариша, шатаясь, перешла от зеркала к двери и села там в угол, на детскую скамейку. Во дворе скрипнула калитка. Поверх штор, закрывавших окна не во всю высоту, Василий заметил, что от калитки к крыльцу плывет, покачиваясь, милицейский шлем. Василий помог Марише встать, торопливо одернул на ней платье и открыл дверь.

— Здесь живет Марина Ивановна Ширяева? — спросил милиционер и молча подал ей вызов к следователю.

Прочитав бумажку и ничего не поняв, она передала Василию.

— Наверно, тебе.

Василий пожал плечами.

— Нет, тебе.

— А что с этим делать? — спросила Мариша. — Я не знаю.

— Одеваться и идти за товарищем. — Василий крепко обнял Маришу и поцеловал несколько раз, потом подал ей новую шляпу, купленную для нового платья.

До пароходов оставалось меньше суток. Василию надо было еще раз, последний, осмотреть причалы, лесную биржу, поговорить с диспетчером порта, с грузчиками, а он час за часом все сидел дома, из окна, с крыльца, от калитки выглядывал, не идет ли Мариша назад.

Он верил ей, знал, что все было так, как она рассказывала ему… Следователь, пусть даже самый придирчивый, не найдет за ней никаких преступлений, кроме неосторожных хлопот за Павла, кроме излишней доверчивости и неразборчивой доброты, и отпустит после первого же допроса.

Так он сидел до вечера и, не дождавшись Мариши, решил идти к следователю за объяснениями. Но его предупредили, позвонили ему от имени следователя, чтобы Марине Ивановне принесли постель.

Отнести узел попросил Большого Сеня, сам опять надел шинель, френч и пошел на биржу. По пути заглянул в клуб и отдал дочери, которая была там на репетиции, ключ от квартиры.

— Меня не жди, ложись спать, — сказал ей. — Я поздно приду.

— А мама?

— Уехала в тундру, там какая-то эпидемия, — ласково потрепал дочь по худому плечу с проступающими бугорками костей.

И ушел не торопясь, твердым военным шагом.

На бирже заметали последний мусор. Василий велел старшему по охране удвоить на ночь число сторожей. На лесопильном заводе долго вслушивался в шум моторов, в звон пил. Все было привычное, ухо не уловило ничего нового, предупреждающего о катастрофе.

Ночью пришла телеграмма: пароходы были в пятидесяти километрах от Игарки. Заводы спокойно отработали последнюю смену и закрылись на ремонт. Всю ночь светила луна, а Василий все ходил по городу, над рекой, вглядывался в запоздалых пешеходов, в тени, в черные пятна за домами, за заборами, за грудами опилок и макаронника.

У него кружилась голова и дрожали от усталости ноги. Когда он выходил на реку, здесь, перед текучей, колеблющейся водой, ему начинало казаться, что и берег и город — все плывет и колеблется, растворяется в тумане. Тогда он совал руку в карман и сжимал холодную ручку револьвера. От этого тверже делались ноги, ясней голова, берег и город вновь приобретали отчетливые очертания.

Около Игарки Енисей делает излучину, и пароходы появились неожиданно. Пришедшим встречать не пришлось томиться, как это бывает на прямом плесе; увидев дым, с полчаса ждать, когда покажется труба, потом гадать и спорить, какой идет, легкач или буксир, «Спартак» или «Куйбышев».

Шесть лесовозов плыли один за другим утиным выводком. Войдя в протоку, они загудели глуховатыми басистыми голосами, оглушили весь город. С рейда им ответили «Север» и «Советская Сибирь». На мачте порта взвились пестрые флаги — национальные флаги гостей. Гости ответили на салют — подняли красные советские флаги.

Пароходы были сильно нагружены и, должно быть, очень глубоко вспахивали воду: как в шторм, на берег кинулись тяжелые зеленые валы, н после того как остановились винты и упали якоря, вода еще долго клубилась и вздрагивала. На ходу лесовозы казались не очень большими, кое у кого даже вызвали разочарование, но остановились — и точно сразу выросли, четыре из них заняли всю длину причала, два остановились на рейде.

Отгудели гудки, закончились переговоры флагами. Сошли на берег усталые, но счастливые лоцманы. Василий поздравил их, поблагодарил и велел идти в столовую, где ждал их обед. Павлу дали пообедать, отдохнуть, а потом увели к следователю.

Остаток дня у Василия ушел на переговоры с представителями фирм-экспортеров, с диспетчером, с заведующими лесной биржей и товарными складами, потом начался торжественный вечер в клубе, откуда тоже нельзя было уйти, и Василий позвонил следователю уже поздно ночью.

— Она скоро будет дома, — сказал следователь, а минут через пятнадцать позвонила сама Мариша.

Василий вышел навстречу.

— Все? — спросил он, сжимая ей руки.

— Все, — ответила она и заплакала, не стесняясь, что на улице много народу. Дома она снова рассказала Василию все, что вспоминала не однажды по частям: как жила у Большого порога, потом у брата Егора, как сватался к ней Талдыкин, объяснила, почему он передал Василию корзиночку, краюшку хлеба и записку; рассказала, что была очная ставка с Талдыкиным и с Павлом. Они не сказали про нее никакой напраслины. А Павел даже благодарил, называл спасительницей.