Детский портрет на фоне счастливых и грустных времен - Сергей Синякин

И космонавтом я не стал. Даже на военного летчика меня не хватило. После одного футбольного матча, в котором меня ударили по голове, зрение мое ухудшилось. Не вышло. Вместо того чтобы летать, я всю жизнь ловил жуликов. Вот ведь, блин, — мечтая о звездах, видишь их отражения в лужах.

Собаки и волки, воющие в зимней колючей степи. Вот что такое — наши мечты. Хотелось, да не сбылось.

Помню, как мне попался в руки Беляев. Была такая книга «Звезда КЭЦ», выпущенная в конце пятидесятых в Киргизии. В книгу поместили одноименный роман, «Голова профессора Доузля» и роман «Человек-амфибия». «Нам бы, нам бы, нам бы всем на дно, там под океаном пить вино…» Этот Ихтиандр будоражил мое воображение, «Двадцать тысяч лье под водой» Ж. Верна, прочитанные чуть позже, произвели не такое впечатление, хотя капитан Немо нравился мне даже больше Ихтиандра. И еще был «Ариэль». После него я начал летать во сне. Помню один и тот же сон, я лечу в ночном небе, чувствую, что устал, и помимо своей воли начинаю снижаться, а на пути у меня высоковольтные провода. Этот сон часто мне снился до одиннадцати лет. Я даже проверял, может, я и в самом деле умею летать? Увы, все заканчивалось падениями с лестницы, ведущей на чердак дома. Летать я продолжал только во сне.

Наверное, все в жизни зависит от точки отсчета. Мироощущения тоже.

Да, черт побери! Все дело в точке отчета. Как говорили классики марксизма-ленинизма, «бытие определяет сознание». Оно его и определило.

Поэтому оставим философию. Поговорим о бытие.

Станция детства

Станция Панфилово еще называлась поселком Калининский. Когда-то она была райцентром, но после того, как Новоаннинску был присвоен статус города, районный центр перевели туда, а станция Панфилово стала медленно хиреть, постепенно превращаясь в обычное сельское захолустье, проселочные дороги которого вспаханы огромными колесами тракторов «Беларусь» и позже «Кировцами».

Наш дом располагался на краю деревни, рядом со зданием «керосинки» — сельского магазина, где продавали керосин, олифу и краски. Чуть дальше — к железнодорожному полотну — поблескивала белыми цилиндрическими емкостями нефтебаза.

С левой стороны был наш прежний дом, который купили чужие люди, за ним был дом брата деда. Ильи Степановича Сенякина. Вообще-то наша фамилия Сенякины, но в долгих армейских путешествиях отца буква «е» как-то естественно поменялась на «и», и фамилия приобрела совершенно иной смысл, который в годы детства и юности доставил мне несколько грустных и неприятных минут. Вы сами подумайте, какую кличку можно придумать от фамилии «Синякин»? Вот то-то и оно, тоска, а не кличка! Разумеется, я старался ей соответствовать, оставляя синяки на лицах обидчиков. Они же поступали тождественно. Поэтому кличку свою я и в самом деле оправдывал:

Улица уходила вправо — там жили Белинины, Укустовы, Гузевы. На улице белели бетонные кольца артезианского колодца, рядом с которым жила, старуха Богатиха. У нее был огромный сад, в который мы пацанами лазили за яблоками и бергамотами. Чуть позже к Богатихе начала приезжать внучка по имени Татьяна. Не знаю, какое у нее было воспитание, но именно с ней у меня связаны первые сексуальные опыты, если такими словами можно назвать наши детские игры, переходящие в отсутствие бабки из зарослей терна в постель, расположенную в низкой темной комнате, окна которой занавешивали заросли пахучей сирени. Никогда больше не видел сирени, которая издавала такой запах, как эта!

Притихшие и опасливые, мы лежали рядом, осторожно трогая друг друга руками и открывая то, что раньше совершенно было неведомо нам. Нет, скорее непонятно, чем неведомо. В этом есть своя тонкость. В таких играх прошло два лета, потом Танька Богатова неожиданно появилась повзрослевшая и уже начавшая оформляться в девушку, а я безнадежно отставал от нее, оставаясь все тем же пацаном, ловящим раков под камнями пруда у водокачки.

— Сережа, — грудным низким голосом сказала Татьяна. — Поймай мне рака!

— Щас! — отозвался я, лихорадочно шаря руками под очередным камнем и не отводя взгляда от ее тоненькой фигурки в купальнике-бикини. А может, это было не бикини, но мы называли такие купальники именно так.

— Не надо, — неожиданно разочаровавшись, сказала Танька.

Наверное, она просто разглядела долговязого и неуклюжего подростка, никак не вписывающегося в ее представления о мужской красоте, и чувство прежней влюбленности сразу прошло. Но скорее всего его просто не было, этого чувства. Была только возбуждающая душу память о прошлогодних нескромных играх. И она ушла, а я остался ловить раков в мутной желтоватой роде.

Вот так это было. Мне тогда исполнилось тринадцать лет. Я уже жил в Волгограде, а в деревню приехал на каникулы и сразу же устроился работать на Панфиловский элеватор приемщиком. Работа не особо сложная — приемщик потому так и назывался, что принимал машины с зерном, поднимал их на подъемнике и выгружал зерно в бункер, под которым катилась тяжелая черная лента транспортера. Наверное, я отличался усердием, потому что уже через несколько дней меня поставили транспортерщиком — теперь я должен был следить за тем, чтобы ленточные дороги транспортеров неустанно катились вперед. Для этого приходилось лазить в подземельях элеватора, где пахло зерном и мышами. Странное дело, но мы тогда в нарушение всех трудовых законодательств работали даже ночью. Иногда случались аварии, и тогда мы осуществляли разгрузку вручную — деревянными лопатами мы сбрасывали зерно из машин в бункера. Иногда таким способом приходилось разгружать десятка полтора машин, поэтому, приходя домой, я зачастую отказывался от литровой банки молока, огурцов и ноздреватого домашнего хлеба, заботливо оставленных бабкой на столе и прикрытых от птиц и наглых кошек эмалированным тазиком.

А потом, когда я высыпался после трудовой ночи, приходило время футбола.

На бывшем аэродроме, где садились когда-то «кукурузники» и куда, по слухам, прилетал в свое время единствен-

ный в деревне летчик, получивший звание Героя Советского Союза, мы устроили футбольное поле. Брусья ворот мы сделали из длинных бревен, которые под предводительством нашего бессменного капитана Вальки Крысанова ночью перенесли от железнодорожного полотна, где эти бревна были навалены в беспорядке. Сетки были старые, но настоящие футбольные — их Валька получил в СПТУ и самолично штопал их, приводя в божеский вид. Разметку мы делали известью. Получилось очень даже прилично — поле поселкового стадиона, где рубились в футбол старшие товарищи, выглядело хуже.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});