Ты и я - Оливия Уэдсли

— Ах ты, мой любимый! — шепнула она Карди и от удовольствия покраснела.

Сильвия оставила их вдвоем, но к чаю явилась целая куча народу, и после того, как Карди пересидел всех, Верона сказала:

— Дорогой, тебе надо исчезнуть. В семь часов у меня массажистка, и я уже задержала ее на десять минут. Поцелуй меня и — не забывай!

— Я хотел поговорить с тобой о Тото, — сказал Карди, обнимая ее.

— Разумеется, но… завтра?.. Ведь до завтра можно повременить?..

— Я думал — не напишешь ли ты ей маленькую записочку, — я сам не писал до сих пор, потому что хотел вложить твое письмо…

— Какой добросовестный папаша, — прошептала Верона у самых его губ.

Ее аромат, ее обаяние, ее красота ударяли Карди в голову, как вино богов. В ее руках он был податливее воска, пусть лепит из него, что хочет, он готов на все. Никаких усилий с ее стороны не требовалось. Он предупреждал малейшие ее желания с патетической идолопоклоннической интуицией влюбленного, окончательно потерявшего голову.

— С письмом Тото можно подождать до завтра, но завтра надо его отправить, надо сказать ей…

— А, — сказал ей в конце концов Бобби с торжественным выражением на юном взволнованном лице. — Знаете что, Тото, — начал он, остановился, закурил "Золотую снежинку" и продолжал отрывисто: — Вид у вас неважный. Что происходит?

— Я не имею никаких известий уже много недель, — сказала Тото. С Бобби ей незачем было скрытничать.

— Как не стыдно! — тепло воскликнул Бобби, не сводя глаз с лица Тото.

— А вы слышали? — быстро спросила Тото.

— Да, кое-что слышал, — Бобби медлил, — получил письмо от матери; она, конечно, в курсе семейных сплетен…

Он остановился, искренне изумленный и даже немного испуганный при виде напряженного, побелевшего личика Тото, которая судорожно впилась ему в руку.

— Скажите мне, — задыхаясь, проговорила она, — скажите…

— Вы, верно, слышали, ходит слух… — уклончиво бормотал Бобби.

— Я ничего не слышала, — пересохшими губами возразила Тото, — а вы слышали, вы говорите. Я хочу знать.

— Так вот: мать пишет мне, что Карди собирается вторично жениться на вашей матери.

Тото отпустила его руку и отошла немного в сторону.

— Возможно, что это так, — звенящим голосом произнесла она, — но возможно, что это только слух. Чего только не болтают люди без всякого основания!

— Видите лиг… мать пишет, что в Лондоне только об этом и говорят, всколыхнуло всех в самое мертвое время; будто бомба разорвалась… Не говоря обо всем прочем, очень уж это скоро: прошел всего месяц со дня смерти Торренса. Но, пожалуй, если человек женится на женщине, которая была уже когда-то его женой, дело упрощается.

Тото молчала. Она достала из бокового карманчика шагреневый портсигар, твердой рукой вынула папироску, закурила и некоторое время курила.

Затем попыталась заговорить с Бобби, но голос не повиновался ей.

Она поднесла руку к горлу, не опуская глаз, и Бобби заметил, что глаза ее казались почти черными на смертельно бледном лице.

Слегка качнув головой, она собрала все свое мужество, чтобы улыбнуться, поднялась и вышла из комнаты; он слышал, как она бежала вверх по лестнице; щелкнул замок…

В ее собственной небольшой комнате, в которой Скуик. каждое утро ревниво перетирала и убирала все ее маленькие сокровища, Тото остановилась, все еще держа в руке зажженную папироску. Посмотрела на головные щетки и зеркальце в оправе из светлой черепахи, лежавшие у нее на туалете. Карди подарил их ей после крупного выигрыша на скачках в Лонгшамп; они вместе выбирали их в маленьком магазинчике на рю Дантон, а много позже, выиграв крупный куш в карты, он поставил на них по два крошечных "Г" из бриллиантиков. Прелестную куклу в золотой юбочке Карди подарил ей всего месяц тому назад: ее назначение — закрывать пудреницу; после долгих споров Карди и Тото сообща окрестили ее "Весенняя Ивонна" за ее чудесные золотистые волосы и огромные голубые глаза.

Все ее книги — почти все — в изумрудно-зеленых кожаных переплетах (ведь у Тото глаза зеленые) и с вклеенными экслибрисами по рисунку Карди: бэби с гарденией в руках, величиной с нее самое: "Эта книга принадлежит Гардении Гревилль", — и фотографии Карди, самая давняя и самая последняя, в двойной рамке: на одной он изображен был двадцатилетним юношей, с волосами совсем гладко зачесанными, в забавном милом костюме: высокий, наглухо застегнутый стоечкой воротник и пресмешной галстук и сюртук с крошечными лацканами; на другой, работы Бертрана Пэркса, дэдди смотрел прямо в глаза, большеголовый, совсем как живой.

Тото взяла фотографию в руки, поднесла ее близко к лицу, потом медленно подошла к кровати и опустилась на колени, прижимая карточку к щеке.

Она молила, как ребенок:

— О, пожалуйста, пожалуйста, не надо этого. Пусть дэдди вернется совсем такой, как раньше. Он всегда был моим. Я буду хорошая. Только бы этого не случилось… Ведь, право, нет ничего дурного в том, что мне нужен мой дэдди, у меня никого нет, кроме него. Все будет по-другому, если он опять женится… да, все, это, не воображение… о, пожалуйста, не надо…

Кто-то постучался в дверь. Голос Скуик. Тото очнулась, поднялась с колен и тут только заметила, что папироса загорелась у нее в руке. Она взглянула на обожженный палец, подошла к двери и отперла ее.

— Крошка моя, в чем дело? Что такое? И запах гари?.. Откуда?.. Ах, как сильно пахнет, наверняка тут сейчас вспыхнет что-нибудь.

— Я обожгла немножко палец, — спокойно сказала Тото, — вот и все.

Скуик стояла перед ней, переводя взгляд с ее лица на фотографию, которую она все еще прижимала к груди.

И вдруг самообладание покинуло Тото; она перестала владеть собой и, ухватившись за Скуик, прижавшись головой к ее груди, заплакала навзрыд.

— Ну, полно, — шептала успокаивающе Скуик, — полно, полно, — мягкая рука нежно гладила вздрагивавшие от рыданий плечи Тото.

Но и у Скуик в душе царило отчаяние; конец и ее счастью, думала она, при матери Тото не понадобится, конечно, дуэнья.

Скуик думала о крошечной квартирке, которой ей — пожалуй, не без натяжки — удастся обзавестись: можно будет поискать уроков французского языка — немецкому сейчас никто не хочет учиться — или… не лучше ли поступить экономкой? Не все ли равно? Не все ли равно: она потеряет Тото, а в Тото — все счастье ее жизни.

Она вспомнила, что ей уже пятьдесят лет, много лет уж она перестала придавать значение возрасту, а теперь это становилось пугающе важным.

— Полвека! — дразнила ее Тото. — Полсотни!.. — и поцеловала ее пятьдесят раз в день ее рождения. Было устроено небольшое празднество. Карди подарил ей чудесное пальто (которое Скуик переделала так, что автор модели ни за что не узнал бы его), а Тото прибежала перед завтраком в спальню Скуик, таща свой портрет пастелью работы знаменитого австрийского художника, портрет, о котором Скуик давно мечтала в глубине души.

Всему этому, да и другим, более материальным удобствам жизни сейчас конец; комфорту больших отелей и квартир, отсутствию мелочных забот, тревоги за завтрашний день — всему конец. Впереди квартира в три комнаты где-нибудь на окраине города и ученики по столько-то за урок — не очень много, ибо у Скуик не было таких данных, чтобы она могла предъявлять высокие требования, — больше ничего.

Тото подняла головку, и Скуик забыла о своей тревоге, стараясь рассеять тревогу Тото.

Она стала мягко уговаривать ее:

— Знаешь, крошка, ведь это все глупости. Мы ничего не знаем о твоей маме. По всей вероятности, она очень скрасит тебе жизнь. Будет тебе подругой. Как часто я думала, что моей маленькой недостает сверстниц. Конечно, сверстницей твоя мама не может быть для тебя, но она молода… Будем надеяться, что ты будешь счастлива с ней, будем надеяться…

Тото крепко стиснула ей руку.

— Скуик, ты сама этому не веришь. Говоришь только, чтобы успокоить меня. Какая бы она ни была, моя мать, — конец моей жизни с дэдди, всему тому хорошему, что было у нас с ним. Я это знаю наверное. Нечего говорить, что я создаю себе всякие ужасы в воображении, что надо подождать. В глубине души я знаю, что все кончено. Я знаю, кажется, с той ночи, когда дэдди уехал, забыв попрощаться со мной; но тогда мне в голову не приходило, что он может снова жениться на моей матери.

Она отпустила руку Скуик и поднялась. Остановилась у зеркала и посмотрела на себя очень усталыми заплаканными глазами.

— Все-таки я была счастлива одиннадцать лет!

Много-много позже Скуик пришло в голову, что это были первые слова, какие она услыхала от "взрослой" Тото.

Глава V

Прошло ровно шесть недель с того дня, как они встретились вновь, и Карди и Верона обвенчались в Париже.

После того как был выдвинут и отвергнут целый ряд проектов и была послана Тото куча противоречивых телеграмм — о том, чтобы она встретила их в Париже, чтобы ждала в Гамбурге, чтобы ехала в Норвегию, — Верона неожиданно предложила Карди телеграфировать, что они будут в Копенгагене в ближайшее воскресенье.