Костер Монсегюра. История альбигойских крестовых походов - Зоя Ольденбург

Авиньонет, расположенный в долине Лорагэ у самой границы графства Тулузского, слыл гнездом ереси. Все окрестности – Кассе, Ла Бессед, Лорак, Сорез, Сэссак, Сен-Феликс – придерживались еретических традиций, и Гильом Арно с приспешниками должны были обладать немалым мужеством, чтобы являться с инквизицией в момент, когда граф Тулузский объявил Франции войну. Они передвигались на лошадях, без эскорта, и останавливались там, где им указывали местные власти.

В Авиньонет они прибыли в канун Вознесения, и принимавший их Раймон д'Альфаро предоставил им дом, принадлежавший графу Тулузскому, поскольку сам являлся графским баилем. Он принял их с радостью, о причинах которой можно догадаться, если принять во внимание, что об их прибытии Раймон тут же доложил кому следует. Люди из Монсегюра, после долгой дороги в седле (от Монсегюра до Авиньонета около шестидесяти километров по прямой и около ста по дороге), остановились в Гайа, в доме Бернара де Сен-Мартена. Здесь к ним присоединился другой отряд, который составляли Пьер де Мазероль, Жордан дю Вилар и несколько оруженосцев. Затем в Мае Сен-Пюэль их догнал шевалье Жордан дю Мае. Больше не было нужды держать дело в тайне, уже само осознание того, что инквизиторы падут от их оружия, делало всех заговорщиками.

У въезда в Авиньонет, возле лепрозория, к отряду подъехал гонец от Раймона д'Альфаро и велел всем вооружиться секирами. Двенадцать секир были уже приготовлены, для исполнения операции выбрали восьмерых из Гайа и четверых из Монсегюра. С наступлением ночи заговорщиков впустили в город, и сам Раймон д'Альфаро, одетый в белый камзол, освещая путь факелом, провел их через покои дома к двери, за которой расположились на отдых инквизиторы. С баилем пришли человек пятнадцать горожан, тоже желавших принять участие в заговоре.

Дверь рухнула под ударами секир, и семеро монахов, вскочив ото сна и сразу сообразив, в какую западню они угодили, упали на колени и затянули «Salve, Regina». Кончить молитвы им не дали: Раймон д'Альфаро с криком: «Va be, esta be» («Вот так, вот и славно») бросил свой отряд вперед, и все стали оспаривать друг у друга честь первого удара. Какая там была бойня, можно догадаться: потом каждый заговорщик хвалился тем, что именно его удар был смертелен. Черепа монахов были раскроены секирами и дубинами, а тела истерзаны копьями и кинжалами, причем множество ударов наносили уже явно мертвецам.

А потом началась дележка добычи – реестров инквизиторов, ценностей, которые они возили с собой. Пожива была невелика: книги, подсвечник, ящик имбири, несколько серебряных вещей, одежда, одеяла, ладанки, ножи. Если бы кто поглядел в эту минуту на людей, явно не богатых, но и не нищих, с жадностью хватавших пустяковые предметы в комнате, заваленной трупами и забрызганной кровью, то решил бы, что, скорее, присутствует при распределении трофеев, чем при банальном грабеже. К ним присоединились те, кто не участвовал в убийстве: всем хотелось получить хоть что-нибудь.

Затем Раймон д'Альфаро раздал всем подсвечники и факелы, и процессия двинулась из города к дому прокаженных, где их ожидал остальной отряд. Гильом де Плень получил обещанного «лучшего коня» – парадного коня Раймона-писателя. Авиньонетский баиль отпустил заговорщиков со словами: «Славно было все сделано. Ступайте, и удачи вам». Потом вернулся в город сзывать народ к оружию. Погашенные факелы, означавшие смерть инквизиторов, послужили сигналом к восстанию.

Пьер-Роже да Мирпуа поджидал своих людей в Антиохском лесу. Они появились с добычей, прикрученной к седлам. Семеро из них – Понс де Капель, П. Лоран, Г. Лоран, П. де Мазероль, П. Видаль, Г. де ла Иль, Г. Асерма – похвалялись своими смертельными ударами. Пьер-Роже, услыхав Г. Асерма, крикнул ему: «Эй, приятель, где кубок Арно? – Он разбился! – Что же ты не принес мне осколки? Я бы их стянул золотым обручем и пил бы из кубка до конца моих дней!». Под кубком имелось в виду не что иное, как череп Гильома-Арно.

Утром на Вознесение отряд прибыл в Сен-Феликс. Грандиозная новость уже разлетелась по стране: кюре из предместья вышел во главе своей паствы приветствовать убийц, въезжавших в Сен-Феликс под ликующие крики толпы.

Граф начал освободительную войну. На другой день после резни в Авиньонете Пьер-Роже де Мирпуа отправил двух оруженосцев к Изарну де Фанжо узнать, все ли в порядке у графа Тулузского. У графа все было отлично: за два месяца, с помощью Тренкавеля, Раймон VII снова стал владетелем Разе, Термене, Минервуа и с триумфом вошел в Нарбонну, которая выдала ему виконта Эмери. А чтобы подчеркнуть аннулирование Парижского договора, он снова торжественно принял титул герцога Нарбоннского[174]. Окситанцы на миг поверили в то, что пришел час освобождения.

Убийство Гильома-Арно и его компаньонов не было ни военной победой, ни актом героизма. Наоборот, если взглянуть на факты как таковые, история выходила довольно гнусной. Менее гнусной, чем костры, что пылали во имя Христа, однако легальное правосудие пользовалось прецедентами, которые подчас даже противники считали приемлемыми. Резня в Авиньонете тоже была актом правосудия, того народного правосудия, которое берет верх над законом, властями и временем. Церковь не признала Гильома-Арно мучеником, и убийцы, несмотря на явное торжество инквизиции, остались безнаказанными.

Восстание Раймона VII потерпело поражение. Граф, несомненно, недооценил военное мастерство и энергию французов и переоценил силы своих союзников. Ошибка вполне простительная: оказавшись в такой трагической ситуации, немудрено принять желаемое за действительное. Время работало на короля. Его господство в восточном Лангедоке быстро добилось ослабления сил сопротивления ужесточением контроля, увеличением числа французских чиновников и шевалье, обнищанием буржуазии и истреблением местной знати.

Раймон VII, не имевший сыновей, был для союзников отломанной ветвью, ради которой не стоило стараться. Графство Тулузское не воспринималось ни как территория дружественная или враждебная, ни как зона влияния. Оно уменьшалось соразмерно жизни самого графа, которой ему уже не хватит, чтобы родить сына и дождаться той поры, когда мальчик станет мужчиной и сможет выстоять против французского короля.

После Юга Лузиньянского французская армия нанесла удар Генриху III, который вынужден был отступить в Бордо. Ни король Арагона, ни граф Прованса не явились на выручку злосчастным союзникам. Вассалы графа Тулузского, сознавая, что игра проиграна, думали только о том, как избежать появления королевской армии на их землях. В то время как Раймон VII, заключив очередной пакт с английским королем, осаждал в Ажене замок Пен, занятый французами, Роже де Фуа сдался королю и окончательно порвал все вассальные связи с графом Тулузским.

Видя, что все покинули его, Раймону VII ничего не оставалось, кроме как сдаться и просить королеву-мать Бланку Кастильскую о посредничестве. В доказательство своей покорности он отдал королю Брам, Саверден и весь Лорагэ и 30 октября 1242 г. подписал мир в Лоррисе.

Бунт закончился, и настолько удачно, что король даже не счел нужным строго наказывать вассалов, нарушивших клятву и поднявших на него оружие. В январе 1243 г. графы Тулузы и Фуа отправились в Париж принести новую клятву верности короне. Относительно мягкими условиями нового мира (согласно Гильому Пюилоранскому) Раймон был обязан Бланке Кастильской. Регентша вовсе не желала обнищания земель, предназначавшихся ее сыну. Лучшим способом сделать графа Тулузского беззащитным было помешать ему жениться снова, что в последующие годы Бланке Кастильской и удалось с успехом осуществить. А пока Раймон VII обещал – уже в который раз – окончательно очистить свои владения от ереси. Бланка Кастильская принимала близко к сердцу все, что касалось веры, а граф просил только об одном: чтобы ему позволили расправиться с еретиками самому.

Едва вернувшись в Лангедок, граф, хотя его снова отлучили брат Ферье после убийства инквизиторов и Пьер Амьель после въезда в Нарбонну, велел созвать Собор из епископов и видных аббатов. На повестке дня стояло искоренение ереси, а председательствовал сам архиепископ Нарбоннский. Для графа истинной целью этого Собора было устранение инквизиторов в пользу епископального правосудия.

На этот маневр, направленный скорее против них, чем против ереси, доминиканцы ответили демаршем, который, в случае успеха, перекрывал все пожелания графа. Они просили папу освободить их орден от инквизиторских функций, доставлявших одни хлопоты и вызывавших к нему такую неприязнь. И верно, многие доминиканцы, даже не будучи инквизиторами, расплачивались за непопулярность своих собратьев, а их монастыри во многих городах подвергались нападениям. С другой стороны, участь Гильома-Арно не обескуражила доминиканцев, не ведавших страха, как, впрочем, и других человеческих чувств, а лишь подогрела их энергию. Как же могли эти неистовые бойцы выйти из игры, когда враг уже наполовину побежден, а король Франции торжествует? Они всего лишь хотели дать понять папе, насколько опасна их успешная миссия. Не обращая внимания на их просьбу, Иннокентий IV подтвердил все их полномочия, ни в коей мере не подчиняя их епископальной юстиции.