Счастливая жизнь зарубежного человека. Повести и рассказы - Юрий Серебрянский

Освободилось мое место у ларька с разливным пивом, и я попросил большой пластиковый стакан темного. Несмотря на холод, всего градусов десять выше нуля. Просто очень хотелось пива.

Посредине площади, окруженная по всему периметру киосками, как повозками мятежных гуситов, возвышалась сцена. Музыканты, отстраивая аппаратуру, спели три песни на чешском. Хороший такой, правильный рок. Группа студентов, занимавшая не самую выгодную позицию к сцене, зато близко к ларьку со «сварняком», дружно зааплодировала.

У немолодого носатого вокалиста в бордовой рубашке не по погоде, щетинистого, были каплевидные полупрозрачные пластиковые очки с желтыми стеклами.

Мне было ясно, что рано или поздно он споет что-нибудь из Ю-ту. И первой же песней оказалась «Уан».

Со всех сторон начали подпевать. Ко второму куплету подошли оторвавшиеся от часов азиаты и влились в хор. По толпе пошла волна единения. На пять минут мы все почувствовали себя братьями и сестрами, любящими друг друга.

Слева, прямо от площади, начинался Йозефов с его еврейским кладбищем и синагогами, в которых неоднократно, за долгие годы сожительства города с евреями, происходило их избиение.

Но мы были уже в двадцать первом веке, все это позади. Мы пели.

Я вспомнил, что мне нужно срочно возвращаться в отель. Я Соне обещал.

Ужасно, что все станции пражского метро одинаковые. Хотя я понимаю чехов, под землей они отдыхают от музейного великолепия, царящего на поверхности.

Погружаются в свою любимую атмосферу постмодернизма. Аккуратно, по толике они насаждают его и сверху. Вспомнить хотя бы этих отвратительных бронзовых младенцев, ползающих по телебашне. Да и саму телебашню.

А меня интересует только старая Прага.

Чехи слишком к ней привыкли.

Побывали бы у нас.

Мой вагон шел полупустым. На какой-то станции с розоватым оттенком бублинков вошла группа студентов. Извините, бублинки – это по-чешски пузыри.

Выпуклые пузыри – неизменная деталь оформления каждой станции, кроме тех, что выходят на поверхность.

Прагу любила Цветаева. Но тогда еще не было метро.

Студенты, разместившиеся в противоположном конце вагона, начали говорить по-казахски. Громко, на весь вагон. На шала-казахском языке. Это значит – перемежая казахские слова русскими. В произвольном порядке. То глаголы русские, то существительные, то вставляли термины непереводимые, но обрусевшие. Но в основном, конечно, матерные.

Говорили о зачетах, о преподавателях. Я не слушал. Сидел с закрытыми глазами, прислонившись виском к стеклу, и думал о Соне. Пиво слегка мешало мне думать о ней.

Соня работает моделью. Вернее, она – модель. Работать можно сварщиком или учителем. Тогда вечером можно становиться кем-то еще. Кем-то домашним и простым в общении. А моделью работать нельзя. Ей нужно быть.

Казахские студенты продолжали разговаривать. Только открытие и закрытие дверей на станциях слегка приглушало их высокие голоса. Ни слова о родине.

На третьей станции часть компании вышла, попрощавшись по-русски с остальными.

Оставшиеся двое притихли. Я закрыл глаза и, когда открыл их снова, приехал на конечную станцию. Пива оказалось предательски много.

Проходя по перрону мимо студентов, я по-русски спросил время. Студенты ответили: «Шесть вечера», – даже не удивившись. Чему удивляться? Я выглядел туристом. И даже не прятался. Не прикидывался местным. Озирался на улицах. Беззастенчиво разглядывал лица пассажиров метро. Покупал ненужные предметы.

Я спросил:

– А что это за станция, ребята?

– Конечная. Не помню, как называется. Мы отсюда в Вары поедем, – ответил один из них. С детским лицом и жидкими усиками.

– А что там, в Варах? – развязно спросил я, делая явное ударение на этом обжившемся «Вары».

– Апашка моя туда лечиться приехала. В Пуп. Знаете?

– Мы к ней, – нехотя ответил второй. С жидкими усиками.

– Нет, я в целом спрашиваю.

– В целом курорт там лечебный. Горы. Вас что интересует вообще?

– Пиво там есть? – спрашиваю.

Краем глаза наблюдаю, как второй тянет первого за рукав, мол, пошли отсюда.

Я тоже тянусь в попытке схватить его за рукав. Тайное предательство земляков почему-то возмущает меня.

– Отпустите руку, – говорит второй пацан.

– Может, с нами поедете? – пытается уладить ситуацию слегка дрожащим голосом.

«Что, размякли тут, на чужбине», – думаю.

– По пути будет завод «Крушовице». Вам подойдет?

Я подумал. Идея хорошая.

Каким-то образом мы сели в автобус. О чем-то говорили на станции в его ожидании. О чем – не помню. Так же, как и факта покупки мною билета. Но в автобусе мне стало лучше. Оказалось, что мы уже на ты и по именам. Они осведомлены о моем происхождении. Но сидят оба позади. Рядом со мной – никого. Автобус полупустой.

Мне снова ничего не остается, как прислонить голову к стеклу.

За окном – вечерний пражский пригород. Безликие блочные дома. В первых этажах стеклянные магазинчики. Наконец, я уехал из этой сказки. Запотевшее автобусное стекло размывает стоп-сигналы легковых машин до сюрреалистичных красных пятен. Покидая город, мы проезжаем мимо огромной пробки, скопившейся на выезде из города.

Мимо!

Наша полоса – только для автобусов. Это понимают все. Удивительная страна.

Я бы, наверное, смог здесь жить.

Только ближе к центру, конечно. Где-нибудь в Градчанах. В худшем случае в районе под названием Винограды. Название нравится.

Завод «Крушовице» оказался закрытыми железными воротами с узнаваемой эмблемой. В глубине двора темнели очертания аккуратных цехов. Людей я там не заметил.

Мы проехали слишком быстро.

На вокзале было холодно. Как у нас в горах. Я почти сразу потерял из вида студентов.

Ну и ладно. Я и так уже достаточно напряг их.

Послушно двинулся следом за потоком выгрузившихся.

Вокзал не впечатлял. Ничего курортного в нем не было. На улице люди разделились на два потока: те, что говорили по-чешски, двинулись по направлению к многоэтажным огням окон направо. На их пути угадывалась какая-то река, заключенная в бетон. И мост. Другой поток, изредка перекидывавшийся русскими словами, двинулся к многоэтажным огням слева, через дорогу.

Это было ближе и надежнее.

Я пошел за ними, стараясь выглядеть самостоятельно идущим к цели.

Улица, по которой я шел, была похожа на одну из пражских, только шире и ресторанов в первых этажах тут было побольше. Я подумал, ничего особенного.

Нужно запомнить обратную дорогу к вокзалу.

Русскоязычные быстро исчезли в переулках. Я оказался в одиночестве. Только за окнами ресторанов сияли лампы и довольные от пива и еды лица.

В основном – чешские. Чехи сильно от нас отличаются. Хоть и славяне. За спиной у них – длинное католическое прошлое. А это значит – порядки и порядок. Насаждать им коммунизм действительно было преступлением. Я понял это прямо в соборе Святого Витта, прогуливаясь мимо аккуратных надгробий древних чешских королей.

В соборе царило преклонение перед великим прошлым страны.

Во второй раз я понял это в автобусе, проезжая по свободной полосе мимо километровой автомобильной пробки.

Говорят, чехи не любят русских. Так говорят, естественно, русские. После пражской весны. После танков на улицах.

А любят ли кого-то русские?

Мне, например, все народы нравятся. Наверное, потому что я на четверть чуваш, на четверть поляк (терпеть не могу поляков), наполовину все-таки русский.

Паспорт у меня при этом казахстанский. Французы назовут меня казахом безо всякой задней мысли. А получи я каким-нибудь невероятным, конечно, способом французский паспорт, они скажут мне – брат. С гортанной р.

Б – г —ат. Хотя и не все.

Я, наконец, дошел по этому холоду до набережной какой-то реки и, сунув руки в карманы поглубже, двинулся по ее правому берегу. Здесь уже интереснее. Снова появились люди. Две русские женщины в шубах чинно прогуливались в свете витрин. Мужчина в тренировочном костюме вошел в дверь с надписью «Винарня».

Мелькнула мысль – не зайти ли?

Но хотелось посмотреть сам курорт, а с вином еще неизвестно во что это могло бы вылиться.

В общем, я зашел следом за ним.

Проведя в Карловых Варах почти два дня, я немногое там увидел, откровенно говоря. Но зато многое понял. Понял эти роскошные гостиницы.

В них отражение нашей тоски по роскоши, подавляемой где-то глубоко внутри все эти советские годы. Роскоши напоказ.

Понял людей, ведущих борьбу со своими недугами в этих шикарных декорациях.

Молча, сосредоточенно бродивших тропинками, названными в честь великих, в том числе и великих русских.

Часто имя этого деятеля можно было найти и на аккуратной надгробной табличке, приделанной к основанию горы на границе города.

Табличек таких я нашел немало.