Наполеоновские войны - Чарльз Дж. Исдейл

Нечего и говорить, что отзывы из рассеянных по Испании очагов либерализма совершенно не противоречили друг другу. Например, 12 сентября 1808 г. Semanario Patriotico (печатный орган поэта-либерала Мануэля Кинтаны) заявил: «Только нация может… перестроить исполнительную власть, которую отсутствие короля оставило в дезорганизованном состоянии»[261]. Из этого следовало, что необходима какая-то форма народного представительства. Сначала его недостаток восполнялся тринадцатью провинциальными хунтами, которые сформировались в свободных от французов районах для руководства восстанием, состояли из смеси представителей административных, военных и церковных учреждений старого порядка, в то время выступавших как представители не только монарха, но и, конечно, народа, и представителей местной землевладельческой и коммерческой олигархии. Существенно, что там, где предпринимались попытки бросить вызов этой новой ортодоксальности, они терпели крах; так недвусмысленно легитимистская диктатура, установленная генерал-капитаном Старой Кастилии, Грегорио Гарсия де ла Куэста (Gregorio Garcia de la Questa), была быстро свергнута. Более того, соглашались не только с суверенностью народа, была очевидной и необходимость преобразований. Все испанцы, какими бы ни были их остальные взгляды, не спорили с тем, что Годою, которого теперь считали не только бестолковым мотом, но ещё и изменником, нельзя больше позволять мучить Испанию, а также с тем, что все следы его правления — повсеместно называемого «министерским деспотизмом» — следует уничтожить, что в свою очередь предполагало, что на свободную волю монарха надо надеть какую-то узду. В то время также раздавались призывы к войне, хотя эта проблема сначала не занимала особо видного места, будучи отодвинутой на второй план буйной эйфорией, вызванной первыми испанскими победами, такими как пленение целой французской армии в Байлене, которая крайне преувеличивалась и ошибочно приписывалась народному героизму.

Когда Верховная центральная хунта — в сущности комитет всех провинциальных хунт — в сентябре 1808 г. собралась в Арранхуэсе в качестве нового правительства Испании, она не могла не отражать эти настроения; так, первое её воззвание обещало, что среди её целей будут экономическая, фискальная, юридическая, образовательная и конституционная реформы. Неопределённость этого документа была такова, что по существу все образованные испанцы могли объединиться под его знаменем, но в действительности, как вскоре выяснилось, в понимании перспектив и целей реформ имелись глубокие различия. После многочисленных обсуждений и страстных общественных дебатов, облегчённых решением хунты о введении очень широкой свободы печати, пришли к общему мнению о том, что надо идти вперёд по пути созыва национального собрания, кортесов (cortes), хотя имелись разногласия по поводу того, какую оно должно иметь форму; в качестве альтернативы предлагалось возродить традиционные сословия или принять какую-то новую модель представительства. Поэтому в июне 1809 г. хунта объявила о приёме предложений по форме нового собрания, а фактически по более широкому вопросу преобразований вообще. Поступило примерно 150 предложений от самых разнообразных учреждений и лиц, при этом обнаружилось весьма существенное отсутствие единства. Почти все соглашались с необходимостью каких-то преобразований, большинство призывало к учреждению кортесов и, что интересно ввиду общей антипатии к армии, испытываемой до 1808 г., многие проявляли особый интерес к переменам в военном сословии, при этом все выступали за необходимость подчинения армии гражданской власти, удаление армии от административных вопросов, приносящее доход использование войск в мирное время, открытие офицерского корпуса для всех классов общества, введение всеобщей воинской повинности и уничтожение многочисленных привилегий армии. Но, если не считать этих вопросов, общественное мнение явно было глубоко расколото: выявились, по крайней мере, три позиции, правда, таким образом возникла большая путаница.

Самая последовательная и аргументированная из этих трёх позиций принадлежала либералам. Она опиралась на классическое сочетание политических представлений и экономических интересов. Растущее меньшинство испанских образованных классов, находившееся под влиянием Руссо и Адама Смита, в то время настаивало на необходимости основательного обновления общества, причём исходным пунктом их теории была посылка, что в средние века в Испании царила эпоха свободы, а отсюда и счастья, на смену которой пришли столетия деспотизма. Для восстановления этого «золотого века» необходимо учитывать основные законы, которые согласно представлениям Просвещения управляют поведением людей — во-первых, все люди заняты поисками счастья, во-вторых, единственной возможной мерой счастья является материальное благосостояние, в-третьих, все люди созданы равными. Из этого следовало, что роль правительства заключается в формировании общества, в котором процветание может преследоваться всеми людьми на равной основе, что в свою очередь требовало, чтобы все были равны перед законом и имели ничем не ограниченное право свободно приобретать собственность, владеть и распоряжаться ею по своему усмотрению. Учитывая войну за независимость, важность всего этого удваивалась, поскольку либералы утверждали, что народ восстал против французов не для того, чтобы поддержать деспотизм, а ради восстановления своей свободы. Как писал Кинтана: «Думать, что испанцы… не рассчитывали на приобретение каких-либо выгод, прилагая столь чудовищные усилия, нелепо»[262].

Согласно риторике либералов, Испания была обязана своими победами в этой войне народу, из чего следовало, что, во-первых, привилегированные сословия потеряли право на исключительность, и, во-вторых, что реформа — ключ к победе, а вина за все поражения лежит на неумении поддержать её движение и, таким образом, сохранить народный пыл на должном уровне. Но преобразования считались необходимыми не только теперь, но и в будущем. Так:

«Испанцы борются за независимость, за свободу. А чтобы добиться этих целей, достаточно ли для них… бесстрашно встречаться лицом к лицу со смертью и истреблять французов? Положим, что французы изгнаны… если мы не установим систему… справедливых, мудрых и благотворных законов, если не избавимся от массы ошибок… которые низводят нас на уровень животных, если мы не увеличим благосостояния нации за счёт подавления паразитических классов… сможем ли мы… предотвратить… появление узурпатора или какой-нибудь иной силы, которая возжелает заковать нас в цепи тирании?»[263]

Однако в старорежимной Испании свобода была неосуществимой, поскольку обширные участки её территории находились в бессрочном владении церкви и дворянства, которое, кроме того, пользовалось монополией прямого доступа в офицерский корпус, к тому же экономическая свобода ограничивалась гильдиями. Между тем отсутствовала и видимость равенства перед законом, поскольку церковь, дворянство, военные, гильдии и баскские провинции пользовались своим собственным фуэрос, а обширные территории всё ещё находились под сеньориальной юрисдикцией. Поэтому представлялось необходимым разрушить все формы привилегий, создать свободный рынок земли со всеми сопутствующими ему имущественными правами, продать земли церкви, ликвидировать все ограничения на экономическую деятельность и построить унитарное государство. Кроме того, имелась жизненно важная потребность в конституции, которая бы гарантировала основные свободы, налагала ограничения на