Ты и я - Оливия Уэдсли

На третьей ступеньке она споткнулась, и Ник подхватил ее.

Она откинулась назад, подняв к нему залитое слезами лицо, и Ник чувствовал у себя на груди тяжесть ее гибкого тела.

Его рука лежала у нее на сердце.

Он слышал прерывистое дыхание Тото, видел полуоткрытые губы, обращенные к нему с вопросом глаза.

Он мягко оттолкнул ее и проговорил пересохшими губами:

— Итак, завтра в полдень.

Тото смотрела на него теперь, стоя ступенькой выше; даже при этом бледном освещении он видел, что щеки ее пылают.

— Да, — шепнула она.

Руки их встретились, и казалось, что в этом пожатии, которое осталось навсегда памятным им обоим, они обменялись какими-то дарами, открыли друг другу тайну.

Глава VI

Утро для того, кажется, и существует, чтобы получать письма, которые получать не хочется, вспоминать обязательства, которые выполнять нет охоты, пересматривать намеченные планы.

Голос Риверс, горничной Вероны, сообщил Темпесту по телефону, что "мисс Гревилль сожалеет, но не может купаться с ним в полдень, так как едет на вокзал провожать фрау Майер".

— Благодарю, — ответил Темпест, отнюдь не чувствуя благодарности.

Он не знал, что с собой делать, рвал и метал, злился на самого себя; в довершение всего пошел дождь, мелкий упорный дождь, зарядивший, очевидно, на весь день. Он не выносил дождя, разве в деревне; там он даже любил его, любил запах полей, упругость влажной земли под ногами, сырые и зеленые тона кругом.

Здесь же внизу в сквере вода застаивалась между булыжниками маленькими скучными лужицами, и делать было нечего.

Он вспомнил о Скуик.

Гревилль, очевидно, жестоко увлечен, раз готов жертвовать кем и чем угодно в угоду малейшему желанию Вероны. Это невольно вызывает презрение к жалкому человеку, но удивительно все же, что в наши дни еще можно встретить такую самозабвенную страсть.

Марта была права, когда сказала, что люди, подобные Гревиллю, сами губят себя.

Вероне нужен был бы деспот, грубиян, и она молилась бы на него. Карди же носился с каждым ее переживанием, а сам ничего в ней не будил.

Возможно, что она вообще неспособна была испытывать подлинное чувство, — разве по таким поводам, как цвет ее лица или новая — шляпа.

"И из-за таких-то женщин мужчины сходят с ума!" — иронически думал Темпест.

Сам он никогда не испытывал мук несчастной любви, не расходовал сил на то, чтобы добиться взаимности. Всегда искали его любви, надоедали ему.

Мысли его вернулись к Тото. Неужели и она не умеет чувствовать? Выражение глаз Темпеста изменилось, когда он подумал: — "Нет, клянусь небом!"

Вспомнив минуту, когда он держал Тото и руки его лежали у нее на груди, он снова испытал то острое сладостное ощущение, которое внезапно проснулось в нем тогда.

Он вдруг спохватился.

Тридцать шесть и семнадцать, всего семнадцать!

Он попытался думать о Тото под этим углом, но внутренний голос говорил ему, что ссылка на возраст нелепа, что он просто хочет защититься таким образом от собственных мыслей. И, отказавшись от этой уловки, он стал лицом к лицу с фактом: он влюблен в Тото.

Как это бесцельно, как не укладывается в рамки его жизни!

Хорошо, черт возьми, что прошлой ночью он не потерял головы окончательно!

Она, по всей вероятности, выйдет замуж за Треверса, — он порядочный малый, — и выйдет не откладывая. Союз будет во всех отношениях подходящий.

А все же она дрожала и трепетала в его руках!

Эта мысль наполнила его ликованием, — этого у него никто не может отнять.

Но пьянящая радость быстро покинула его; мир стал снова дождливым, бесконечно скучным местом, где надо выполнять принятые на себя обязательства и, по возможности, развлекаться.

Он решил позавтракать в Клубе путешественников и отправился туда в автомобиле, блестящими сердитыми глазами поглядывая на водосточные канавы, переполненные водой, на уродливые силуэты женщин в галошах, на запотевшие окна магазинов.

В клубе он сразу наткнулся на Карди, заказывавшего, как он объяснил Нику, пятую порцию виски с содовой.

— После вчерашнего? — справился Темпест.

— Нет. — Карди отпил большой глоток, отвел взгляд в сторону и, опуская стакан на стол и вытягивая ноги, стройные и хорошо обутые, сказал: — Нет, так надо… Она уезжает завтра. Скуик, ее старая бонна, уехала сегодня. Для Тото, разумеется, ничего лучше придумать нельзя… Верона совершенно права. Этот год в Париже принесет ей массу пользы. Пансион великолепный, я уверен. Верона сама училась там.

Последовало заключение:

— Так вот, вы понимаете, конечно…

Очевидно, все добродетели, какие следовало усвоить девушке, сообщались тем парижским пансионом, в котором двадцать лет тому назад училась Верона!

Темпест промолчал, но видел по лицу Карди, что тот угадывает его неодобрение.

Карди поднялся и, обтягивая жилет — один из тех прямых жилетов, о которых недавно говорила Тото, — сказал:

— Знаете что, Ник, приходите завтра завтракать в половине второго, проводить, кстати, Тото. Она уезжает около четырех, кажется.

— С восторгом, — отозвался Темпест. Он тоже поднялся: — Прекрасный день сегодня, правда?

Карди вдруг стал экспансивен: результат пяти приемов виски и смутного сознания, что он выставляет себя в невыгодном свете и что следовало бы загладить впечатление. Он вцепился в пуговицу Темпеста и заговорил своим самым подкупающим тоном, забавно щуря улыбающиеся глаза:

— Сегодня, мой друг, дождь непременно должен был идти — ведь Тото провожала свою бонну! Это уж неизбежно, как ночь после дня! Заметили вы? Когда хочется, чтобы поскорее миновало неприятное, всегда находятся помехи, мелочи всякие, которые затягивают дело! Вот так же и с дождем при расставаниях! Что может усугубить печаль сильнее, чем затяжной мелкий дождь? Осенью — другое дело, тогда с ним миришься, но в разгаре лета!.. Я отвез Тото на вокзал и исчез — надо было выполнить поручение Вероны. А выполнил — забежал сюда и велел подать себе виски.

Темпест мысленно представил себе Тото — высокую, гибкую, трагическую фигурку — среди шума и суеты большого вокзала, в тумане защищающую Скуик, которую все толкают, в то время как Карди спешит их покинуть, чтобы выполнить поручение Вероны!

"Какой же я дурак, что не поехал на вокзал с тем, чтобы потом отвезти ее домой!" — подумал Темпест.

— Неудобно иногда складывается жизнь, — донесся к нему голос Карди. — Я думал сам проводить Тото в Париж, но Верона хочет посоветоваться в Берлине с одним доктором — у нее что-то с глазами, и Тото придется ехать с Риверс. Опять не повезло.

Ник вдруг почувствовал, что с него довольно — и самого Карди, и его подкупающего голоса, и его уверений, будто все обстоит превосходно в этом лучшем из миров, раз ему хочется так думать, и самого того факта, что Карди считал нужным давать объяснения ему, Нику, и что за этим явно скрывалось тайное сознание постыдности его поведения.

Ник отвернулся и кивнул через плечо:

— Завтра увидимся.

Глава VII

Тото лежала с сухими, широко раскрытыми глазами в спальне Скуик, на ее кровати.

В комнате еще царил беспорядок отъезда, валялись клочки бумаги, обрывки писем, стояла недопитая чашка кофе.

— Уехала, — говорила вполголоса Тото. — Теперь ты уже подъезжаешь к Рорупу, любименькая моя, и думаешь — если можешь о чем-нибудь думать, — что Дания очень похожа на Англию (хоть на самом деле она ни чуточки не похожа). Как я сердилась на тебя иногда, что ты медленно соображаешь, а сейчас люблю и за это. О! что бы я только ни дала, чтобы посмотреть снова, как ты делаешь ошибки в бридже, а потом удивленно и смущенно поглядываешь из-за своего забавного старенького пенсне! Любименькая, я так любила тебя… И ты была всегда со мной, тут, рядом… часть моей жизни. А сейчас… О! Сейчас я так одинока…

Она села на кровати и оглянулась кругом. Скуик каждый вечер приходила к ней перед сном и до сего дня, стоя на коленях у ее кровати, пела ей песенки, как делала, когда она была ребенком.

Жгучие слезы вдруг прилили к глазам Тото, когда она представила себе угловатую фигурку Скуик, ее вязаные ночные туфли на плоских ступнях, сложенные руки и толстую седую косу, перехваченную внизу таким смешным синим бантом.

Стук в дверь…

Тото выпрямилась.

— Войдите, — крикнула она. Вошла Риверс.

— Мне велено помочь вам одеться, — почтительно сказала она.

— Мне не нужна помощь, благодарю, — ответила Тото. — Я отлично справлюсь сама.

Риверс помялась немного на пороге, не сводя с Тото серых глаз, в которых было невысказанное желание; затем вышла из комнаты.

Закрыв за собой дверь, она постояла еще немного. Риверс принадлежала к числу тех благородных женщин, которые, будучи сами бездетны, наделены материнским инстинктом; которые, видя плачущего ребенка — к какому бы классу и кому бы он ни принадлежал, — тотчас опускаются подле него на колени и осушают его слезы. Счастливы те малютки, к которым попадают в няни такие любящие детей женщины, и бесконечно жаль, что так много подлинной беззаветной любви пропадает зря; в этом одна из трагедий современной женщины.