Странник - Александр Вельтман

Кончаю свой день, оставляю последователей моих размышлять о превратностях судьбы и странностях человека и, утомленный, склоняюсь на ложе сна.

«Здесь, – говорит Байрон, – здесь утихает шумная радость, здесь горе призывает сон, сладостное забвение жизни, последнее прибежище несчастному от бедствий! Здесь покоятся и мятежные надежды страстей, заботы вероломства и расчеты беспокойного честолюбия. Забвение облекает все крылами своими, и существование кажется заживо заключено в гробнице!»

Покойся, покойся мечтатель! завтра новые силы окрылят твою гордость; завтра снова ты окинешь взором природу и скажешь: все мое!

День ХІІ

LXXV

Грешно быть так близко от Тирасполя и не съездить туда, где некогда я выучился накладывать 25 различных пасьянсов, где так сладка и нежна стерлядь днестровская, где так велик, жирен и румян осетр, где так огромна белуга и зерниста икра свежепросольная! Грех было бы не заехать посетить добрых моих знакомых, добрых моих хозяев, не откушать у них русских щей, янтарной ухи и пирога, но 21 день карантина удерживает меня и читателей моих от этого невинного искушения.

LXXVI

От Бендер вниз по Днестру места прелестны, природа и жители богаты, долина днестровская покрыта селениями, все протяжение реки осенено фруктовыми и виноградными садами. Как жив человек там, где природа прекрасна, воздух свеж и куда не заносится заразное дыхание притеснителей и возмутителей спокойствия.

LXXVII

В котором-нибудь из этих селений мы остановимся. Садитесь, гости мои, под акацию; она разливает на нас благоухание свое; столетняя липа заслонила нас от солнца. Хозяин мазил уже заботится, чтоб угостить вас. Земфира и Зоица выносят приданое свое, разноцветные ковры своей работы, стелят на траву. Они не смотрят на вас, но очи их быстры и пламенны, темнорусые волосы завиты в косу, румянца их не потушит и время, груди их пышны, все они – свежесть и здоровье!

Вот несут вам кисти прозрачного винограда, волошские орехи, яблоки, сливы, груши, дыни, арбузы, едва только снятый сот, душистый, как принесенный ореадой [106] Мелиссою. Домашнее вино легко и здорово. Чу! раздались скрыпка и кобза; два цыгана запели мититику; старшие дочери-невесты собираются на джок; молодые молдаване лихими наездниками толпой подскакали к ним, слезают с коней, и все становятся в кружок. Здесь вы видите, как безмолвствуют уста их, как их взоры прикованы к земле и как движутся руки, ноги и весь кружок. Долго продолжается мититика, и наконец следуют за ней сербешты, булгарешти и чабанешти [107]. Это веселее и живее.

LXXVIII

Но все, что продолжительно, теряет цену. Скука родилась от единообразия, и потому, не имея возможности разделять удовольствие джока и вплестись в венок румяных молдаванок, я говорю хозяину, милой Земфире и живой Зоице: мулт премултимеск! и тихими шагами иду тропинкой через холмы и лес с прелестной моей читательницей.

Я

Не правда ли, природа здесь прекрасна?Вы в первый раз здесь?

Она

В первый раз.

Я

Вам нравится жизнь сельская?

Она

Ужасно! Особенно, когда…

Я

Я понимаю вас! Но вы меня, быть может, не поймете…

Она

Ах, как вы больно руку жмете!

Я

Простите мне! природу так любя,От красоты ее теперь я вне себя!Мне сладко здесь, я счастлив на свободе!О, как живительна, как сладостна весна!Примите поцелуй, назначенный природе,Вы так же хороши и милы, как она!

LXXIX

Незаметным образом приблизились мы к тому месту, на котором по преданиям и по карте древней истории Бессарабии [108]лежит г. Тирас [109]; время стерло его с лица земли, и трудно отыскать его могилу; может быть, с. Паланка [110] есть то место, где жила нескромная переселенка с острова Мило [111]; она прекрасна и жива, как воображение пламенного, влюбленного Анакреона [112], власы ее, как блестящий поток струящейся лавы, легкие сандалии и тонкое, прозрачное, как облако, покрывало составляют всю ее одежду.

LXXX

Читатель, взор твой вероломен!Но бог с тобой, смотри, смотри.Ты видишь все! но будь же скроменИ никому не говори!Гречанка юная не знает,Зачем ты смотришь на нее,Она от взоров не скрываетБогатство дивное свое!Но ты не в силах взор насытить,Смутил тебя нечистый дух!Злодей! ты ждешь, чтоб день потух,Ты хочешь все у ней похитить!

LXXXI

Но, может быть, Тирас был там, где впоследствии славяне основали Бел-Город и где ныне Аккерман [113], это все равно для нас. Не Овидий [114] ли жил, спросят меня, за Днестровским лиманом? там виден город Овидиополь. Нет, скажу я, Овидий Назон был сослан Октавием Августом в г. Томи в Мезии, где теперь г. Мангалия; там жил 10 лет изгнанный поэт. Может быть, какой-нибудь генуэзский корабль завез надгробный его камень вместе с балластом на место нынешнего Овидиополя и неумышленно поселил в потомстве сомнение к преданиям.

Зачем нам знать, где жил изгнанник сей, И прах его влачить с кладбища на кладбище? Он жил, он пел, и вечное жилище Поэта в памяти людей!

LXXXII

Теперь, добрые мои! перед нами Черное море. Воображению нашему представляется уже грозная стихия со всеми ее ужасами и тот корабль, который, помните вы, ветры носили в пучине, и та страшная минута, в которую все снасти лопнули, вода заструилась и бедные пассажиры воскликнули: гибель! Плач и вопли заглушили бурю, сердца облились кровью, и вы – бросили книгу из рук своих! Кто помнит из вас, милые охотники до чтения, Оберона [115] и те прелестные строфы, которые кончаются словами: Sie hören nicht? [116] Это также было на море, и в самую критическую, щекотливую минуту.

LXXXIII

Бурю на море мне никогда не случалось видеть; должна быть ужасна! я читал путешествие капитана Кука [117]; но бурю в чистом поле мне случалось видеть. Вот как описывает ее бурный поэт! [118]

Поднявшись с цепи гор огромной,Накинув мрачный саван свой,Старуха-буря в туче темнойНа мир сбирается войной,Стихии ссорит и бунтует!Ее союзник Ураган,Жестокий сорванец, буян,Свистит и что есть мочи дует!Что встретит, где ни пролетит,Все ломит, рвет, крутит, вертит,Мутит, ерошит и волнует.С полей, с равнин, с лесов и гор,Взвивая пыль, песок и сор,По поднебесью тучей носит,И солнцу ясные глазаИ золотые волосаОн дрянью пудрит и заносит.И вот, нахлупя капишон,Седую бровь как лес нахмуря,Несется черной ведьмой буря;За ней, пред ней, со всех сторонКрутятся тучки; Аквилон [119],Собравши ветров хор с полночи,Ревет в честь бури что есть мочи.Стучит, гремит, грохочет гром;Как льстец, змеею молнья вьется;В земле от страху сердце бьется.Но слабым ли моим пером… И т. д.

Тучи прежде времени угасили день; я не виноват, внимательные, добрые мои читатели.

День XIII

LXXXIV

Окончив драку, шум и споры,Все тучи в западные горыУшли. Природа в тишине.Уж на восточной сторонеРумянец заиграл Авроры [120].И Феб [121], оставя сладкий сон,Зевнул, супруге скорчил маску,Надел плащ огненный, взял связкуЛучей, сел в пышный фаэтон [122]И на лазурный небосклонПустился шагом.Пусть он едет…

Однако ж, я думаю, как скучно ему ездить всякий день по одной и той же дороге. Вообразите, что эта история продолжается слишком 7 тысяч лет [123] не говоря о безначальности и бесконечности.

LXXXV

Всякий, кто имеет права, должен ими пользоваться, иначе, со временем, он теряет их. Вследствие сего предложения я удаляюсь на время с поприща, предписываю всем читателям отправиться немедленно в Главный штаб Александра Великого и находиться при нем во всех его походах, согласно формуляру сего героя, который можно отыскать в историках: Юстп-не, Ариане, Квинте Курции, Плутархе, Птоломее, Диодоре Сицилийском; в Фирдоуси ибн Ферруке [124], в Магомете бен Емире Коандшахе, в Хамдал-лах бен Абубекре, в Яхиэ бен Абдаллахе, в Дахелуи [125], в Абдал Рахмане бен Ахмеде [126] и многих других древних восточных историках и поэтах. По обратном прибытии в Вавилон [127], по смерти Александра, т. е. по прочтении следующего перевода из Бахаристала Джиами… Здесь заблаговременно должно заметить, что все нижеследующее можно найти только в первоначальном манускрипте Бахаристана; как вещь не совершенно достоверную, в которой сомневался и сам Абдал Рахман бен Ахмед… По прочтении нижеследующего перевода, говорю я, я приму снова личное начальство над всеми путешествующими со мною.