Счастливая жизнь зарубежного человека. Повести и рассказы - Юрий Серебрянский

Демократичные иностранцы – американская тетушка с подростками, отдаленно похожими на нее. Видимо, с племянниками. Позволила им выпить по бокалу пива, чем заслужила явное уважение. Вот один из племянников уже делится с ней какими-то личными секретами. Другой пьет пиво, слушает и улыбается. Смакует свой первый бокал.

Двое влюбленных из Европы чокаются. У нас переняли. Раньше они ведь не чокались. Это мы, советские люди, чокнули их. Хотя, может быть, я что-то и путаю.

А вот турок с женой и ребенком. Турок в возрасте около сорока, мужественный. Турецкие мужчины все красавцы. В молодости тонкие, гибкие, с горящими глазами и по-своему наверняка сладкоречивые. К сорока становятся крупными, но не толстеют. Лицо солидное, все морщины аккуратно подчеркивают достоинства твердых скул, носа, глубоких глазниц. Седеющие виски.

Однажды на взлете из аэропорта Стамбула со мной произошла неприятная история. Самолет замер на краю полосы, готовый взлететь в следующее мгновение. Двигатели набрали оборотов, и тут загорелись те самые красные огоньки вдоль проходов, о которых каждый раз рассказывают стюардессы и о которых не хочется думать. Оказалось, двигатель загорелся.

Нас отбуксировали обратно, к рукаву. Выпустили. Покормили. Все вежливо предусмотрели. Только наш самолет все время стоял там, за стеклянной стеной, и на момент приглашения к посадке он остался там же. Бригада механиков два часа ползала по крылу, и один специалист даже забрался в сам двигатель. Но что это меняло для нас?

Оказалось, турки предусмотрели эту ситуацию. Первым на борт поднялся летчик, лет пятидесяти, в униформе и фуражке. С седоватыми висками. Следом потянулись и мы, пассажиры. Летчик, «капитан», мне все время думалось о нем так: устроился в пассажирском кресле экономического салона и развернул газету.

Лететь с таким человеком на борту казалось совершенно безопасным. Такой из любой ситуации выйдет героем.

Словом, турки – мужчины – «интересные» в любом возрасте. Это мое эстетическое мнение. Турчанки проще. Те, которые носят хиджаб, никак не могут быть мной оценены. Красота их не для меня. Остальные турчанки одеваются обыкновенно. Не вызывающе обыкновенно, как немки. Некоторые имеют стиль.

Главное достоинство – волосы. Непослушные, сильно вьющиеся черные волосы, придерживаемые на ветру изящной рукой в нескольких тоненьких серебряных браслетах. В Стамбуле ветер дует чаще всего в нужные моменты.

Сидят две девушки в парке, рядом с Топкапи сараем на скамейке.

Проходят мимо двое симпатичных парней и тут раз, и ветер.

Но этот турок, рядом с которым мы были в кафе, сидел не с такой женой. Девушка явно была русской. Бывшей нашей. Она переусердствовала с мусульманскими особенностями наряда, но все равно было безошибочно видно, что она не турчанка. А из не турчанок турки женятся, наверное, только на русских. На русских блондинках. Это видно во всем. В рекламных постерах одежды, например. Даже турецкие певицы по телевизору стали похожи на русских певиц. Спрос того требует, видимо. Если допустить, что первое поколение шопниц заполонило Стамбул в начале девяностых, то те симпатичные девушки, лет двадцати, так свободно здесь себя чувствующие и есть дети первых смешанных браков.

Вот так. Воевали. Мужики дрались, а победили женщины.

Но я, конечно, отдаю себе отчет, что это только Стамбул. Столица мира во всех смыслах, кроме буддийского.

Кого здесь только не встретишь. Особенно на пароме. Семью американцев, например. Колоритных. Но о них чуть позже. Тут девчонка. Русская. Ловко перемахнула на борт парома и затерялась среди желающих оказаться на верхней палубе.

Я их понимаю. Ничего романтичного в путешествии на пароме нет. На нижней палубе воняет почти как в вагонах московского метро.

То, что она русская, я понял не по каким-то там своим тонким эстетическим критериям. Просто она говорила по мобильному в тот момент, когда шла мимо меня. Пишу «мобильному», ведь если вы не наш, не из Казахстана, слова «сотка» вы скорее всего не поймете. А мы разговариваем по «соткам». И ничего.

Со своего места у борта я видел край ее платья. Какой-то турок в костюме клерка неловко втолкнул ее в поле моего зрения, и она легко отодвинулась, не обращая внимания на извинения. Увлеченно разговаривала по «сотке».

Меня интересовал залив, потому что я редко вижу море. Паром, потому что паромы я вижу еще реже. Иностранцы на борту. А они все для меня в общем-то иностранцы.

Я бы не стал в такой момент разговаривать по «сотке». Берегу мгновения.

Она явно жила здесь. Или училась.

Я бы тоже смог жить в Стамбуле. Я – восточный мужчина. Хиджабы меня не пугают.

Мой слабый казахский позволяет вызывать гостеприимную улыбку у турок на базаре и в гостиницах. Турецкий и казахский похожи.

Жаль, что я не знаю ни того, ни другого. Мне стыдно путешествовать с моим сносным английским.

Я желал бы знать французский. Чешский мне нравится. За юмор. Свой чувашский не помешал бы. А от него недалеко до казахского и турецкого.

Да, я смог бы здесь жить.

Снял бы или лучше купил квартиру в районе Фенера. Там много брошенных греками домов. Перезнакомился бы с соседями. Пил бы с ними коньячного цвета чай из рюмки.

Но беда в том, что я путешествую. Я люблю слишком много мест в мире. Есть места, в которых я не был. Таких гораздо больше, чем тех, где я побывал. Но я все равно уже люблю их. А в путешествиях теперь достаточно и английского.

На американском английском говорил отец семейства с чемоданами. Я сидел по соседству с ними. С такими большими. Казалось, что паром немного не подходит им по масштабу. Как пластиковым солдатикам один к семидесяти пяти склеивающийся вертолет один к ста. Но им с этим приходится мириться. Большой американец нахлобучил на голову бейсболку сына и торжественно огляделся, считая этот поступок очень остроумным. Никто не обратил внимания. Все смотрели на самого американца. На его жену – большую, под стать ему, и веснушчатую, как дочь и сын. Дочь, по-видимому, одна только чувствовала неловкость ситуации в силу подростковых гипервозможностей.

Жене американца было откровенно на всех наплевать в своем длинном деревенском платье. Американец выделывался разными способами. Давал понять, что он в доску мирный и свой. Даже в такой дремучей исламской стране, как Турция.

Мы ехали в Кабатач, но оказалось, что паром-то шел не туда, а в Кадикоу. В суматохе я забыл посмотреть на табло.

Жене американца пришлось тащить по мосткам два чемодана и управлять детьми. Ни она, ни американец не доверились ничьей помощи.

Когда поток пассажиров схлынул, на пустом пирсе остались только три человека. Мы и та девушка, говорившая на пароме по телефону.

Софья.

Следующая станция после станции Еккамай

У меня странная особенность просыпаться за две-три минуты до будильника. Пытаюсь развить ее дальше. Цель – научиться просыпаться перед звонком телефона.

В квартире полумрак. Это самое выгодное освещение. Скрывает бедность обстановки.

Мне некогда заниматься уютом. Я все время или работаю, или отдыхаю, поэтому обстановка унитарна. Широкая кровать с матрасом, обтянутым полиэтиленом, по которому я еложу в беспокойном сне, занимает треть всей площади зала. Голубые голые стены, кафельный пол. Грязный сероватый потолок где-то вверху. Зал – единственная комната в квартире. Здесь так принято. Я заглядывал к соседям. Кухни ни у кого в доме нет. Двери квартир приоткрыты. За ними тайцы, сидят на полу с тарелкой лапши, опершись спиной о край кровати, сосредоточившись на телевизоре. Едим мы всем домом внизу, в столовой, которую содержит предприимчивая семья. Хозяйка – улыбчивая чистоплотная старушка.

Можно поесть и в городе. Некоторые покупают еду в квартиру. Я так не делаю. Ко мне там приходят конкуренты – черные крупные муравьи.

В фойе дома есть автомат по продаже льда и воды. Похож на наш автомат с газировкой. Стиральные машины. Можно закинуть белье, опустить несколько монет – и никаких проблем. Магазинчик, с хозяином которого я раскланиваюсь, покупая пиво и креветочные чипсы. Мы почти дружим.

Отдельно от зала только туалет с коробкой нагревателя воды для душа и сетчатой дыркой в полу. Никаких занавесок, зато унитаз – нормальный, белый. Моя гордость.

Напротив кровати – шкаф, коричневый, офисный вариант. В нем когда-то хранились архивы и запах старой влажной бумаги теперь на моей одежде.

Там я еще храню сувениры и кассеты с музыкой, купленные на распродаже. Телевизора у меня нет. Я даже не знаю, где его взять и когда смотреть. Рядом с домом богатый англоязычный видеопрокат. Я его постоянный посетитель. Зайду, возьму с полки кассету со знакомым названием и, держа в руках, вспоминаю фильм от начала до конца. Занятие. Потом обязательно звонит телефон. Кому-то опять что-то нужно. Телефон запрещено отключать даже ночью. Под кроватью валяется будильник, привезенный два месяца назад из Паттайи, но будит меня всегда телефон. Но я все равно по привычке завожу будильник.