День пламенеет - Джек Лондон

Взрыв смеха приветствовал эту перестановку слов. Беттлз выпустил Пламенного из своих медвежьих объятий и свирепо повернулся к толпе.

— Смейтесь, вы, безрогие, шелудивые олени, смейтесь! Но я вам говорю просто и ясно: ни один из вас не достоин завязать мокасины Пламенного. Разве я не прав, Кэмбл? Не прав я, Мак? Пламенный — он из старой гвардии, он — чертовский молодец. А в те дни не было ни пароходов, ни станций, и мы частенько жрали лососиную икру и кроличьи лапки…

Он победоносно огляделся вокруг. Взрыв аплодисментов и крики требовали от Пламенного ответной речи. Он согласился. Принесли стул и помогли ему взобраться на него. Он был не менее пьян, чем толпа, над которой он сейчас возвышался, — дикая толпа в причудливых костюмах, все в мокасинах, либо мук-люках[4], с рукавицами, болтающимися на ремнях, и с меховыми наушниками, подвязанными наверху, так что шапки походили на крылатые шлемы древних скандинавов. Черные глаза Пламенного горели, от крепких напитков кровь прилила к щекам и просвечивала сквозь бронзовую кожу. Он был встречен приветственными криками — многие рычали совсем нечленораздельно, а глаза подозрительно увлажнились. Так велось исстари. С сотворения мира так вели себя люди, празднуя, сражаясь и бражничая; так поступали они всегда — в пещерах и у костров в новооткрытых землях, во дворцах императорского Рима и в неприступных замках грабителей-баронов, в современных отелях, вздымающихся к небу, и в кабаках приморских городов. Такими были и эти люди — строители империи арктической ночи, хвастливые, пьяные, крикливые, отдыхающие несколько мгновений от страшной реальности своего героического труда. Современные герои — они нимало не отличались от героев древних времен.

— Ну, парни, уж и не знаю, что вам сказать, — неловко начал Пламенный, все еще пытаясь контролировать ускользающие мысли. — Думаю рассказать вам одну историю, я слыхал ее от своего товарища — там, в Джуно. Он пришел из Северной Каролины и, бывало, частенько ее повторял. Случилось это в горах, у него на родине. Была свадьба. Все собрались — и семья и друзья. Пастор как раз кончил свое дело и сказал: «А кого Бог соединил, тех ни один человек да не разлучает».

«Пастор, — говорит жених, — я протестую против вашей грамматики в этой фразе. Я хочу свадьбы по всем правилам». А когда дым рассеялся, невеста огляделась — и видит мертвого пастора, мертвого жениха, мертвого брата, двух мертвых дядей да пятерых мертвых гостей. Вздохнула она тяжело и говорит: «Эти новоизобретенные самострельные револьверы послали мои планы ко всем чертям…»

— Так и я вам скажу, — прибавил Пламенный, когда замер взрыв хохота. — Эти четыре короля Джека Кернса послали мои планы ко всем чертям. Я проигрался в пух и прах, и приходится мне ехать в Дайя.

— Удираешь? — крикнул кто-то.

Судорога гнева на одно мгновение исказила его лицо, но через секунду он уже обрел свое добродушие.

— Я знаю, вы в шутку только задаете такие вопросы, — с улыбкой сказал он. — Конечно, я не удираю.

— Дай еще раз клятву, Пламенный! — крикнул тот же голос.

— Могу. Первый раз я перешел через Чилкут в 83-м году. Я ушел обратно через перевал с одной драной рубашкой да кружкой сырой муки. В ту зиму я запасался провиантом в Джуно, а весной снова перевалил через Чилкут. И опять голод меня выгнал. На следующую весну я пошел снова, и тогда я поклялся, что не уйду до тех пор, пока не набью себе кармана. Но мне не удалось — и вот я здесь. И сейчас я не ухожу. Я получаю почту и возвращаюсь назад. На ночь я не останусь в Дайя. Я перевалю через Чилкут, как только сменю собак и получу почту и припасы. И вот я клянусь еще раз жерновами преисподней и головой Иоанна Крестителя, что не уйду отсюда, пока не добуду себе деньжат. И говорю вам сейчас на этом месте: деньжата мои будут крупными.

— Какие же такие деньжата ты называешь своими? — спросил Беттлз снизу, любовно обнимая ноги Пламенного.

— Да, сколько? Что ты называешь деньжатами? — подхватили остальные.

Пламенный остановился на секунду и подумал.

— Четыре или пять миллионов, — медленно сказал он и вытянул руку, требуя тишины, так как заявление его было встречено насмешливыми криками. — Я буду осторожен: пусть низшим пределом будет миллион. И если окажется хоть на унцию меньше, я не уеду из этой страны.

И снова его заявление вызвало бурю насмешек. В те времена на Юконе вся добыча золота не достигала суммы в пять миллионов, и еще ни один человек не напал на жилу в тысячу долларов, не говоря уже о миллионе.

— Слушайте меня, вы все… Вы видели, как Джек Кернс сегодня поймал настоящую игру. Все мы считали его битым до прикупа. Какой толк был от его трех королей? Но он знал, что должен выйти еще один король, — вот где был его козырь — и он его получил. И говорю вам — у меня тоже есть козырь. С верховьев Юкона тянется большая жила; и так оно и должно быть. Я не говорю о какой-нибудь дутой жиле вроде как в Лосиной реке или в Бон-Крике. От этой жилы волосы у вас зашевелятся на головах. Говорю вам, дело чертовски на то похоже. Ничто ее не остановит; ее найдут в верховьях реки. Вот где вы найдете в недалеком будущем следы моих мокасин, если захотите меня разыскать, — я буду в этих краях, буду бродить вдоль всех этих рек: Стюарт, Индейской и Клондайк. Когда вернусь с почтой, я полечу туда так быстро, что вы не разглядите моих саней за облаками неба. Она идет, парни, идет золотая жила, снизу, из-под корней травы — сотни долларов за одну сковороду; и толпы повалят к нам, увидите, что будет, — вам покажется, что ад взорвался.

Он поднес свой стакан к губам.

— Пью за успех и надеюсь, что вы все получите свою долю в этой добыче.

Он выпил, спрыгнул со стула и снова попал в медвежьи объятия Беттлза.

— Будь я на твоем месте, Пламенный, я бы не поехал сегодня, — посоветовал Джо Хайнс, только что выходивший за дверь посмотреть на спиртовой термометр. — Будет резкий поворот к холоду. Сейчас шестьдесят два градуса ниже нуля, и температура все падает; лучше подожди, пока повернет к теплу.

Пламенный громко засмеялся; захохотали и окружающие его ветераны.

— Эх вы, коротконогие олени, — крикнул Беттлз, — боитесь маленького мороза! И чертовски мало вы знаете Пламенного, если думаете, что мороз может его остановить.

— Он застудит себе легкие, если поедет, — последовал ответ.

— Ни черта не застудит! Слушай, Хайнс, ты в этой стране всего только три года. Ты еще не прижился. Я видел, как Пламенный делал по пятидесяти миль в день вверх по Койокуку, когда термометр показывал семьдесят два.

Хайнс горестно покачал головой.