Миклош Акли, или история королевского шута. - Кальман Миксат

- Я приехал сюда свататься, сударь! - Свататься?

И Акли снова подмигнул лакею, чтобы тот вышел и распорядился.

- Вы удивлены? Но сейчас вы поймете все, полагаю. Моя младшая сестра воспитывается в институте благородных девиц Мадам Сильваши, что на Унгаргассе. А моей сестрички есть подружка, некая Илона Ковач. Самое очаровательное существо во всей Вене.

Акли вздрогнул. Широко раскрыв глаза, он уставился на пришельца. Все это было так странно и удивительно. Что Илона Ковач самая очаровательная девушка в Вене? Это в самом деле так и сказал оборванец, или может быть только подумал сам Акли?

- Так вот, я влюбился в эту девушку, - продолжал незнакомец, - и женюсь на ней. Точка.

- Вы? - насмешливо переспросил королевский шут.

Однако пришелец не обратил никакого внимания на его возглас.

- Если не получится по добру, женюсь насильно!

- Вот это да! - снова с иронией протянул Акли.

- Сегодня я был у директрисы пансиона, знакомой мне еще по Венгрии. Поинтересоваться относительно родителей девушки. Она адресовала меня к вам, сказал, Что родителей девушки уже нет в живых,.

Как ей известно. Черт побери, так у кого же мне тогда просить ее руки? Говорит: идите к господину Акли в Бург. Он заботится о девушке, посещает, платит за нее и возможно является ее опекуном.

- Ну и вы пришли?

- Да, я пришел и жду от вас разъяснений.

Акли встал от стола, за которым сидел, снял со стены небольшое овальное венецианского стекла зеркало и поднес его к жениху.

- Ну, если вы обязательно желаете разъяснений, посмотритесь в него.

Незнакомец рассмеялся. Такой оборот дела явно понравился ему.

- Может у вас есть возражения по причине моей внешности? - спросил тот, слегка кокетничая.

- В самом деле, не стану отрицать, что вы ни капельки не отвечаете тому идеалу, который молодые девушки хотели бы видеть в своих нареченных.

Незнакомец небрежно помахал рукой.

- Ну это тысячелетняя глупость - судить о людях по одежде. Мир, право же, ничему не хочет учиться. Не может избавится даже от этой глупости, хотя столько раз его в связи с нею надували. Орошая модная одежда стоит три десятка форинтов. И на этих тридцати форинтах и держится вся эта ваша великая способность распознавать людей и судить них! Если твоей одежде цена двадцать пять - ступай налево, тридцать пять - иди направо. Смешные дела, сударь! Ну и как вы, к примеру, думаете, кто по-вашему я такой?

- Мое мнение было бы для вашего слуха не слишком лестным. Проще будет, если вы сами расскажете о себе, кто вы и что.

- Я - барон Иштван Сепеши.

- А! - вскричал Акли и побледнел. - Так вы и есть тот известный циник, о котором и в Братиславе и Пеште рассказывают столько анекдотов? Кто бы мог подумать, Черт побери! Садитесь, барон, не сердитесь за прием, но в конце концов у вас же на лбу не написано. Объясните, ради бога, почему вы не одеваете поприличнее, почище, наконец?

- Не могу, - возразил Сепеши почти со слезами в голосе. - Не могу. Невозможно.

-Не можете? Вы же богатый человек!

- И тем не менее не могу. Потому что, pro primo [во первых (лат.)] я привык своим грязным и рваным платьям. И только в них чувствую себя хорошо. Потому что, pro secundo [во вторых (лат.)] мои знакомые привыкли ко мне, когда я в таком платье. И даже не представляете себе, насколько оно удобнее и даже экономичнее, особенно в пути. А я между прочим люблю Странствовать. Я - то в Берлине, то - в Граце, то - в Будапеште. Ну и потом меня часто арестовывают. Вся моя жизнь из этого состоит: то меня сажают, то выпускают. Уверяю, ничего более забавного и разнообразного на этом свете нет. Да вот на днях покупаю У ювелира своей сестричке подарок здесь, в Вене, на улице Грабен. Достаю бумажник и честь по чести расплачиваюсь с ювелиром тысячной бумажкой, вытаскиваю ее из пачки в двадцать штук таких же тысячных. Торговец мигает своему приказчику, тот исчезает, и пока хозяин ищет сдачу по ящиками, приказчик возвращается, но уже вместе с полицией. Меня забирают, доставляют, начинают допрашивать: откуда у меня столько денег? Странный вопрос, говорю, продал еврею свою шерсть. Ага, а кто вы такой? Отвечаю: барон Сепеши. это, говорят , всякий может сказать. И снова допрос. Толкают, пихают, везут назад в кутузку, снова привозят к следователю, желают знать: кого убил, кого ограбил, а я на своем стою, что я, мол, Сепеши и деньги это мои, законные.

- Ну и как же вы освободились? - полюбопытствовал Акли.

- Не поверили, хватит, говорят, байки рассказывать. Прошу начальника полиции, дозвольте, мол, удостоверить свою личность. Тот мне в лицо смеется, говорит: "хватит с нами шутки шутить, я вот велю сейчас тебя запереть в темный карцер, да посадить на хлеб и воду". "Не возражаю, - говорю я ему, - если не подтвердятся мои слова, можете меня хоть на дыбу, господин начальник". Ну тут начальник подобрел, говорит: "Ладно, поверим ваши проверим ваши утверждения, хотя, чувствую, делаю я из себя посмешище, что поверил такому прохвосту. Ну называйте мне какого-нибудь своего знакомого, которому полиция может поверить. "Ну, скажем, граф Ференц Сечени подойдет?" "Еще бы", - отвечает начальник полиции, а сам смеется. - "Их превосходительство вполне подойдут".

Тогда я пишу записочку графу: "Дорогой друг! Схвачен полицией, не верят, что я Сепеши. Думают, что я деньги украл. Приезжай, прошу, выручи, подтверди, что я - это я". Ну записку эту начальник полиции не решился отправить графу Сечени.

Деликатность, что поделаешь - деликатность! эта зараза больше вредит правде, чем ложь и зло. Да, так и пришлось бы мне сидеть в той дыре, если бы начальник полиции случайно не встретил на каком-то обеде графа и не рассказал ему как забавную шутку о моем письме к нему. Тот из его рассказа понял, что это я, примчался в полицию подтвердить мои слова, опознать меня, так сказать. Ну там, конечно, меня сразу же выпустили. Извинялись очень. А Сечени говорит мне: "А теперь дай мне руку, дорогой Пишта, и пообещай, что прямиком отсюда отправишься к портному, сошьешь у него для себя приличную Одежду и больше нигде не будешь показываться в этом тряпье. Сам видишь, что дело может плохо кончиться, если внешность человека не соответствует его общественному положению, рангу и бумажнику".

- Ну, и почему же вы не вняли графскому совету?

- Внял. Пошел в магазин на Кертенерштрассе, разоделся во все новенькое с ног до головы, стал таким, как те изящные хлыщи, что бегают за юбками по Крабену. На тонком дорогом сукне моего нового одеяния прямо-таки зайчики солнечные прыгали, когда я вышел из лавки, блестящие лаковые туфли скрипели так, что за версту было слышно, а накрахмаленная белая манишка раздражала меня смертельно сдвоим хрустом, не говоря уж о модном воронике сорочки, готовом перепилить мне подбородок, и новом изящном цилиндре, который так сдавил мне голову, что она только чудом не лопнула. Но ко всему этому я еще привык бы, ведь другие же не умирают, нося такие наряды. Но возле входа в отель "Мачакерхоф" встречаю Я Йошку Ибрани, своего старого приятеля по охоте из губернии Сабольч. Он проходит себе мимо и даже не узнаем меня. Ладно, иду дальше. Навстречу мне, по другой стороне улицы движется генерал Кожданович, мой дядя по матери. Кланяюсь ему, он отвечает, смотрит на меня, и я виду, что он меня не узнает, а ведь я только в минувший четверг был у него на обеде. хорошенькое дело, говорю я мчусь к себе, в отель "Штадт Франкфурт", поднимаюсь по лестнице на этаж и вижу, какой-то знакомый спускается мне навстречу вниз по лестнице. Погоди, кто же это может быть? Не знаю, хотя уверен, что видел этого человека уже тысячу раз, такая знакомая мне у него физиономия. Остановился, раздумываю. Он тоже остановился, на меня смотрит и тоже, вижу, старается вспомнить. Значит точно: и я ему знаком! Но кто же такой? Ладно, думаю, поздороваюсь. Привет, говорю. Он молчит. Протягиваю Ему правую руку, он мне в ответ левую Сует. ", нет, приятель, так не принято. В шутку хочу оттолкнуть его левую И ударяю своей рукой по зеркалу.