Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Зоя Ольденбург

Кроме оруженосцев, что были, как правило, родственниками или друзьями детства рыцарей, гарнизон насчитывал около сотни солдат и сержантов, по большей части местных, хороших бойцов, преданных своим командирам. У некоторых из них в крепости были жены. Жена и дочери Раймона де Перелла имели при себе служанок и компаньонок. Оба хозяина Монсегюра – поскольку власть в замке на самом деле была разделена между шателеном и его зятем, Пьером-Роже де Мирпуа – прекрасно понимали друг друга. Каждый имел своего баиля для надзора за доменами. Помимо людей, принадлежащих к рыцарскому званию, в Монсегюре укрывались те, кто опасался инквизиции: Раймон Марти, брат епископа Бертрана, или Г.-Р. Голоран, принимавший активное участие в авиньонетской резне.

Во время осады число обитателей замка достигало, как мы уже говорили, трехсот человек, включая совершенных. Совершенных было от ста пятидесяти до двухсот, и в этом нет ничего удивительного, так как Монсегюр являлся для их Церкви и официальным прибежищем, и святым местом. Те лидеры катарской Церкви, которые определились к 1232 году, не сочли нужным менять резиденцию, увидев у подножия горы французскую армию. В любом другом месте они еще больше рисковали быть арестованными, да и в глазах всех еретиков Окситании Монсегюр приобрел такое значение, что бегство совершенных было бы расценено как дезертирство. Эти люди, отрицавшие реальность во всех ее видах и не признававшие никаких материальных проявлений священной субстанции, ощущали таинственную связь своей судьбы с судьбой каменной чаши Монсегюра, величественного собора без креста, вознесенного в небо на вершине скалы. Катары защищали не просто человеческие жизни, они защищали свой храм, земной образ веры, и это придавало им необыкновенную силу духа.

Был ли замок на самом деле храмом? Как мы уже говорили, его конструкция как будто на то указывала. Но не более того, ибо никто никогда не упоминал об этой крепости как о церкви. Катары, что бы о них ни говорили, не делали из своих верований никакой тайны и никогда не связывали Монсегюр с каким-либо секретом, противоречащим их доктрине в применении к материи – ни с Голгофой, ни с Гробом Господним, ни с замком Грааля.

В этой крепости действительно было двое широких ворот, а донжон вместо бойниц по первому этажу опоясывали окна. Конечно, здесь службы могли бы проходить более торжественно, чем где бы то ни было. Однако мы знаем, что ритуалы катаров отличались простотой. Да и нижний зал донжона – единственное пригодное для церемоний и проповедей помещение – был очень мал: около 50 квадратных метров, то есть его площадь по нашим меркам едва соответствовала площади удобной квартиры для молодой четы. Такие пропорции не обеспечивали ни особой торжественности проповедей, ни толпы слушателей. Возможно, местом для проповедей служила также пятиугольная укрепленная галерея в нижней части донжона (600 квадратных метров), но она по большей части была занята запасами продовольствия, конюшнями, оружейными складами, метательными снарядами, кроме того, в ней жили защитники крепости. Короче говоря, храм был мал и неудобен. Похоже, что рассудительные катары выбрали это место для своей столицы исключительно за красоту и неприступность.

«Орлиное гнездо», обреченное Церковью на адское пламя, жило интенсивной религиозной жизнью, которой были чужды превратности жизни земной. Совершенные, обитавшие в хижинах под стенами замка, скорее занимались толкованием Евангелия и отправлением обрядов, чем следили за ходом осады. Ситуация, однако, была тяжелой: в мае месяце диакон Кламан с тремя другими совершенными спустился из Монсегюра и добрался до Коссона, без сомнения, чтобы установить контакты с надежными друзьями, которым можно было бы в случае опасности доверить сокровища. Кламан и его спутники вернулись в Монсегюр без труда. Незадолго до них двое других совершенных, Р. де Косса с компаньоном, тоже спустились, чтобы отправиться в замок совершить обряды и преломления хлеба. Сопровождавшая их стража вернулась в Монсегюр без них.

В первую голову защитники замка должны были думать о том, чтобы обеспечить надежное убежище лидерам Церкви катаров, которых, в случае падения цитадели, ждала неминуемая гибель. Это не составляло особых трудностей, поскольку в течение месяцев осады вход и выход из замка оставались возможными, а совершенные, закаленные годами аскезы, не боялись крутых горных тропинок. Однако большинство из них остались в Монсегюре до конца.

Нам известно, что из крупных деятелей катарской Церкви в Лангедоке на момент осады в Монсегюре находились епископ Бертран Марти и Раймон Эгюийе, в 1225 году избранный «старшим сыном» епископа Разе (это он был оппонентом св. Доминика на диспуте почти 40 лет назад); диаконы Раймон де Сен-Мартен (или Санкто Мартино), Гильом Жоаннис, Кламан, Пьер Бонне – только первый из них известен как активный проповедник. Свидетельские показания на допросах инквизиции указывают еще на восьмерых диаконов, служивших в разных районах Лангедока после 1243 года, но они не имели прямых сношений с Монсегюром. След остальных тридцати диаконов, о которых упоминает в своей работе об инквизиции Жан Гиро, теряется незадолго до 1240-42 годов. Наиболее известные из них – Изарн де Кастр, Вигоро де Бакониа, Жан Камбьер – были сожжены, первый в 1233 г., двое последних соответственно в 1233 г. и в 1234 г. Гильом Рикар был арестован и сожжен в 1243 г. в Лорагэ. Диаконы Раймон де Сен-Мартен, Раймон Мерсье (или де Мирпуа), Гильом Турнье находились и служили в районе Монсегюра много лет, но точных указаний на то, что они находились там во время осады, нет. Раймон Мерсье, который в 1210 году пользовался огромной популярностью в стране, умер незадолго до 1243 года. Гильом Турнье в 1240 году был еще жив, как и Гийаберт де Кастр. В 1240 году следы Гийаберта де Кастра теряются. Возможно, он погиб в Монсегюре, хотя ни один документ его смерти не подтверждает. К этому моменту ему исполнилось около 80 лет, но он продолжал вести жизнь, полную ночных путешествий и тайных встреч, странствуя по замкам, деревням и лесам, и, видно, смерть должна была настигнуть его в разгар деятельности.

Кроме Раймона де Сен-Мартена, епископа Бертрана и Раймона Эгюйера, другие катарские лидеры не находились в Монсегюре во время осады. Большинства уже не было в живых, остальные продолжали свое апостольство втайне, день ото дня подвергая себя все большей опасности. Монсегюр не стал ни последним оплотом, ни последней надеждой для Церкви катаров. Он служил живым символом надежды для массы верующих.

Совершенные обоего пола, укрывшиеся в Монсегюре, были в большинстве либо люди пожилые, либо мистики, целиком поглощенные изучением и толкованием Писания, либо неофиты, проходящие здесь период испытания. Для катаров Монсегюр являлся одной из последних обителей и семинарий.

В разгар осады, летом 1243 года, все они жили на тесном пятачке над скалистым склоном горы между высокой стеной замка и временными укреплениями, растянувшимися вдоль наклонной террасы, окружавшей крепость. Длинное каменное здание охватывал пояс деревянных хижин шириной местами в несколько десятков метров, открытый всем ветрам и в буквальном смысле не имеющий другой защиты, кроме высоты и крутизны скалы. Такое поселение, попади оно в радиус обстрела катапульты, можно снести за несколько часов.

Выражение infra castrum (под замком)[175], которое встречается в свидетельских показаниях Беранже де Лавеланета и Р. де Перелла, наводит на мысль о существовании подземных обиталищ, куда можно было попасть только изнутри замка. И в самом деле, почему Гийаберт де Кастр хотел получить у Раймона де Перелла разрешение жить под замком, а не в замке, и каким образом шевалье Р. де Конгост во время осады мог находиться под замком в течение трех месяцев? Хотя нынешнее состояние развалин не обнаруживает никаких следов входа в подземелье, обилие пещер и рытвин в окрестностях вполне позволяет допустить гипотезу о наличии большого подземного грота, расположенного точно под замком, вход в который под конец осады замуровали изнутри. Однако предположить существование настоящего подземного замка с коридорами, лестницами, залами для тренировок, дортуарами, комнатами и похоронными пещерками (как это делает Н. Пейрат) было бы лишенной основания дерзостью. Если бы это было правдой, об этом знали бы многие, но никто из современников об этом не упоминает.

Возможно, выражение «жить под замком» объясняется попросту тем, что крошечные хижины, прилепившиеся на крутом склоне к высоким – от пятнадцати до двадцати метров – стенам замка, создавали иллюзию, что они находятся под ним, а не рядом с ним. Нет, катарские отшельники селились на вольном воздухе, во времянках, по тесноте и неудобству очень напоминающих лачуги нашей бедноты, но никак не в неприступных подземных лабиринтах. До осады некоторые из них жили на той же горе, на лесистом восточном склоне, и переселились к замку, увидев приближение неприятельской армии. Считалось, что у каждого совершенного был свой «дом», и туда приходили верующие, люди гарнизона, жены шателенов поклониться совершенным и преломить с ними благословенный хлеб, туда же приносили умирающих, чтобы совершить обряд consolamentum. Дома епископов и диаконов, в отличие от жилищ остальных совершенных, находились за внешним каменным укреплением. Хижины за пределами этого укрепления были обитаемы вплоть до последних месяцев осады. Пропасть, простиравшаяся за ними, защищала их лучше всякого земляного вала.