Том 2. Брат океана. Живая вода - Алексей Кожевников

На макаронник он пришел с пустой коробкой, к тому же повыдуло хмель, и Павел поспешно, пока не заметили его, вернулся на покос.

— Ну, а дальше как думаешь? — спросил Талдыкин.

— Дальше сам думай. Я больше не помощник тебе. Не жди от меня ни огонька, ни хлеба. Теперь я сам на пенсионе: хлебец с выдачи, ходить за ним не велено, сюда привезут. — Павел протянул Талдыкину руку. — До свиданья, Влас Потапыч! Отдружили. Помни, я на заметке.

— Кроме тебя, тыща народу… — Талдыкин не принял руки. — Приставь ко мне другого! Приставь сватушку!

— Уходи, лучше будет. Мы тут и без тебя все сделаем. — Павел опять обхватил руками коленки и положил на них голову, а Талдыкин отхлебнул из чайника остывшего, со вкусом ржавчины, чая, потом отошел к копне и лег там на сено. Измученный ночами, проведенными без сна, на сырой и холодной земле, теперь среди теплого сена, он быстро заснул. Но сон не удался и тут: сперва мешали гудки парохода, который привел на протоку новый плот, потом что-то надрывное, каторжное запел Павел, — он вдруг решил работать ночью, ходил по поляне, сгребал сено и пел. Окончательно разбудил Талдыкина месяц, зародившийся в первый раз после долгого сплошного дня. Прямо перед Талдыкиным поднял он из-за леса острые медно-красные рожки.

— Павел! — крикнул Талдыкин. — Видишь?

— Чего видеть надо? — отозвался Павел из плотного серого тумана, который заливал всю поляну и был похож на мутную вешнюю воду.

— Месяц.

— Месяц как месяц. Ничего особенного.

«Осень скоро — вот что особенного, — подумал Талдыкин. — Время к теплу подаваться, а я все галок считаю». И до полного дня, уже не переставая, думал о том, что надо торопиться сводить счеты. Взамен неудавшегося плана сжечь город у него возник другой — закрыть протоку. В то время, когда придут иностранцы, в горле протоки, на ходовой линии затопить пароход. У него в сумке и в поясе еще немало золота, хватит на подкуп. Вот только где найти продажных людей. Пока будут поднимать затопленный пароход, начнутся холода, и все двенадцать пароходов, ожидаемых в этом году, зазимуют в Игарке, а весной, бог даст, половину раздавит ледоходом. Скандал на весь мир. Англия пошлет большевикам ноту. Германия — ноту. Больше в Игарку никто не заглянет.

Талдыкин будто выспался вволю, такая от этих дум охватила его бодрость, руки, ноги, спина налились силой.

Из плашки, на которой Павел рубил дрова, он выдернул топор и пошел к речке поднимать и чинить затопленную лодку. Заслышав стук, пришел на речку и Павел, спросил:

— Куда, Влас Потапыч, норохтишься?

— В Англию… — Талдыкин сердито оторвал от лодки нескладную толстую заплату. — Не мастак я, починил бы ты. Починишь — больше с тебя ничего не потребую.

А как только Павел зачинил лодку, Талдыкин потребовал опять: «Приставь ко мне сватушку!»

— Зачем тебе сватушка, уезжать ведь думаешь?

— Авось поспособней тебя окажется, — смеясь, ответил Талдыкин.

Доходила вторая неделя после размолвки. Иван с Павлом упорно избегали друг друга. Павел в первое время обиделся, но, устроившись на покос, рассудил, что лучше не втягивать Ивана в свои дела с Талдыкиным, очень хорошо, что он тогда заупрямился. Иван не шел к Павлу потому, что не хотел уступать. Он и тосковал без Павла и мучился любопытством: кто же тот странный гость? — по пойти первым, поклониться, считал немыслимым. Он держался того мнения, что кланяться первым должен бедный, для богатого это унизительно и зазорно, а был он когда-то гораздо богаче Павла.

Но вот Павел пришел к Ивану на покос, и Иван обрадовался — особенно тому, что выдержал характер, не сдался.

Сватья разлеглись под ракитой, на сене.

— Что не приходил? Проводил ли гостя? Верно ли сказывают, что дома для раскулаченных строят? — нетерпеливо спрашивал Иван.

— В том и дело, что не проводил. Ты-то не уедешь, с тобой успеем наговориться, а гость крылышки расправляет, улетит скоро. Вот и гуторим напоследок.

— Да кто он такой? — взмолился Иван.

И Павел уступил, назвал Власа Потапыча, наградил его вместо двух пятью пароходами и миллионом золота.

Иван задумчиво пожевал сухую былинку: «Да… с таким я не сиживал», — и спросил:

— Как залетел к нам такой орел?

— Орел на перелете, здесь временно опустился. Вот придут заграничные пароходы, и улетит наш орел. За границу улетит, в Англию.

— Как же так можно?

— Кому нельзя, а кому можно. — Павел взял пук сена и скрутил в жгут. — Нас с тобой вот так… Нас с тобой мышам скормить можно, а к нему от англицкого короля посланный едет, пашпорт везет и полное заграничное обмундирование. Вот приедет, сойдет на берег, спросит: «Кто тут Влас Потапыч Талдыкин? Пожалуйте на пароход! Англицкий король желает иметь вас в своем государстве». Наши вик-прыг, а сделать ничего нельзя: чужой. Так и уедет.

— Зачем он королю-то нужен?

— Говорю, пять пароходов имел, все были из Англии, мало ли Англия нажила на них. Золото и сейчас в англицком банке лежит. А мильен и для короля не шутка. Все англицкие бабы в талдыкинских мехах ходят. Вот зачем. Уедет, а там, глядишь, и для меня исхлопочет пашпорт, на другой год и я уеду. Вот только до парохода сберечь надо человека. Случись, узнают наши, затыркают куда-нибудь, где и англицкий король не разыщет.

— Повидаться бы с ним, — сказал Иван.

— Поговорю. У тебя много ли скота-то было? Он спросит, он со всякой шушерой знаться не будет.

Иван подробно перечислил и скот, и прочие свои былые капиталы.

— Тысчонок на пятьдесят, — подытожил Павел. — До него далеко, ну да ладно, поговорю.

Наутро Талдыкин отправился к Ивану. Провожая его, Павел наказывал:

— Не ляпни чего-нибудь, меня не подведи!

— Не дурей тебя, — огрызнулся Талдыкин.

Он с первой же встречи покорил Ивана своим богатством и могуществом, своими мечтами. И в прошлом и в будущем у него все было огромно: пароходы, миллионы, целые страны и народы. И все повадки у него соответствовали этому. Ходил он не торопясь, большими твердыми шагами, говорил немного, но веско, в лице и в глазах лежала строгая, недоступная Иванову разуменью задумчивость. Знакомство с ним Иван почитал за великое счастье. Он забросил работу и неотступно торчал около Талдыкина.

Влас Потапыч зажил лучше прежнего. Он перебрался назад в пещерку, снова набил сенничок, Дарья Гавриловна постирала ему белье, пришила недостающие пуговицы, за столом у него каждый день была масленица, потому что Иван выехал на покос с детьми, и продукты отпускали семейству Черных без ограничения.

Но вскоре из осторожных разговоров с Дарьей Гавриловной Талдыкин убедился, что Иван Черных — ненадежный укрыватель, а для большого дела — затопить пароход, устроить пожар — не годится совсем. Командует в семье Черных старший сын Алешка, а Иван только хорохорится. Алешка устроил его на сенокос, поручился за отца перед Василием и может нагрянуть в любой день с проверкой.

Под видом, что миновала в том надобность, Ландур перестал бывать в балагане у Черных и с Иваном встречался секретно от Дарьи Гавриловны.

По делу он снова пришел к Павлу на покос.

— Брось-ка грабли, — скомандовал он хрипло, мрачно, с намереньем напугать и согнуть Павла. — Возьми вот это! — протянул руку с коробком спичек. Обещался, делай! Не то разговор на другом языке пойдет.

Павел молча взял спички и, спотыкаясь, хотя был трезв, побрел в город. Он решил так или иначе развязаться с Ландуром: опять через Маришу перепроситься в другое место, если не выйдет это, донести на него властям или… Павел чувствовал, что может и убить. Талдыкин, пока жив, не выпустит его из своих лап, заведет черт знает куда. Поджечь город, который сам строю, хоть плохо, но все-таки строю. Город, где живет семья. Страшно подумать.

Сначала Павел зашел к Марише. Она была дома одна.

— Сестрица… — У Павла задрожали и начали сгибаться ноги, еще немного — и упал бы на колени, — Сестрица, похлопочи в последний раз! Больше до самой смерти ничего не попрошу.

— Куда опять? Что случилось? — Мариша подставила брату стул. — Садись, рассказывай!

Он отодвинул стул.

— Не могу я без реки жить. Охлопочи на какой-нибудь катеришко, хоть бревна подтаскивать. Без реки, там на покосе, я, знаешь, могу убить… себя.

— Что ты… и говорить этакое немыслимо. — Мариша замахала руками. — И слушать не хочу.

Я, знаешь, серьезно, — медленно, увесисто ронял Павел слова. — У меня, знаешь, до чего дошло… — Он так схватил себя рукой за горло, что глаза налились кровью и выпучились.

— Перестань! — крикнула Мариша. — Изуродуешь себя. Ты детям нужен.

— Сестрица, поверь, я могу еще говорить правду. На этот раз поверь, — судорожно бормотал Павел. — Я не хочу больше падать, не хочу. Там, ниже-то, страшно, там — смерть, преисподняя. — Павел торопливо, в испуге попятился, точно и в самом деле перед ним разверзлась «преисподняя». — Охлопочи мне катеришко. Я в люди выплыву на нем. Пойми, сестрица, в люди выплыву!