Девочка, Которая Выжила - Панюшкин Валерий Валерьевич

Учительница кричала, что важно правильно записать условие задачи и правильно оформить решение. Поставила Лошади двойку. Он только пожал плечами и всю эту гуманитарную составляющую школьных математических задач продолжал игнорировать. Всех этих школьников, вышедших навстречу друг другу. Всех этих строителей, погрузивших столько-то тонн кирпичей. Он их игнорировал. Интересовался только цифрами. Довольно скоро учительница поняла свое счастье. Пару раз в год она посылала Ванечку в школьный туалет помыть шею, заставляла Ванечку надеть чистую рубашку, которую нарочно сама покупала в «Детском мире», и везла Ванечку на очередную математическую олимпиаду (однажды даже в Прагу), чтобы вернуться с триумфом – вот каких математических гениев воспитывает наша Ольга Михайловна, заслуженный учитель РСФСР.

На выпускном экзамене по математике Лошадь решил все шесть вариантов задания и разослал шпаргалки товарищам. Весь класс получил за экзамен «хорошо» и «отлично». Один только Лошадь получил «удовлетворительно», поскольку не удосужился написать на своем листке ничего, кроме верных ответов. Впрочем, тройка за экзамен никак не помешала Лошади с блеском поступить в Московский университет на факультет вычислительной математики и кибернетики.

Лошадь был гений. Голова у него работала, как доменная печь. Даже когда он спал, ему снились длинные ряды цифр или пустынные равнины, на которых вместо вереска росли математические формулы. Лошадь во сне чувствовал, что вместе эти растения должны были сложиться как-то в решение, например, теоремы Ферма, но они все никак не складывались. И Лошадь довольно рано понял, что утомительный накал мысли можно слегка остужать алкоголем. Тогда среди молодых людей модно было пить. И они пили. Рыба пил довольно вяло, а Лошадь – страстно.

Он жил с мамой. В квартире у них пахло кошачьей мочой и валерьянкой. Мама работала учительницей музыки в школе и была совершенно безвольным человеком. Валериановый настой Ванина мама пила кружками, коту тоже перепадало, и тот спьяну гадил по углам. С момента окончания школы у Лошади дома стали собираться большие и шумные компании. Рыбу Лошадь звал всякий раз, но Рыба приходил лишь изредка.

Поначалу компанию составляли студенты-математики. Они слушали тяжелый рок и играли в шахматы – вслепую и каждый сразу на нескольких воображаемых досках. Девушек у них не было, кроме Тани, у которой были усы и косоглазие, и Ники, которая была такой ослепительной красавицей, что никому даже и в голову не приходило ее клеить. Девушек снимали у метро каждый раз новых. Постепенно математиков в компании становилось все меньше, а все больше каких-то темных личностей. И девушки постепенно подобрались такие, которые занимались сексом только ради алкоголя или винта.

Рыба стал появляться у Лошади все реже. Потом женился и перестал появляться совсем. Они еще иногда разговаривали по телефону. Звонил всегда Лошадь, всегда пьяный – растолковывал свою математическую теорию поэзии, согласно которой число стихов в мире должно быть пусть и огромным, но конечным. Можно – утверждал Рыба – обработать имеющиеся стихи и точно выяснить, каких именно великих стихов не хватает на свете. В то время еще никто не знал слов big data, искусственный интеллект еще считался выдумкой фантастов. Слова Лошади про пересчет и программирование стихов звучали пьяным бредом. К тому же жена ревновала Рыбу к неведомому собутыльнику, которого никогда в жизни не видела.

Однажды Лошадь позвонил и вместо разговоров о Блоке или Рильке сразу ляпнул:

– Прикинь, у меня какие-то прыщи на залупе.

Рыба посоветовал Лошади обратиться к венерологу и быстро замял разговор. Ему было противно до тошноты. Он был молодоженом. До взаимных измен им с женой оставалось еще лет семь или восемь. Их жизнь казалась Елисею сияющим храмом чистоты. Даже по телефонному проводу нельзя было пускать в этот храм дурные болезни. С тех пор, видя по определителю номера, что звонит Лошадь, Елисей не брал трубку. Примерно год спустя Лошадь перестал звонить. Елисей думал – спился насмерть. Иногда вспоминал потерянного приятеля. Иногда терзал себя поисками своей вины в печальной судьбе Лошади. Но уж никак не думал, что Лошадь доживет до пятидесяти лет.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

И вот он – Лошадь. Тискает Елисея в объятиях и колошматит огромными ручищами по плечам, будто выколачивает пыль.

– Ёптыть, как ты? Где ты? Откуда ты?

– Нет, уж лучше ты рассказывай, я думал, ты сбухался насмерть.

– Чой-то я сбухался? Намекаешь, что у меня проблемы с алкоголем?

– Это не более чем осторожные полунамеки, – улыбнулся Рыба.

– Не-ет! – Лошадь запустил руку в свой пакет и выудил еще банку пива. – С алкоголем у меня проблем нет. Вот без алкоголя проблемы. – Банка чавкнула, открываясь. – Будешь пиво?

Елисей старался, чтобы его тон соответствовал жанру «встреча старых друзей», но на самом деле сразу почувствовал, что если и тосковал, то по тому тринадцатилетнему Ване, придушенному канатом, а не по этому незнакомому дядьке с бородой. Но мало-помалу разговор у них наладился. Они вернулись ко входу в учебный корпус, сели на скамейку и принялись рассказывать друг другу, что с каждым произошло за тридцать лет. Лошадь придерживался все той же совершенной откровенности повешенного, и Елисей вскоре узнал следующее.

Мама у Лошади умерла так тихо и кротко, что пьяный сын обнаружил ее тело только на шестой день. Это его немного отрезвило. Еще немного отрезвило то, что к двадцати пяти годам неизвестно от кого Лошадь заразился вирусом иммунодефицита человека.

– Ого! – присвистнул Рыба. – И теперь как? На терапии?

– Да, все путем, нагрузка ноль, – Лошадь откупорил и опрокинул в горло еще банку пива.

Дальше Лошадь рассказал, что математикой больше не занимается, работает в институте Малевича вахтером сутки через трое и выпивает только после работы, то есть раз в три дня. А в остальные дни путешествует по старинным городам и монастырям.

– Бухаешь раз в три дня? – уточнил Елисей.

– Раз в три дня, но крепко.

– Это невозможно.

– Это, – Лошадь поднял вверх указательный палец, – многолетняя практика. Ну, или скажи мне, что бухаешь меньше! – Открылась четвертая банка, язык у Лошади уже слегка заплетался.

– Я бухаю больше, – согласился Елисей.

– Вот то-то! Поэтому поехали в Старицу, а? Ты бывал в Старице?

– Я не могу. У меня дочка.

– Что дочка? Нет, давай по порядку. Во-первых, что жена?

– Развелся.

– Это правильно.

Дальше Елисей рассказал старому приятелю, что занимается продвижением лекарств, что больше не женился, что дочка учится здесь в институте Малевича, а третьего дня лучшая ее подруга покончила с собой.

– Это беленькая такая твоя дочка? Глаша?

– Глаша. Ты ее знаешь?

– Знаю. И Нару ее я знал. – Лошадь немного помолчал. – Только она не покончила с собой. – Еще помолчал. – Ее убили.

– Как убили?! – Елисей опешил.

Лошадь засопел и откашлялся. Достал из пакета последнюю пивную банку. Скомкал пакет. Встал, выкинул пакет в урну. Вернулся на скамейку, открыл банку, опрокинул содержимое в горло. Закурил. Помахал сигаретой в воздухе, словно пытаясь написать что-то дымом.

– Да, убили. Самые лучшие, самые чистые… Их всегда убивают…

– Ты пьяный, что ли? – спросил Рыба.

– Я-то, конечно, пьяный, – кивнул Лошадь. – Но если отвести меня сейчас к капельнику и протрезвить, то никакая девочка ни хрена от этого не оживет, так-то. Потому что девочки ни хрена не оживают, когда их убили.

– Как убили-то? – Елисей стал уже злиться на этот пьяный бред.

– Так. Подтащили к окну и вышвырнули на асфальт, голубку, – Лошадь шмыгнул носом.

– Кто убил? – Елисей вдруг подумал, что вот сейчас преступление раскроется, Аглая выйдет от своего психолога и ему, отцу придется как-то перекроить ее картину мира, хотя бред, бред, конечно. – Кто убил-то?

– Я! – Лошадь стукнул себя кулаками по коленкам, отчего из пивной банки в его руке полетели хлопья пены. – Я и убил!