Темные изумрудные волны - Федор Московцев

— Губы пахнут морем, — сказал он, открывая перед ней дверь.

Марлен, официант, запомнивший их, принес им два бокала вина:

— За счет заведения!

Она оглядела зал.

— У вас сегодня тихо. Намечается какая-нибудь программа?

— Сегодня будет играть джаз.

— Джаз?

— Наша местная группа, очень известная.

Записав заказ, Марлен ушел.

— Так что ты имела в виду «верить на слово, если даже мне будет что-то непонятно»?

— Ты… — ответила Катя, немного помедлив. — Ты такой интересный человек… Твои поступки разумны и логичны, но приходишь ты к этому нелогичным, и непонятным способом.

— Где-то я уже это слышал… Ты меня ни с кем не путаешь? Кажется, это ты про себя рассказывала. Таким образом ты объясняла свой приезд в Волгоград.

— Андрюша! Почему нигде не сказано, как заставить понимать непонятливых?

Он понял. Её поведение, её поступки были направлены на то, чтобы случилось то, что случилось. Но она не может признаваться в этом, так как инициатива должна была исходить от него, как от мужчины.

— А бывали такое, чтобы ты пожалела о том, что сделала? — спросил Андрей.

И пояснил.

— Я в детстве, смотря кино, ворчал по поводу длинных титров, особенно если они шли перед фильмом. И говорил: «это лишние кадры, зачем они нужны»? Вот это я имею в виду: много ли было у тебя «лишних кадров»?

— «Кадров»? — задумчиво переспросила она. И продолжила уклончиво:

— Так вот… Ты только и видишь, что свои мысли; ты доверяешься только своим мыслям. Может такое случиться, что они окажутся слепы и глухи. Остановить их нельзя. Да, без руководящих мыслей мы бы шли только наугад. Но ты не всегда разумным образом находишь их. Иногда нужно подождать, отпустить ситуацию. Не обгонять время.

— Но пока что всё сделано правильно, — нетерпеливо сказал Андрей.

Она медленно закивала — мол, допустим. Он понял, что она имеет в виду. Да, он поторопился, нырнув к Рите в постель. И Кате пришлось уехать. Сейчас он снова торопится в Волгоград, чтобы поскорей начать работать. А она говорит, что спешить некуда, всё сложится наилучшим образом. Как? Она знает, что делает, но ему это непонятно. Опять тайны. Андрей не хотел быть ведомым, это уязвляло его мужское самолюбие. Катя во всём хочет быть первой. Она становилась для него всем, абсолютно всем. А вдруг он ей надоест? Андрей закусил губу. Потом спросил:

— Если ты уйдешь куда-нибудь на ночь, и скажешь, что «так надо, поверь мне на слово», то я не знаю, смогу ли это понять и воспринять адекватно.

Принесли салаты. Наполнив бокалы, Марлен удалился, пожелав приятного отдыха. Андрей улыбнулся, и сказал «спасибо».

— Как мы будем в Волгограде без этого? — сказал он, принявшись за еду. — Здесь безумно вкусно готовят.

— Мы там будем совсем недолго, — напомнила Катя. — Вообще я не поддерживаю и эти два-три дня, но раз уж тебе так надо…

Она уже несколько раз звонила в Петербург, ей там подыскивали место в редакции какого-нибудь журнала. Андрей, в свою очередь, звонил в Волгоград, ему удалось связаться с Гордеевым, и договориться о сотрудничестве. То, о чем говорил Трезор, стало принимать реальные очертания.

Но, опять же, Катин план окажется более разумным. Его, мужчину, сделает девчонка. Пускай он любит её, но она ведь должна оставить за ним первенство. И как ей удалось обставить его по части принятия «руководящих мыслей»? Чёрт знает каким «опытным путём», путём чёрт знает какого количества «проб и ошибок»! Его бросало в дрожь при мысли о том, что она принадлежала кому-то до него, и её мужчины, судя по всему, превосходили его по части жизненного опыта.

«…я легкомысленно ко всему относилась. Знакомилась со многими, всем чего-то обещала, а уходила гулять с тем, кто первый в этот вечер позвонит…»…Чья-то рука на её щеке, участившееся дыхание, накал страстей, сокровенное тепло… пахнущая чужой любовью чужая постель…

Андрей залпом выпил вино, и налил еще. Принесли горячее — седло барашка, с гарниром из запеченного картофеля.

— Давай, под горячее, — он снова поднял бокал, и, чокнувшись с Катей, выпил.

Потом сказал.

— Ты всё чаще говоришь «так надо», ничего не объясняя при этом. Это у тебя вошло в систему.

— Так мне подсказывает интуиция.

— Интуиция, «голоса», сигнал свыше. Ты прямо диктатор.

— Я не диктатор, просто у меня такое выражение лица.

Катя смотрела на него открытым, и немного насмешливым взглядом.

— Куда всё это девается — вся пища, проглатываемая тобой с таким фанатизмом?! — спросила она, ленивым движением разрезая нежную мякоть.

— Сублимируется в энергию… Гренадёров, которые с фанатизмом бросаются в бой…

Она подняла бокал:

— Давай, за твоего гренадёра, которого я приручила…

Они выпили.

«А ведь люблю… нет, обожаю её, — подумал он. — Пусть делает, пусть решает всё, что хочет, лишь бы всегда была рядом, лишь бы всё время ощущать её, её губы, волосы, смотреть в её глаза».

Она громко рассмеялась, разгадав его настроение. Он улыбнулся и рассмеялся в ответ, громко, безудержно, так, что сидевшие за соседним столиком обернулись.

Музыканты, появившиеся на сцене незадолго до этого, закончив приготовления, заиграли.

После краткой оркестровой интродукции саксофонист продемонстрировал чудеса техники игры на своём инструменте. Забирая всё выше и выше, он уводил слушателей на такую фантастическую высоту небесной тверди, где не ступала еще нога ни одного трубача джаза.

— Да выше некуда, — сказала Катя.

Оказалось, что было куда. Было взято еще несколько сверхвысоких нот, после чего барабанщик отыграл соло на ударных.

Отвлекшись, Андрей рассказал про то, что прожил три года в Ленинграде. Отец учился в аспирантуре в ленинградском государственном университете, и защищал кандидатскую диссертацию. Андрею было четыре года, когда они туда приехали. Там он пошёл в первый класс. В 1980, в год московской олимпиады, они вернулись в Волгоград. Была возможность остаться, но тогда так было принято — жить там, где находятся все родственники и друзья. Сейчас, когда люди стали космополитами, уже разучились воспринимать родину как нечто незыблемое и постоянное, и селятся там, где лучше.

Ленинград остался в его памяти как яркое воспоминание. В ленинградской школе ему ставили оценки, которые он заслуживал. Когда приехали в Волгоград, и он пошел в школу, считавшуюся элитной, учительница начальных классов ставила оценки «за глаза». Не прилагая никаких усилий, Андрей был круглым отличником до четвертого класса. А потом начались проблемы. Появились тройки и «неуды», он дважды хотел бросить школу. За каждый проступок его строго наказывали. Во всём чувствовалось предвзятое отношение преподавателей. Его друзья, которые шалили не больше его, легко отделывались, потому что за них хлопотали родители. Ему доставались все шишки, так как его родители не носили взятки. Каждые полгода его поведение разбирали на педсовете. В седьмом классе пришлось перейти в другую школу. На последнем педсовете Андрея заклеймили фашистом, агентом международного империализма. Он нарисовал на парте свастику, а на уроке политинформации высказался по поводу неправильной политики Советского Союза в Афганистане.

В той школе, куда его перевели, ему удалось выправить свою учёбу, выпускные экзамены он сдал блестяще. Но осадок остался.

— Да, я помню твои злоключения, — кивнула она. — Но переход в другую школу не помешал тебе встречаться с твоей бывшей одноклассницей. Таня Демидова, помнишь такую?

— Как ты её запомнила. Я уж и забыл.

— Ответь мне, только честно: ты действительно вспоминал обо мне, или это твоя импровизация — фотографии, которые ты держал на видном месте?

— Ты же знаешь моё к тебе отношение, как можешь спрашивать.

— И даже Маша Либерт не смогла затмить меня?

«Ничто от неё нельзя укрыть, — подумал он. — Почему у меня нет друга во Владивостоке, который бы информировал меня так же, как это делает Рита для Кати?»

— Ты должна знать лучше меня: Маша была однокурсницей, у которой я списывал домашнее задание. Ничего личного.

— Да-а, конечно! — воскликнула Катя насмешливо. — Давай меня причесывать!

Отпив вина, добавила:

— Ты был включен в многочисленный список её «друзей», с которыми она «дружила организмами», — вот, что мне известно!

Андрей немного погрустнел.

Хор и оркестр в унисон исполнили тему, после чего певица повела свой проникновенный диалог с музыкантами. Голос её казался одним из оттенков оркестровой ткани. И если в начале аккомпанемент равноправно участвовал в пьесе, то в следующем спиричуэеле оркестра почти не было слышно. Он тактично аккомпанировал певице, как бы исподволь задавая медленный, балладный темп.

— Андрюша…

— Я за него.

Некоторое время Катя молчала, собираясь с мыслями. Потом сказала: