М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество - Р. В. Иванов-Разумник

Все это покрыто мраком неизвестности». Иронизируя над призраком «сепаратизма», который мерещился Каткову, Салтыков высказывается здесь более чем определенно и по украинскому вопросу, отношение к которому в либеральных и даже радикальных кругах того времени почти всегда, за немногими исключениями, было такое же, как и высказанное в этих мимолетных строках Салтыкова.

Но все это можно отметить только мимоходом, так как статья «Литературные мелочи» заострена, главным образом, против журнала Достоевских, и на этом выпаде Салтыкова следует остановиться тем подробнее, что он вызвал яростную полемику, продолжавшуюся до конца 1864 года. Начал ее Салтыков в очень добродушном тоне и не принимал, как сейчас будет доказано, никакого участия в той грубой полемике, которая разразилась в дальнейших вспышках «Эпохи» и «Современника» и главными виновниками которой были с одной стороны Ф. Достоевский, а с другой — М. Антонович.

«Передо мною две книги „Эпохи“, — начал Салтыков на страницах своих майских „Литературных мелочей“: — и хотя я один в комнате, но очень явственно слышу, что вокруг меня раздаются какието рыдания. И чем дальше я углубляюсь в журнал, тем слышнее и явственнее становятся эти рыдания, точно сто Громек разом ворвалось в мое скромное убежище… Но нет, это рыдают не Громеки, это рыдает „Эпоха“ устами всех своих редакторов и сотрудников. Рыдает Косица, рыдает Аполлон Григорьев, рыдает Федор Достоевский, рыдает Горский, рыдает Страхов. Один главный редактор, г. Михаил Достоевский, молчит, но это и понятно: он вдоволь нарыдался в объявлении, и затем рыдания его уже должны подразумеваться во все дни существования „Эпохи“. „Не роди ты меня, матьсыра земля“, умиленноунылыми голосами вопиют все эти бескорыстные труженики, и в то же время присматривают, как бы им так приноровиться, чтобы всех прельстить смиренством да „тихим, кротким поведением“. Из всех этих рыданий я понял только рыдания г. Аполлона Григорьева… Но о чем рыдают прочие редакторы и сотрудники „Эпохи“, — этого я решительно понять не в состоянии. Вижу, что они изо всех сил друг друга поощряют, чувствую целый ряд усилий и потуг, слышу хор голосов, вопиющих: бодрей! смелей! — и всетаки остаюсь в совершенном недоумении. Что хотят совершить эти ужасные люди? намереваются ли они превзойти „Русский Вестник“ или же, подобно Купидоше (см. комедию Островского „В чужом пиру похмелье“), замышляют только удивить мир коварством!..».

Все это было подмечено совершенно верно, так как первые два номера «Эпохи» были действительно проникнуты весьма элегическим настроением; журнал братьев Достоевских чувствовал себя несправедливо обиженным в лице закрытого правительством восемью месяцами раньше «Времени» за невинную и вполне патриотическую статью Страхова, по доносу на нее могущественных тогда «Московских Ведомостей» в статье Петерсона. Эту элегичность нового журнала и эту явно сквозившую на его страницах обиду за нанесенную несправедливость Салтыков остроумно высмеял в приложенной к концу статьи «Литературные мечтания» драматической сценке «Стрижи», в которой описывается собрание редакции возобновляющегося журнала для выработки программы и составления первых номеров. Это драматическое произведение Салтыков преподнес, как плод пера «одного начинающего писателя», предупреждая, что оно, очевидно, имеет иносказательный смысл. «Страшусь сказать, но думаю, что молодой драматург в своем произведении имел в виду едва ли не „Эпоху“, журнал, в который, повидимому, перешли все орнитологические тенденции „Времени“. Продолжая юмористически называть сотрудников „Времени“ (как и в известных нам статьях 1863 года) „птицами“, Салтыков и написал теперь „Стрижей“, из-за которых загорелся весь сырбор. Произведение это настолько ядовито и остроумно и в то же время настолько неизвестно современному читателю, будучи погребено на страницах майской книжки „Современника“ за 1864 год, и к тому же оно сыграло столь значительную роль во всей дальнейшей полемике „Современника“ с „Эпохой“, что на нем следует остановиться подробнее.

III

„Стрижи“, с подзаголовком „драматическая быль“, по всей вероятности были навеяны Салтыкову двумя строками из стихотворения Фета:

Семьею новой в небесаНыряют резвые стрижи.

Стихи Фета Салтыков знал хорошо, написав о них, как мы знаем, подробную рецензию в „Современник“ 1863 года. „Новая семья“ стрижей и была редакцией нового журнала „Эпоха“, которую в этой своей „драматической были“ Салтыков именует редакцией журнала „Возобновленный Сатурн“. Действие происходит в запустелом сыром погребе, на дверях которого красуется вывеска редакции этого журнала; по стенам — полки, на одной из которых стоят несколько упраздненных кадушек; на кадушках сидят стрижи; по полу бегают голодные, тощие крысы. Всех стрижей — семь (один из них — „находится в отсутствии“), и для того, чтобы понять сатиру Салтыкова, надо расшифровать, кого он имеет в виду под этими действующими лицами своей драматической были. „Стриж первый, редактор журнала“ — это, конечно, М. Достоевский; „Стриж вторый, философ“ — присяжный философ и „Времени“ и „Эпохи“, Н. Страхов; об остальных скажу попутно с ходом действия. Действие это начинается следующей сценой:

Стриж первый. Прежде всего, господа, нам необходимо оглянуться на наше прошедшее. За что они нас обидели?

Все стрижи (вместе). За что они нас обидели?

Стриж первый. Целых восемь месяцев эта идея ни на минуту не покидала меня: за что они нас обидели? В течение двух лет с лишком, все обличало в нас стрижей! Мы собирались, толковали, проводили время ловили мух… Казалось бы, каких еще гарантий надо! И вот, в одну ужасную минуту, Стрижу второму пришла несчастная мысль слетать в злополучный некоторый край…

Стрижи (вместе, кроме второго). „Вдруг вздумал странствовать один из них, лететь“…

Стриж первый. В это время, некто Петерсон, имея достаточно свободных минут… Но за что они нас обидели?

Стриж вторый (оправдывается). Я единственный стриж из бесчисленного множества стрижей, который занимался философией, и потому, будучи учеником и последователем Гегеля, я полагал —

Голос сверху. Впредь не полагай! (Стрижи в ужасе.)

Стриж вторый (бессознательно продолжает свою речь). Я полагал…

Стриж первый. Довольно. (С горечью.) Очевидно, здесь даже оправдания не допускаются. (Голос сверху: „А ты думал как?“), а потому забудем прошлое. (В сторону: „За что они нас обидели?“), и займемся исключительно настоящим. Прежде всего, я полагаю, нам следует условиться насчет программы. Стриж седьмый! так как вы в настоящее время линяете, то выдерните из себя перо и передайте его Нетопырю первому.

„Стриж седьмый“, который в списке действующих лиц обозначен как „стихотворец“, является поэтом Ф. Бергом, как мы это скоро увидим; два „Нетопыря“ обозначены в этом списке как „служащий при редакции“ и „сторож“, и, конечно, не нуждаются в расшифровке. Что же касается „Голоса сверху“, то это голос Петерсона, доносительная статья которого погубила „Время“. Начинается совещание стрижей о программе нового журнала; одни из стрижей хотят предоставить это дело на волю наборщиков типографии, другие возражают, что наборщики в видах сокращения труда могут позволить себе брать буквы не по порядку, а горстями, третьи предлагают сказать, что „направление нашего журнала достаточно определяется уже тем, что его издают стрижи“, что „недалеко то время, когда достаточно будет сказать слово „стрижи“, чтобы всякий понял, что оно означает именно стрижей, а не орлов!“. На этом Стрижи соглашаются и приступают к обсуждению материала для первых книжек журнала.

Стриж первый. Итак, программа написана. Теперь остается поговорить собственно о статьях. Стриж седьмый! Готово ли у вас приветствие к публике?

Стриж седьмый (с к р о м н о). Я назвал свое приветствие: „Снова здорово“. Песня эта должна изобразить радость молодого стрижа по случаю весеннего прилета птиц на старые гнезда. (Д е к л а м и р у е т:)

В темный день!В светлу ночь!Собиралися стрижи!Собирались молодцы!Уж как стрижики сидятстоят!Уж как молодцы молчатговорят!Чикчибирики!Чикчибирики!Веселыемрачные стрижики!

Стриж первый. Достаточно. Я полагаю, господа, что это стихотворение еще больше выяснит направление нашего журнала. Ибо что, в сущности, хотим мы сказать, спрашиваю я вас?

Все (отвечают хором):

Чикчибирики!Чикчибирики!

Стриж первый. Именно. Следовательно, все, что я могу заметить молодому нашему поэту и сострижу, заключается в том, что он без нужды заканчивает каждый свой стих знаком восклицания!